Ему снился …зловещий шорох купюр и клетчатые сумки с деньгами. И не мудрено!
В своем ведомстве майор занимался экономическими преступлениями, но сейчас из-за пандемии их отправили по домам "дистанционно разбираться с финансовыми злоупотреблениями".
Они ковырялись со старыми делами, а по стране шла небывалая по размаху растащиловка бюджетных средств! Выделяли медсестрам, детям, безработным, но до них доходили крохи. Миллиарды таяли нынешней весной, как снежные глыбы, неудержимо и безостановочно, расплывались по всем этажам власти.
И никому там, на всех этих этажах, не хотелось, чтобы эпидемия кончалась. Ну, когда еще будут такие сказочные условия: суды не работают, следователей отправили по домам, полиция патрулирует и штрафует нарушителей карантина, больше трех – не собираться…
Разбудили его жестко и настойчиво: "Гражданин, предъявите пропуск, вам позволено перемещаться по городу?.."
Рождественская сказка
По заснеженной тропке бегут маленькие валенки, они то печатают ровную цепочку следов, то шалят, попинывают сугробы, образуя белые веселые вихри. Чтобы они совсем не унеслись в снежную даль, натянуты на валенки штанинки, крепко держат их резинками. А чтобы валенкам было веселее скакать по тропе, размахивают в такт шагам вязаные узорчатые рукавички. Они то похлопывают, то машут, то вздымаются над головой, приветствуя новые залпы снегопада.
А чтобы рукавички не улетели, их тоже цепко держит длинная резинка, пропущенная в рукава.
Участвует в этом веселом движении и пушистый помпон. Я кричу: «Ты не замерзла? Может, домой пора?» И он отрицательно мотается из стороны в сторону: «Нет, нет, нет! Не пора!»
Я уговариваю: «Не спеши, подожди меня, я за тобой не поспеваю!»
И он опять крутится-вертится, подбадривая меня и поддразнивая: «Давай-давай, у тебя большие ноги!»
В этой теплой мягкой разноцветной упаковке комфортно чувствует себя моё сокровище, сероглазое, румяное, худенькое и легонькое, как перышко. Вот оно скользит по дорожке, я протягиваю в тревоге руки и кричу: «Осторожнее! Поскользнешься!» – Поскальзываюсь сама, сшибаю свою малышку, и мы обе с хохотом катимся по наклонной!
Варенька вскакивает первой, тянет меня за руку, и я с трудом поднимаюсь, опасаясь снова упасть и уронить нас обеих. Отряхиваемся, смеемся, я уговариваю ее приземлиться на лавочку и отдохнуть, но она вырывается и машет своей рукавичкой, теперь мокрой, обледенелой и опасной для здоровья.
– Бабушка, ты смешная! Я уже давно не ребенок, я умею и на лыжах, и на коньках, и плавать, и …
– Да-да, не ребенок! Еще скажи, что ты и летать можешь!
– Летать?!.
Она останавливается, как вкопанная, потом начинает стремительно разбегаться, набирает скорость и – взлетает! Она поднимается легко, высоко, по пути стряхивает с клена и рябины снежные шапки и летит, летит…
Я в ужасе бегу по тропе, взмахиваю старыми своими крыльями, хлопаю, кричу, и взлетаю!
Конечно, я отстаю, но моя птичка не торопится, она с наслаждением кувыркается в воздухе, делает сказочные кульбиты и щебечет, щебечет, то ли сама с собой, то ли поторапливая меня.
Так нескладной парой – легкая и стремительная птица-озорница и старая растрёпанная ворона – мы поднимаемся всё выше и выше, она в восторге от новых ощущений, я – движимая тревогой за мою малышку.
Наконец, мы врезаемся в огромное белое облако, стряхиваем с него своим нелепым и неожиданным вторжением новый залп снегопада и вместе с ним обрушиваемся, низвергаемся вниз!
Какую-то минутку блаженно лежим в пуховой белой перине, не чувствуя ни рук, ни ног, облепленные и обездвиженные этим снежным облаком. Холодно! Начинаем барахтаться и выкарабкиваться, обеим удается встать на ноги. Мы похожи на большую снежную бабу с маленькой снегурочкой, озорница толкает меня, ей хочется еще пошалить, но я твердо намерена утащить ее, промокшую и обледеневшую, домой. По той же тропке – но в обратном направлении.
Варенька щебечет без умолку.
– Папа сказал, что как только мне исполнится пять лет, он поставит меня на горные лыжи! Бабушка, а скоро это будет? Хоть бы скорее, мне так хочется полетать с трамплина!
– Скоро, детка, уже следующей зимой тебе будет пять.
Ей хочется поторопить время, а мне – остановить. Вот сейчас, в эту самую минуту, просто сказать: «Остановись, мгновение, ты – прекрасно!» Но вряд ли это понравится Вареньке, и я, вздохнув, согласна смириться с быстрой переменой событий. Время, может быть, и остановимо, но внучка моя – неудержима! Разве с ней поспоришь?
Красные сапоги
За окном трепетали солнечные пятна – это ветер шалопай теребил деревья, и они постоянно меняли на стене причудливые очертания теней. Нюрка залезла на подоконник, открыла форточку и подставила лицо свежему дыханию весны. Перестройка – перестройкой, а сезоны живут по своему жизнеутверждающему графику!
…На заводе опять прошли сокращения, цеха практически встали, и что будет завтра, никто даже предположить не мог. Шеф, хмурясь и пряча глаза, попросил Нюрку, то есть Анну Петровну смотаться в командировку без командировочных: «Нет, ну на билет я тебе, конечно, дам, но больше, сама понимаешь, просто нет. Сходи в главк, поразведай, что они с нами решили».
Согласилась сразу. Кто его знает, когда еще удастся выбраться хотя бы в областной центр, на таком-то безденежье и карьерной неопределенности.
В главке у Нюры была своя зацепка: Сергей Васильевич из финансового отдела готов был ради нее на любое должностное преступление! Когда бы она ни заявилась в его кабинет, он вскакивал так заполошно, так потерянно и счастливо улыбался навстречу гостье из провинции, словно только ее и ждал, только ею и жил от встречи до встречи.
Нюра про себя хорошо понимала, что этот покладистый, пожилой дядька совсем ей не пара, слишком скучный, предсказуемый, восторженный ко всякому почину начальства. Нет, она даже не умела четко сформулировать, почему старательно держала этого неказистого обожателя на расстоянии, да просто не интересен он ей и всё тут!
Вот и на этот раз – стоило ей появиться, как Сергей Васильевич вскочил, чуть стул не опрокинув, кинулся навстречу, начал хлопотать насчет «чайку – кофейку», выскочил к соседям за чайником. Тут Нюрка и полезла на подоконник, впустить в комнату свежее дыхание апреля. Сквозняком распахнуло дверь, взметнуло ее юбку, а на пороге потрясенно замер Сергей. Ну, чего там пожилой, лет на десять ее постарше будет, и ведь смотрит так, как будто северное сияние увидел или солнечное затмение на него снизошло.
Нюра, как ни в чем не бывало, спрыгнула, огладила складочки, завела сторонний разговор. То есть разговор-то как раз важный, служебный, про всякие веяния в главке, который то ли упразднят в бесконечных преобразованиях, то ли жить оставят. Но внутри после этого мелкого эпизода что-то оттаяло и озорно затрепетало, как те солнечные пятна на стене, – весна, что тут поделаешь!
Не захочешь – да воспрянешь,
Ах, как новый день хорош!
Ослепительные грани,
Бриллиантовая брошь!
Словно планер, черный ворон
Плавно по лучу скользит,
Шевельнет крылом – и в гору,
Прямо к Солнцу! А вблизи
Чуть задев крылом светило,
Снова вниз скользнет, к Земле,
Ты скажи, какая сила
Птице не дает сомлеть
В жарких солнечных лучах?
Ну, погодка, просто – ах!
Кожей чую: двадцать пять,
Значит, лету быть опять!
…Разведку провела, по отделам с разговорами побродила, где чаю, где кофе выпила, сушками похрустела, вернулась к Сергею Васильевичу попрощаться, пора было возвращаться в гостиницу. Он вызвался проводить. Всю дорогу говорил какую-то чепуху, что в такие дни невероятно хочется перевернуть всю жизнь, совершить какую-нибудь глупость, уехать к черту на кулички!
Нюра смеялась, отвечала, что тогда это точно к ним, на завод, вот уж где все перевернуто и глупостей нагорожено…
