Я сбежала с холма и оказалась возле трассы. И шла час или больше среди гудящих машин. Все собиралась позвонить тебе, но так боялась услышать просто стандартные извинения и предложение быть друзьями…

«Мне было очень больно. Так что ты добился, чего хотел». Последние слова она не произнесла вслух, но они пропитали ее насквозь. Пронзили острыми крючками.

Она посмотрела на его каменный профиль. Дима так и не сказал ни слова, стал парковать машину. У него плохо получалось – он слишком резко дергал руль. Когда они, наконец, остановились, заглушил мотор, но продолжал неподвижно сидеть. Через несколько секунд тяжелой тишины произнес:

– Если ты когда-нибудь уедешь от меня… Для меня все будет кончено.

Она застыла, пораженно глядя на него.

Дима смотрел прямо перед собой. Но смотрел словно не на улицу, которая была за лобовым стеклом, а куда-то в другое место, другое измерение, другой мир. Его голубые глаза сейчас казались прозрачными.

– Почему? – вырвалось у нее.

Он моргнул. С него словно спало оцепенение. Посмотрел на нее пристальным вдумчивым взглядом. В котором ей привиделось обвинение. Потом отвел глаза.

– Не знаю, почему, – он вздохнул. – Идем, мы приехали.

Они вышли из машины. Он кивнул на высокие кованые двери ресторана в старинном роскошном здании с лепниной и колоннами. Конечно, она здесь ни разу не была.

Шли от машины по отдельности. Дима не взял ее за руку, от чего ей стало неуютно и холодно. Дверь им открыл разодетый на старинный манер швейцар. В сверкающем холле навстречу тут же метнулась хостес – блондинка с лицом куклы и в дизайнерском пышном платье цвета слоновой кости. Она сразу засверкала глазами при виде Димы, начала что-то ему щебетать.

Лишь когда Дима снял куртку, Ульяна увидела, что он оделся для выхода в свет – на нем была черная рубашка, заправленная в черные брюки. От одежды за километр веяло дороговизной. Текстура ткани, крой, даже глубина цвета – все было совершенным. Ульяна мысленно поморщилась, представив, как выглядит ее копеечный свитшот по сравнению с его рубашкой. Ей стало ужасно не по себе.

– Вы уже бывали у нас? – кошачьим голоском расспрашивала его хостес, семеня в цокающих каблуками лодочках по направлению к залу. Мраморный пол сиял, как зеркало. На стенах отливали серебром светильники, на потолке сияли огромные хрустальные люстры.

– Бывал, но давно, – произнес Дима, оглянулся на Ульяну. Она упорно не встречалась с ним взглядом, шла, глядя в пол.

– Тогда ясно. Если бы бывали часто, я, конечно же, вас бы запомнила, – хостес улыбнулась, взмахнув ресницами.

Ульяна сжала зубы.

Девушка распахнула перед ними стеклянные с серебристыми узорами двери в зал.

Там великолепия было еще больше. Белоснежные колонны, изящные картины в пол, хрустальные люстры, серебряная посуда на круглых столиках, украшенных живыми цветами.

– Прошу вас сюда! Столик на двоих?

– Да, как и указано в резерве, – заметил Дима. Но то, что он строгим тоном поставил на место включившую все свои чары хостес, никак не добавило Ульяне уверенности.

Когда их усадили друг напротив друга за круглый стол, украшенный букетиком свежих кремовых роз в хрустальной вазе, и вручили меню, она, не выдержав, поджала губы и покивала головой.

– У- Уровень! – произнесла, едва отошла хостес.

Дима скользнул по ней прохладным взглядом. Она не сдержала ехидный смешок. Отлично. Он привел ее в свой мир. Девочку с улицы – в приличное место. И теперь ждет хорошего поведения?

Или дело в другом? В ее признании, что из-за его же жестокости она решила перевернуть всю свою жизнь, бросить все, сесть на поезд и уехать почти без гроша в кармане? За это он теперь будет полосовать ее своей холодностью?

«Если ты уедешь от меня… Для меня все будет кончено».

Она отказывалась принимать эту его фразу. Это было больше, чем что-либо. Важнее, чем что-либо когда-либо ею слышанное. Но она боялась углубляться в суть этих слов, нутром понимая, что в них заложен какой-то огромный важный смысл, спрятанный глубоко, едва ощутимый. Ей было страшно от такой откровенности. Она граничила с безумием. И страшно ей было потому, что на самом деле она хотела погрузиться в это безумие без остатка.

«Хотел причинить тебе боль».

Он своими словами поставил ее на край пропасти. А потом привел в этот безумно дорогой ресторан. В котором она в своем ноунейм-свитшоте и ноунейм-джинсах чувствует себя идиоткой. Еще и рядом с ним, таким же гламурным, как все это место.

Его слова, каждое из которых выводит ее из строя, его красота, его богатство, все вместе – это слишком…

Когда подошел официант, она опомнилась – до сих пор так и не просмотрела меню. Разглядывала окружающее великолепие и чинных дорого одетых посетителей, которые негромко переговаривались друг с другом.

– Леди, вы готовы сделать заказ? – очень вежливо уточнил официант.

– Ох, ну какая я вам леди…

Снова холодный взгляд голубых глаз прошелся по ней острым лезвием.

– Салат «Эстьюпэль» мне и девушке, – произнес Дима незнакомым слегка надменным тоном.

– О, превосходный выбор!

– И два бокала «Приссенто».

– Великолепно!

Она не сводила взгляда с его, как ей показалось, высокомерного лица. Это и бесило, и возбуждало. И что-то еще.

– Ты мог бы подождать, пока я выберу, – заметила она, когда официант, едва ли не кланяясь, удалился.

Дима усмехнулся.

– Там все на французском.

Удар. 1:0. Или уже 3:0? Или миллион: ноль? Накатила обида, раненная гордыня одела на ее плечи свой тяжелый плащ. Но его заботливо скинула спасительная ирония.

– Почему же тогда персонал не говорит на французском?

Глаза в глаза. Вдруг его взгляд из прохладно-снисходительного стал таким пронзительно-проникновенным… А в следующий миг в его глазах вдруг разлилось такое тепло к ней, что мигом обняло ее, как одеяло. Согрело. Неужели он оценил ее иронию?

Подошли официанты. Двое. Одновременно заменили перед каждым из них тарелки и приборы, наполнили бокалы вином. Вскоре принесли заказ.

Салат выглядел очень аппетитно, но Ульяна боялась показаться не слишком изящной, поедая его. Поэтому лишь ковыряла листочек базилика вилкой, пытаясь уговорить себя, что есть совсем не хочет.

«Настоящая леди не должна есть на людях». Да уж. Эту фразу из «Унесенных ветром» она помнила всю жизнь и старалась соблюдать. Чтобы отвлечься от еды, она снова стала глазеть по сторонам, рассматривая публику. Все чинно сидели с очень постными лицами и жевали.

Она приподняла подбородок, прикрыла томно глаза, взгляд сделала скучающим и застывшим, как у куклы.

– А вот так я вписываюсь в общую картинку? У меня такое же невыразительное лицо уставшей от всего этого великолепия барышни?

Дима сделал глоток вина, глядя на нее смеющимися глазами.

– У тебя выразительное лицо, – возразил он.

– Да? И что же оно выражает?

«Любовь» – пропела ее душа.

Она смотрела на него, взяв бокал и отпивая из него по небольшому глотку. И едва не жмурясь от чарующего вкуса.

Он водил по ее лицу взглядом. Потом ответил.

– Растерянность.

Она опередила его усмешку.

– Нет. Растерянность – это когда немного что-то не то. А тут – совсем вообще не то. И всего два варианта – либо улыбаться и высмеивать, либо встать и свалить.

Он не обратил внимания на ее жаргонное словечко. Даже не поморщился.

– А ты, оказывается, можешь даже сравнительно долго говорить, – заметил он и сделал еще глоток. Черт, ну почему он выглядит так элегантно? Смотреть же просто больно!

Она снова пригубила вино. Выдавила улыбку.

– Вообще-то я – журналистка. Это моя работа – разговаривать с людьми.

– Журналистка, – Дима усмехнулся, покачал головой. – Тебе надо быть не журналисткой. А… Как бы это сказать культурно…

Она приоткрыла рот и приподняла брови в непритворном возмущении.

– Я, конечно, не ярая феминистка, но ты ступаешь на опасную территорию вопросов гендерного равенства.