Они летели на автобусе к своему счастью – долларам; они были пьяны, им было тепло и приятно. Потом пришла ночь – внезапная, как удар кочергой по голове…

***

Андрей Пикоян открыл глаза.

За окном «Икаруса» проплывали красивые пейзажи. Ну, здравствуй, свободная Украина. Вот ты и получила независимость. Вот ты и освободилась. Что, хорошо тебе стало? Получили головную боль на свою голову.

Головная боль.

Он сидел, скрючившись в икарусовском кресле и страдал. Вечная проблема: если накануне было хорошо, значит, на следующий день будет плохо. Если было очень хорошо, значит – будет очень плохо. Если же все было ве-ли-ко-леп-но, то утреннее пробуждение будет совсем поганым.

Голова раскалывалась, во рту была сухость, а под левым глазом ощущалось какое–то затвердение. Впрочем, под правым, кажется, тоже.

Андрей стал вспоминать.

Откровенно говоря, ехать ему не слишком хотелось. Все же, рост – сто восемьдесят пять, больше, чем у Тайсона, ноги длинные, да еще – ночные переезды, когда не поспишь толком.

Но уговорили.

Тем более, компания подбиралась хорошая: Шура, Полстакана, Лука. Можно было слегка расслабиться от работы, отвлечься от подруги, с которой в последнее время происходили стычки. Много о себе возомнила. Муж каратист. Нехорошо. И не понимает, что ситуация в экономике напряженная, стало быть и денег на нее он тратить может меньше. Да, что там, на нее – уже и на себя не хватает! В заводской столовой цены растут, а желудок требует. Профилакторий заводской тоже закрылся.

Короче, пошла на хрен!

Инженер-технолог комбината резино-технических изделий Андрей Анастасович Пикоян был, подобно Карлсону, живущему на крыше, мужчиной в расцвете сил и энергии. Он любил жизнь и еду, знал химию, боготворил классическую музыку, увлекался великой литературой (Бунин, Проханов, Куняев), обожал классическую живопись (в особенности – Джорджоне и Ботичелли), интересовался женщинами. Точнее сказать, не женщинами, а тем, что с ними связано. Любовью, так сказать. Вот и в путешествие на «Икарусе» он отправился, чтобы…

Да, мало ли, зачем?!

Полстакана говорил, что обычно в числе контингента присутствуют молодые упругие девицы с нетвердыми моральными устоями. А это хорошо.

Хо-ро-шо!

Вот и поехал.

Он сидел рядом с Лукой, с которым близко сошелся на почве музыки в бытность того заведующим заводским клубом. Вообще, конечно, творческому интеллигентному человеку трудно найти понимающую душу. Бабы, например, хотят только одного – денег. Из-за этого и с первой женой пришлось расстаться.

Мани, мани…

Оперу она не любила, и когда Андрей в очередной раз стал петь ей «О, Маритана, моя, Маритана!», просто вышла из комнаты, сославшись на головную боль.

Дура! Пришлось жениться на другой – скоро и пополнение семейства ожидается…

Впрочем, если копнуть, то у многих жизнь семейная не сложилась. Даже у мелюзги вроде слесарей. А почитать биографии великих людей; что писателей, что поэтов, что художников, что музыкантов? Сплошные разводы! Магомаев развелся, Паваротти трижды женат, Соткилава…

Про Соткилаву ничего не известно, но это еще ничего не значит. Вернее, значит это одно – надо ехать. Дело не только в девках. Заодно и осмотреться, разведать: вдруг, действительно, дело стоящее и выгодное? Завод, похоже, закрывать будут, козлы! Это все гайдаровские штучки. Мать с отцом открытым текстом говорят, что он агент Запада, как и Ельцин с Горбачевым. При Сталине такого не было: и цены снижались, и заводы строили, и науку развивали.

Пикоян не любил коммунистов, ненавидел Ленина (в отличие от мудрого Сталина), но и нынешние правители вызывали в нем омерзение. Он следил за политикой, и имел собственный взгляд на происходящее. Испытывал интерес к Жириновскому. Совсем недавно, 17 марта, в годовщину референдума о сохранении СССР, участвовал во Всенародном вече-манифестации, которую в Новозаборске поддержали работники цеха презервативов, и даже призвал заводчан чаще покупать газету «Советская Россия». Впрочем, этим его вклад в борьбу с антинародном режимом закончился. Все же, главным оставалось духовное самосовершенствования.

В поездку кроме бутылок любимого «Ливенского» взял еще и пару книжек детективщика Чейза – нельзя было терять интеллектуальный уровень. Читать, однако, пока не удавалось, поскольку сразу, еще, когда выезжали на «Пазике» из Новозаборска, приняли дозу. Перед отъездом из Глупова чуть-чуть погуляли по нему, и приняли еще. Лука расклеился и принялся рассказывать фантастические истории про светящееся растение в своем сарае.

Потом добавили уже в «Икарусе».

Позади Полстакана, помнится, сидела молодая девка.

Кажется, звали ее Лариской.

Тут Андрей начал в воспоминаниях путаться.

Вроде бы на первой остановке они оказались рядом, и он воспользовался моментом, чтобы познакомиться, потрепать ее грудь чисто по-дружески, да сказать восхищенно: «Какие люди!»

Кажется, с ней был какой-то здоровила. Вроде бы о чем-то беседовали… Или спорили? А может, ругались?

С кем?

С Полстаканом, Шурой и Лукой?

О чем?

То, что он им пел «Я встретил вас, и все былое», Андрей помнил.

То, что доставал «Ливенское» – помнил. А вот пили ли они его? И что было дальше?

Охо-хо, как же болит голова!

***

Шура с Полстаканом возлежали в тени раскидистого бука (а может, впрочем, это был ясень или дуб?) на одном из привалов в Карпатских горах.

Из «Икаруса» вылез гномообразный человечек – председатель профкома глуповского завода «Молот и серп» Федор Рагозин. Вид его был страшен и вызывал в памяти легенды о валахском садисте-вампире Дракуле: всколоченные рыжие длинные волосы, безобразная редкая щетина на щекастом лице, мешки под глазами. В довершение всего в правой руке у него находился исполинский серп, такой же, как те, что вез на продажу Шура. Одетый в растянутый красный спортивный костюм-трико, карлик со зловещим серпом словно воплощал посланца ада.

Он был нетрезв.

В левой руке у Рагозина внезапно появилась бутылка. Откуда она взялась, Шура не понял, но в следующее мгновенье председатель профкома стал открывать пробку. Серпом. Зрелище было сюрреалистичным: закат, Карпаты, и зловещий гном, безуспешно сдирающий серпом водочную пробку на фоне красного неба.

С тяжелыми вздохами подошел и присел под деревом гомпозитор Лука с железной кружкой в дрожащей руке.

Приятели заговорили об общем знакомом – Валерии Юрьевиче Бедотове.

– Вибратор несет чепуху, – пробормотал Лука. – Может, он свихнулся? Про Курск рассказывает. «Она» говорит, утонула. Курск – «она»?

– Дурак, – прокомментировал Полстакана. – Он на сексе помешался. Как и Андроид. Для него везде – «она». Только о бабах и думает. Меня, говорит, в пять лет сестры с собой спать укладывали. В «больницу» играли. И, значит, интересовались друг другом. Понятно?

– Еще бы! – поддержал Шура. – Мне он тоже рассказывал.

– Они все на сексе помешались, – презрительно вставил Лука. – У меня батя, тоже, чуть деньги завелись, покупает шампанское и едет к своей Маньке-танцовщице. Ей скоро сорок пять будет. Подарки ей покупает. А я вынужден супчик без мяса есть.

– А чего сам никуда не устраиваешься?

– Куда? Я же концертмейстер. Что же мне, в дворники идти? Руки-то, они не казенные, и пальцы музыкальные не из жопы растут! А мне еще симфонию надо успеть написать перед смертью.

– Вибратор еще сказал, что в Видяево подъезды обшарпанные, – подключился к разговору Шура.

– Какое «Видяево»?

– А он и сам не знает. Говорит: надписи в мозгу загораются. Про десятидолларовых проституток.

К ним подошел покачивающийся гном Рагозин, содравший наконец серпом крышку с бутылки.

– Слыхали? – спросил защитник прав трудящихся. – Буш в нас деньги вкладывать собирается. Куриные ноги присылать. Говорит, что дерьмократы в Кремле способны гарантировать американцам безопасность надежнее, чем их ракеты. Что скажете?

– Лучше дружить, чем воевать, – меланхолично ответил Шура.