Ведь любопытство – это как искусство.

Познанию извечному здоровое начало,

Но также зло, что вслед не раз ступало.

И, вот навстречу всем желаньям Лаэртида,

Под блеянье овец и дрожь земной твердыни,

Шагнул в пещеру великан ужаснейшего вида,

Такого, что у многих в жилах кровь застынет.

Он бросил с грохотом на землю кучу дров,

Величиною с доброе бревно одно полено,

И овцы все зашли, откликнувшись на зов,

Сознанье странников все тем потрясено.

Загнав овец, взял великан скалы обломок,

Его не увезли б и двадцать лошадей,

И вход закрыл им, словно двери дома,

Лишив свободы всех непрошенных гостей.

Был ростом с дерево большое великан,

Прикрыт едва одеждою из козьих шкур,

Когда же к итакийцам повернулся истукан,

То вскрикнули – взирая сквозь прищур

На них смотрел всего лишь глаз один,

Услышав окрик, оглядел во мраке угол,

Но, не увидев ничего, горящий дрын,

Взял из костра и путники с испугом

К стене прижались, но то место осветив,

Заметил их хозяин и, подойдя, спросил:

«Кто вы такие, и, как могли вы, не спросив,

Забраться в дом мой, или я вас пригласил?

Иль может вы из тех бездельников, что по морям

Скитаются в надежде на бесплатную наживу»?

«Ахейцы мы, плывем от Трои к отчим алтарям,

Где гекатомбу принесем богам за то, что живы.

Но загнала нас буря к незнакомым берегам,

В твоем жилище оказались мы случайно.

Молю тебя, будь дружелюбен нынче к нам,

Ведь ценит Зевс гостеприимство чрезвычайно».

Так Одиссей вещал, стараясь усмирить титана,

Но только хохот злобный был ему ответом:

«Циклопам нет до Зевса дела, было б странно,

Тех, кто слабее нас, бояться, и скажу при этом:

Наш род древнее Олимпийских всех богов

И с вами поступлю я так, как только захочу.

Теперь скажи, где остальные, чтобы дал я кров

Вам всем, где ваш корабль узнать скорей хочу»?

Недобрый умысел почуяв, Лаэртид ему ответил:

Корабль наш бросил на скалу владыка Посейдон,

Иные утонули, а пред тобою все, что ты заметил»,–

И вдруг, его прервав, под итакийцев общий стон

Циклоп вперед рванулся и огромными руками,

Схватил двоих, о камень стукнув головами,

Потом сожрал, разделав, и, зажарив над костром,

И, растянувшись на полу, заснул и Зевса гром

Не прогремел, а дружелюбия нарушивший закон,

Храпел, тут Одиссей к нему подкрался осторожно

И острый меч вонзить уже готов в циклопа он,

Но, опустив оружие, задумался на миг тревожно.

Внезапно осознал, что, если великан погибнет,

То непременно и они найдут здесь смерть в пещере,

Ведь этот камень, вход закрывший, не подвигнет,

Тогда никто, и в этом точно Одиссей уверен.

Поведал царь Итаки эти мысли обреченным

Товарищам своим, но пожелал надеждой жить,

К терпенью призывал и верить, что спасенным

По воле громовержца суждено им вскоре быть.

2

Какой уж сон, когда лишь ждешь рассвета,

Когда и ночь, и жизнь короче каждый час.

Сквозь щели Эос* заглянула нитью света

И людоед проснулся, распахнув свой глаз.

Развел огонь и, подоив своих всех коз,

Схватил опять двоих себе на завтрак,

Зажарив, съел и камень в сторону отнес,

И, выпустив животных, привалил вход так,

Что даже свет не проникал теперь снаружи,

А сам, свистя, погнал на пастбище стада,

Как Одиссею был совет Паллады нужен,

Свою защитницу просил он знак подать.

Пещеру осмотрев, увидел царь маслины ствол,

Как видно чудище готовило себе дубинку,

Отмерив три локтя от дерева, он приготовил кол

И в угол снес, надежно спрятав под овчинку.

Со стадом вечером вернулся вновь убийца,

Все повторилось и опять, схватив людей,

Убил безжалостно и предложил напиться

Ему неразведенного вина вождь Одиссей.

«Это вино, мы принесли тебе в подарок,

Надеявшись на кров и твою милость.

Теперь же отдаем его вот так, задаром,

Хотя желанье наше и не сбылось».

И осушив всю чашу, великан сказал:

«Налей еще и назови свое мне имя,

Чтоб я взамен подарок тоже дал

И дар мой, может Зевса гнев и снимет»?

И Одиссей налил гиганту снова чашу,

Потом еще, и наконец, циклопу сообщил:

Зовут меня «никто» и я не приукрашу,

Что имя это, мой отец мне дать решил.

Залился пьяным хохотом в ответ циклоп:

«Так знай же, ты, кого зовут «Никто»,

Никто ты для меня и просто сытный клоп,

Тебя я съем последним лишь за то,

Что обещал подарком за вино ответить»,–

И охмелев совсем, на стул гигант присел,

Чуть погодя упал, не усидев на табурете,

Так и не встав, минутой позже захрапел.

Услышав храп, достали итакийцы кол

И положили острием его в костер,

Когда затлело дерево, и дым пошел,

Воткнули монстру в глаз, раздался ор.

От боли выл циклоп, шатаясь по пещере.

Из раны кровь лилась, в своей потере,

Крушил все обезумевший от горя великан,

Звал родичей своих, у тех был рядом стан.

И соплеменники его на крик сбежались вскоре,

Кричали голоса снаружи: «Как ты, Полифем?

Средь ночи, почему кричишь ты в страшном горе,

Кто губит жизнь твою, мешаешь спать ты всем»?

«Никто, – звучало страшным ревом в темноте, –

«Никто, но я виновен сам в ужасной слепоте,

Никто не мог бы повредить мне своей силой,

Ведь мощь моя б любого смельчака убила».

«Так, что же ты орешь, коль виноват «Никто», –

Сказали родичи, невольно рассердившись, –

Ты, верно, болен, но, а нас казнишь за что?

Иль может, пьян ты, и ревешь вина упившись?

Бессильны мы помочь тому, кто тяжко болен,

По воле Зевса* телу нашему наносится урон,

Но к своему отцу всегда ты обратиться волен,

Не бросит сына, вод морских владыка, Посейдон»*.

И, бормоча проклятия, сородичи ватагой всей,

Ушли, а Полифем во мраке продолжал стонать,

Ахейцы тихо ликовали, но до рассвета Одиссей

Не спал почти, а размышлял, пытаясь все понять,

Как из пещеры выбраться им утром незаметно

К утру придуман план бежать с овечьим стадом,

Связав баранов по трое, под ними неприметно

По человеку спрятал, сам держался тоже рядом.

Под самым крупным из овец одним бараном.

Циклоп меж тем скалу от входа отодвинул.

С лицом безглазым и на лбу зиявшей раной,

Слепец на ощупь проверял животных спину.

Всех пропустил, но вот и сам большой вожак

И содрогнулся Одиссей под его брюхом:

«Любимец мой, почто идешь сегодня так, –

Шептал циклоп и, почесав животное за ухом,

Добавил: «Ты не был так ленив и первым шел,