Перекатываясь с бока на бок, доползла до крылечка. Села. Сил больше нет. Все ушли на еду.

Травка зеленеет, солнышко блестит, а по двору гуси гуляют белые и траву эту едят. Меня замутило.

И тут…

Один гусь, с черным пятном на крыле, поворачивается ко мне и говорит:

– Чего смотришь так? Трава в горло не лезет. Шла бы ты лучше погулять!

– Чего?

– Шла бы ты… То есть га-га-га!

И пошел себе дальше – траву щипать. А я поняла, как это, когда челюсть вниз падает, а обратно возвращаться не хочет. Хотя я человек привыкший. Мне было года четыре, когда наша кошка начала со мной разговаривать. Мы с ней довольно весело время проводили. Она меня учила с бумажками играть и карандаши под кровать загонять, как мышей. А я ее конфетами кормила. А потом мама узнала и повела меня к врачу. Врач долго охал и ахал, а потом сказал, что это у детей бывает от одиночества. И мама меня в сад быстренько сдала. По мне, так с кошкой веселее было, чем в саду. Видно, у меня опять началось. От переедания!

Хотя гусиного совета послушалась и пошла гулять. Как пошла? Покатилась скорее.

Трава вся в росе. Красиво, но мокро. На дороге следы жизнедеятельности коров. Прохладно. Хорошо. Пахнет в деревне интересно, но я не знаю чем. Чуть-чуть травой (куда без нее, тут кругом трава), чуток деревом, чем-то сладким и немного бабушкиными блинами. А может это галлюцинации от объедания.

Прошла я дома три, наверное. Все деревянные с расписными ставенками (бабушка мне вчера рассказала и показала, как что в деревенском доме называется). Заборчик и цветы – это палисадник, оказывается.

Так вот, прошла я несколько домов и остановилось. Потому, что там был плакат. Как в лесу. Нарисован медведь с папкой в лапе. И написано: часы работы с 08 до 18 00. Но и это не все!

Из дверей домика, ко мне спиной, выходил человек. Косматый, одетый в коричневую, пушистую кофту, полосатые брюки и лапти. Мужчина ко мне поворачивается и где-то из глубин бороды (такой же косматой) говорит:

– А ты кто такая? И чегой тут делаешь?

– Я Оля! – говорю. – Гуляю тут после блинов.

– Понял, ты Агриппины внучка будешь! Ну, давай знакомиться! Я Топтыгин Николай Потапович! Селом этим руковожу, так сказать! Увидимся еще. Бывай.

Николай Потапович рукой помахал, калитку закрыл и по своим делам пошел. Наверное, в лаптях ходить неудобно, уж очень сильно он косолапил.

Иду дальше. У каждого домика собака лежит: ни лает, ни рычит, а смотрит только.

Иду я иду, и подхожу к одному дому. Собак нет и забора тоже. А вот железа было много. Рядом с крыльцом лежали гнутые рельсы, какие-то огромные куски железа, цепи и половина железного корпуса машины. Ровно половина и крыло. Железное. С перьями! Перья тоже из железа. Красивое такое крыло. Стою – смотрю. А крыто уползает. Медленно так, как гусеница. Раз и за углом дома скрылось. Ого, подумала я, и пошла дальше.

Домики, домики. В палисадниках цветочки и крапива. Дошла я почти до конца деревни. За последним домом виднелась полоска зеленого поля и лес. Роса на траве уже высохла, и солнце стало припекать.

У дома, к колышку была привязана корова. Черная, с белыми пятнами. Но не это меня остановило. У дома были ноги! Настоящие, куриные ноги. Только размером со слона.

Стою, смотрю. Челюсть не подбираю, пусть себе лежит.

– Ну и чего вылупилась? Можно подумать, избы на курьих ногах не видела? – раздался справа низкий голос.

– Только в книжках, на картинках! – шепчу в ответ.

– А, городская!

Я кивнула не поворачиваясь. Трудно оторваться от разглядывания гигантских куриных ног.

– Ты эта, иди отсюдова лучше. Ноги они не для туристов!

Я повернулась на голос, но там, никого кроме коровы не было.

– Эх, городские! Ни ума, ни понятия. Разве можно так зеньки пучить?

– Эээ?

– Му, говорю! Муууу.

Меня проняло. Сначала гусь, теперь корова! Вы что, издеваетесь!? Я уже большая, и во всякую ерундистику не верю. И вообще! Нельзя так со мной. Я хоть и привыкшая, но все это как-то…

И тут я, неожиданно для себя разревелась! Вот, как можно надо мной издеваться!? То знаков понавешивают, а я думай, что к чему. То животные говорящие… А-а-а-а! Хочу домой, в родные стены! Хватит с меня деревни и блинов с автомобиль!

Хлюпая носом, я побежала к дому Агриппины Микулишны, радуясь, что дорога прямая.

Глава 3.

Мокрые разговоры под малиновое варенье

Моя сумка-чемодан стояла в углу комнаты совершенно пустая. Агриппина Микулишна разложила все вещи. Противная бабка бесцеремонно рылась в моих вещах. У-у-у-у-у! Новый повод для мокроты.

Я бегала от шкафа до сумки, немного успокаиваясь по ходу. Конечно, я отлично помнила, что мама на раскопках. И что? Я могу в нашей квартире жить одна. Соседка, тетя Юля, будет за мной приглядывать, как обычно. А спать я буду с включенным светом, так не страшно. И потом, бабушка Наташа вернется из своего санатория и заберет меня к себе. У нее, конечно скучно, и ничего нельзя трогать, но зато, она не запрещает смотреть телевизор и играть в телефон! А тут телефон не ловит, и телевизора нет! Или к маме могу, прямо на раскопки… Хотя нет, там палатка и комары…

– Оля, пойдем за стол. Поговорить надо! – прогудела где-то у потолка Агриппина Микулишна.

Я помотала головой. Слезы опять просились наружу. Не пойду я ни за какой стол. Не буду я ни с кем говорить.

– Мне на автобус надо успеть. Потом на поезд. Некогда разговоры говорить.

– Давай, подсоблю! Но на дорогу поесть надо. Сил прибавится.

Бабушка Агриппина стала помогать укладываться. Потом сходила и принесла мою зубную щетку.

– Вроде все собрали! – оглядев комнату, сказала она. – Пойдем, Оленька! Перекусим, и я тебя на автобус провожу. Ты к матери поедешь?

Мне было удивительно. Не привыкла я, что взрослые не спорят, а наоборот помогают. Поэтому послушно пошла за стол. Гор еды не было. На столе стояла тарелка с сыром и хлебом и чашка чая.

– Бутерброды тебе сделать?

У Агриппины Микулишны голос был грустным.

– Да, пожалуйста!

– Хорошо, ты чай пей и кушай. А я пока настрогаю тебе в дорогу.

Я пила чай и ела любимый сыр. Бабушка возилась на крохотной кухоньке, как она только там умещается?

Без лишних разговоров мы шли к автобусу. Погода, такая солнечная с утра, испортилась. На небе гуляли хмурые, недовольные тучи. Собак и людей видно не было.

Бабушка поставила сумку на траву, и мы стали ждать. Молча.

Мне почему-то было стыдно. Вон она какая. Не спорит, помогает, провожает. А я? Разве так можно!

– С-спасибо вам! – чуть заикаясь, сказала я.

– За что, детынька?

– За все!

– Да, разве я не понимаю. Скучно у нас. Да и для городских необычно. Деревня. А в городе у тебя подружки пади, развлечения всякие.

Рассказывать о полном отсутствии подружек не хотелось. Бабушка тяжело вздохнула.

– Отец твой у меня гостил летом, пока мальцом был. Нравилось ему тут. А потом вырос и уж не приезжал более. Взрослым чудно тут больно.

– Папа у вас тоже в гостях был?

– Был, а как же. У нас природа. Воздух…

Не знаю, почему я спросила. Обычно я такие темы избегаю. Мама про папу не говорит, она плачет только. Баба Наташа тоже сначала плачет, а потом ругаться начинает.

– А какой он был? Я его совсем не помню.

Агриппина Микулишна опять вздохнула.

– Оно и понятно, ты крохой совсем была.

– Мне три года было.

Почему-то про кроху обидно слушать.

– Вот я и говорю – кроха совсем. А отец твой… шустрым был. Тут него дружок закадычный завелся. Ох, и хулиганили они…

Бабушка вздохнула и с мрачным видом стала изучать тревожное небо.

Странно слышать про взрослых, что они хулиганили в детсве. Как же тогда они стали взрослыми? Баба Наташа, например, такая строгая, а вдруг тоже в детстве хулиганила? Или взять Агриппину Микулишну. Страшно же представить, что она хулиганить может. Я даже сглотнула, представила девочку Гриппу и ее шалости. Бр-р.