Жданов ворвался в свой кабинет в возбужденном состоянии и с порога объявил:

— Хорошие новости, Миша! Заваривай чай.

— Неужели нашел таксиста?

— Нашел. Опознал он по фотографии Преображенскую. Он посадил ее в районе Сиреневого бульвара в первом часу ночи. Они поехали на Степана Разина, то есть к ней домой. Там она просила подождать его пять минут, и затем он отвез ее на улицу Антона Валека, к дому номер четырнадцать.

— Я знаю этот дом! — воскликнул Миша. — Это дом бывшей партийной номенклатуры.

— Правильно, Блюмчик! Верно мыслишь. В этом доме живет Иван Стацюра.

— Поздно же она собралась к нему в гости…

— Она до него не дошла. Стацюра вчера прямо с работы уехал на дачу. А вот где нашу Анастасию Ивановну подцепил убийца — это загадка.

Судя по всему, она его хорошо знала, — предположил Миша, — решила излить душу, и тот моментально сообразил, что ее надо убрать. Убийство не продумано — это факт! Попытка имитировать самоубийство ему не удалась.

— Они начали торопиться и делать ошибки. Но, заметая следы, могут наломать еще не таких дров!

— А у кого Преображенская была на Сиреневом бульваре? Тоже кому-то изливала душу? Надо проверить, кто из ее знакомых проживает в тех краях.

— Уже узнал по ее телефонной книжке — никто в тех краях не проживает.

— У нее могло не быть телефона этого человека, или она получила его телефон и адрес через кого-то из знакомых. Надо обзвонить всех.

— Хорошая идея, — согласился Вадим. — А что нового у тебя?

И Миша объяснил ему на примере своего рисунка необъятные возможности примитивного искусства.

— Своих ребят я завтра переброшу в архивы горисполкома. Этого А. А. нам надо из-под земли достать. Тебе смогу выделить только двух человек. Думаю, хватит, чтобы прочесать этот ужасный остров?

— Вполне.

— А я поеду на дачу к Максимовым. Пора уже познакомиться с Лидией Егоровной.

Миша засобирался.

— Где встретимся завтра и во сколько?

— Потом договоримся. Ты лучше скажи, где будешь сегодня ночевать?

— В лагере. — Он посмотрел на часы. — Еще успею к последнему автобусу, если вы, товарищ следователь, меня подвезете.

— Миша, не дури — в лагерь ехать опасно. Будешь ночевать сегодня у меня…

— Неудобно, Вадик, вторую ночь подряд. Жена тебя из дома не выгонит?

Вторую ночь они спали в комнате сына — Миша, как почетный гость, на диване, Вадим на полу. Долго еще обсуждали события дня и к часу наконец успокоились. А в два часа зазвонил телефон, и Вадим бросился на кухню. А вернувшись после телефонного разговора в комнату, сел в кресло и опустил голову.

— Что случилось?

— Эксперты обнаружили отпечатки пальцев на чердачной лестнице в доме, где снимала квартиру «Алена». Ты оказался прав — лысый там «наследил». Его «пальчики» есть в нашей картотеке. Терентьев Константин Кузьмич, по кличке Монте-Кристо, «мокрушник». В 1973 году бежал из лагеря и до сих пор числится в розыске.

— Вот и приехали. — Миша встал, открыл окно и задымил. — Я давно подозревал, что нашим «комсомольцам» без таких людей, как этот Терентьев, не обойтись — кишка тонка! Есть у меня предположение, что и Максимов, и Преображенская — дело рук Монте-Кристо.

— Между этими убийствами нет ничего общего…

— Есть, Вадик, есть. Их совершил профессионал…

Она открыла не сразу — не ждала никого в гости так рано, но Соболев сегодня был настойчив — звонил три раза. Ему пришла в голову безумная идея — устроить наблюдательный пункт на крыше дома Крыловой, но в этот миг щелкнул замок.

— Вы? — удивилась она.

— Как снег на голову? — Юра больше не робел — он вошел к ней, как к себе домой, и опустился в кресло возле камина.

— А я опять вздремнула, — теперь уже робко оправдывалась Полина Аркадьевна. — Это от нервов — проваливаюсь в сон, будто сознание теряю.

— Попить дайте что-нибудь, — попросил Юра, заложив руки за голову. Только тут, в холле ее квартиры, он смог наконец расслабиться. Напряжение спало — руки дрожали.

— Что с вами? — спросила она.

Соболев не отличался скрытным характером и потому быстро живописал ей свои приключения. Он рассказывал бесстрастно, перекочевав из холла на кухню, где Полина Аркадьевна производила сложную операцию — зашивала яблоки в брюхо утке. «Сегодня устрою пир назло всем!» — так решила она, как только они расстались на автовокзале.

— Вам надо было запомнить номер машины, — посоветовала она, — вы бы тогда облегчили работу милиции.

— Беда в том, — возразил Юра, — что эти ребята не удосужились развернуть свой автомобиль номером ко мне, а специально выходить из подъезда и разглядывать номер — такого желания у меня как-то не возникло.

Он рассказал ей все, кроме того, что узнал лысого. Об этом он скажет только Блюму, и не по телефону, а с глазу на глаз.

А через два часа, когда утка поспела, Полина Аркадьевна задернула в гостиной шторы, зажгла свечи и перешла на «ты». Чуть жестковатое мясо утки сластило и необыкновенно сочеталось с разбухшими от утиного жира кисловатыми яблоками, терпким полусухим испанским вином и мужским хором все тех же неугомонных андалузцев.

— Надо же, сладкая утка! — восхищался Юра.

— Я посыпаю ее изнутри сахаром — это мой кулинарный секрет, — призналась Полина. — Ты такого никогда не ел?

— Первый раз в жизни! Клянусь! — Это была правда, и она видела его искренний восторг. «Почему мне так уютно с этим человеком?» — спрашивала себя Полина Аркадьевна и не находила ответа. Мужчины такого типа ей никогда не нравились, а те мужчины, которые ей нравились, не располагали к комфорту и быстро ей надоедали. «Может, я просто влюбилась?» Ей казалось, что любви не бывает. Так, во всяком случае, она себе внушила.

— Я ведь когда-то была влюблена в театр не меньше тебя. Перечитала и пересмотрела десятки пьес.

— А последний раз когда в театр ходила?

— Очень давно…

— Что же это было?

— Драма, — улыбнулась она и наполнила бокалы.

— Пьем за драму?

— Угу. — Металл ее глаз плавился, отражая огонь свечей.

— А я даже посещал московские театры, — горько усмехнулся он.

— Что же это было в последний раз? — подражая ему, поинтересовалась Полина.

— «Жертва века» в театре Маяковского, в постановке Гончарова…

— Это мне ни о чем не говорит. Кто играл?

— Гундарева, Симонова, Джигарханян, Лазарев и очень интересная актриса Прокофьева…

— Интересная — в смысле красивая?

— Интересная — в смысле талантливая. Только появится на сцене — уже смех, так, наверно, принимали Раневскую. Мне тогда жутко повезло. Вернее, сначала не повезло — место оказалось на балконе, за колонной, ни черта не видно! А я сторонник того, что лучше вообще не видеть, чем видеть плохо, поэтому тут же покинул зал и пошел на выход…

— Типичное поведение для меланхолика, — перебила его Полина. — Ну? И что же дальше?

— Спускаюсь, а внизу билетерша: «Вам не нравится спектакль?» — «Спектакль мне нравится, — говорю, — только смотреть его нет никакой возможности!» — «Хотите, я вас посажу?» — спрашивает и, увидев, как я просветлел, взяла за руку и повела… Посадила она меня в первую ложу бенуара — это почти на самой сцене, — я так и оцепенел, будто сам участвуешь в действии, будто ты один из героев Островского… А когда в двух метрах от меня разрыдалась Женя Симонова, мне стало страшно. Она завелась не на шутку — едва остановилась. Так могут играть только русские!

— Ты и в жизни, по-моему, плохо переносишь наши женские сопли?

— Я теряюсь… — покраснел он.

В эту ночь они уже спали вместе. Юра очень переживал, что не запасся презервативами.

— У меня спираль, — соврала она, и он успокоился.

«Надо бы встать и принять постинор», — засыпая на его груди, думала она. Как и всякая одинокая женщина, она пила противозачаточные таблетки после контактов с мужчинами. Это был уже отработанный механизм, точный, как часы, никогда ее не подводивший. На сей раз она прошептала: