– Я слышала, они вернулись, – с неестественным равнодушием сказала Элиза.

Элен вспомнился день, когда Виктор привел Элизу домой. Ее лицо было расцарапано, а глаза пылали безудержным гневом. Услышав о возвращении маки, Флоранс вздрогнула, зажала уши и затянула: «Ла-ла-ла». Элен выразительно посмотрела на Элизу. «Нужно сменить тему», – говорил ее взгляд.

Элен надеялась (естественно, в пределах возможного) создать мир, где война не давила бы слишком тяжело на жизнь сестер. Ей более или менее удавалось оберегать их, однако после того страшного дня Элиза больше не желала оставаться в стороне от деятельности Сопротивления.

– Ладно. – Элиза подняла руки. – Я уберу взрывчатку из сада. А сейчас займемся пончиками из акации. По-моему, масло уже достаточно разогрелось.

Флоранс сразу просияла:

– Называй вкусное блюдо его настоящим именем – beignets de fleurs d’acacia[3].

Флоранс уже вымыла соцветия и положила в миску, добавила сахар и несколько капель остававшегося арманьяка. Теперь она занималась приготовлением жидкого теста: немного драгоценной муки, яйцо, молоко и вода. В эту смесь Флоранс погрузила цветы. Хорошо прожарив бенье, она посыпала их сахаром, и сестры с удовольствием принялись поглощать пончики.

В их доме всегда царило счастье, хотя по приезде они сражались с сыростью в комнатах, а Флоранс вступила в битву с запущенным садом. Нынче, когда Флоранс изобретала им угощения, эти военные вечера очень много значили. Комендантский час вынуждал сидеть дома, что еще больше сближало сестер и помогало отодвигать страх, господствовавший по всей округе. В первые годы жизни здесь они и понятия не имели, каково это – ждать и молиться, страшась худшего; каково просыпаться по ночам и лежать без сна, не зная, что принесет утро. И даже после июля 1940 года, когда нацистская Германия вторглась во Францию и страна оказалась разделенной на две части, они еще не так страдали от военного присутствия стран Оси. Так продолжалось, пока в ноябре 1942 года нацисты не оккупировали и пресловутую свободную зону. Вот вам и свобода. Вишистская Франция тоже оказалась под оккупацией, что завершило вторжение немцев и деморализацию страны. Это был сокрушительный удар.

– Мы с Элен хотим примерить шляпы нашей маман, – сказала Флоранс, взглянув на Элизу, которая вытирала с губ хрустящие крошки. – Хочешь присоединиться?

Элен с Элизой отправились на чердак искать шляпы. Флоранс осталась на кухне мыть посуду. Пространство кухни с примыкавшими к ней кладовой и прачечной, со шкафами, покрашенными в голубой цвет, старинным сосновым столом и разномастными стульями было сердцем дома, любимым местом Флоранс.

Из просторной прихожей на первом этаже широкая лестница вела наверх. Гостиная тоже находилась внизу. Мать настаивала, что это помещение нужно называть именно так, хотя сестры обычно называли его просто общей комнатой. Там стояло пианино. Элен редко садилась за изрядно расстроенный инструмент. Местный настройщик ушел на войну еще в тридцать девятом. С общей комнатой соседствовала другая, поменьше. В ней девушки занимались шитьем. Была еще одна комната, в прошлом людская, имевшая выход на лестницу для слуг.

Впервые приехав сюда, сестры повесили на окна полосатые бело-голубые шторы, соорудили красивые абажуры и разноцветные диванные подушки. Однако все это убранство не гармонировало между собой. В комнатах сестер классические яркие персидские ковры, купленные матерью много лет назад, скрывали под собой рассохшиеся дубовые половицы. Пол в гостиной – она же общая комната – был устлан более спокойными по расцветке обюссонскими коврами с изящным цветочным орнаментом.

Со второго этажа на чердак вела другая лестница. Но прежде чем подняться на пыльный чердак и заняться поисками материнских шляп, Элен пришлось освобождать ее от разного хлама. Только после этого они с Элизой вступили в пространство чердака. Ко времени их приезда он уже был изрядно забит всевозможным старьем. Сестры лишь иногда заглядывали сюда в поисках старых книг и журналов и не испытывали желания наводить здесь порядок. Поиски шляп решили начать с пары массивных сундуков; не исключено, что шляпы находились там. Подняв крышку первого сундука, Элен увидела множество предметов кухонного обихода, и никакого намека на шляпы. Это ее не обескуражило. Она извлекла из сундука желтый эмалированный кувшин со ржавчиной по краям, набор полосатых желто-синих чашек, из каких пьют кофе с молоком, две старинные тарелки под колбасу, набор из шести голубых эмалированных коробок под специи, типично французскую масленку и несколько керамических предметов ручной работы. Последним Элен вытащила фарфоровый ночной горшок, по краям которого тянулись розовые цветочки.

– Розы. Какая прелесть! Жаль, что их аромат не может заглушить запах.

Сестры засмеялись.

– Смотри-ка… – Элиза наклонилась над сундуком. – Тут еще полно разных медных штучек.

Она подала Элен медный кофейник, старинную кофеварку, большую кастрюлю для варенья и чайник.

– Флоранс будет в восторге, когда отчистит эти сокровища.

– Флоранс обожает любую старину, – усмехнулась Элен, продолжая рассматривать содержимое сундука.

Но, по правде говоря, она очень ценила работу Флоранс в саду и на кухне. Большинство того, что они ели, было выращено руками младшей сестры. Она же готовила им завтраки, обеды и ужины, варила потрясающее клубничное варенье и душистое мыло. Мясо, макароны, сахар и хлеб отпускались строго по карточкам, но пока нацисты не реквизировали их припасы и не знали о существовании таковых, сестры питались довольно сносно. Семенной картофель Флоранс прятала в прачечной под бочкой с водой. Вне дома у нее были устроены тайники для яиц и других ценных продуктов. Это считалось преступлением, за которое ее могли арестовать. Мужчины получали талоны на сигареты и по четыре литра вина в месяц, зато шоколад ценился на вес золота. Элен отдала бы что угодно за плитку шоколада. Сливочное масло было трудно достать, но Флоранс делала свое, из козьего молока, довольно жидкое, зато без примесей. Она варила и домашний сыр, а из выращиваемых трав делала лекарства, за что сестры любовно называли ее маленькой ведьмой.

Элиза достала из сундука старинную миску и керамический кувшин для вина.

– А это пригодится мне в кафе.

– Ты его снова открываешь?! – воскликнула Элен. – Я и не знала. Тебе не кажется, что это безумие?

– Безумием было бы не открыться, – ответила Элиза, выдержав взгляд сестры, и быстро сменила щекотливую тему. – Давай сложим все это в корзины. Я сбегаю вниз.

С нарастающим беспокойством Элен смотрела, как Элиза пробирается к двери, и молилась, чтобы сестра сошла с опасной дороги или хотя бы занималась только кафе и больше ничем. Желая отвлечься, Элен выдвинула верхний ящик старого комода. Внутри лежали аккуратно сложенные ветхие простыни, синее шерстяное одеяло и не менее ветхие полотенца. Второй ящик был заполнен таким же тряпьем, зато в третьем она обнаружила что-то красное и блестящее, завернутое в выцветшую упаковочную бумагу. Осторожно ее развернув, Элен даже присвистнула, увидев малиново-красное шелковое платье. Она провела пальцами по материи, затем подняла платье и приложила к себе. И тут же его подол распался на десятки колышущихся лоскутов. Низ платья был варварски искромсан.

– Боже милостивый, где ты это откопала? – спросила вернувшаяся Элиза, просунув голову в дверь.

Держа платье на весу, Элен молча указала на комод.

– Видишь, в каком оно состоянии? Все изрезано. Прикинь-ка на себя, – предложила она сестре.

Элиза взяла платье и приложила к себе.

– Мой размер, – улыбнулась она.

– Да.

– Давай сложим находки в корзины, отнесем вниз и покажем Флоранс.

– Мы еще не нашли шляп, – напомнила Элиза.

– Как-нибудь потом. Платье я тоже отнесу вниз…

Элен умолкла и замерла.

– Элен, что с тобой? – насторожилась Элиза.

Элен стояла неподвижно и глядела в пространство, ошеломленная и растерянная.