Dinah Jefferies

DAUGHTERS OF WAR

Copyright © Dinah Jefferies, 2021

This edition is published by arrangement with Hardman and Swainson and The Van Lear Agency LLC

All rights reserved

© И. Б. Иванов, перевод, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2022

Издательство Иностранка^®

Черный Перигор, Франция Весна 1944 года

Эх, будь сейчас конец лета, она вдыхала бы аромат еловой хвои, разогретой солнцем, и следила бы за скворцами и зябликами, порхающими между ветвями. Тогда ее оптимизм мог бы одолеть похожее на клаустрофобию чувство, будто жизнь сдавливает тебя со всех сторон, а старинные каменные дома, покрытые лишайниками, берут в кольцо, когда она в ранние сумерки идет по деревне. Возможно, тогда она помнила бы, что все они обыкновенные люди, пытающиеся наилучшим образом приспособиться к невозможным обстоятельствам. Обыкновенные люди, тоскующие по нормальной жизни.

Элен жаждала дневного света, чтобы видеть больше того, что находилось прямо перед ней. Свет был нужен ей, чтобы видеть перспективу, будущее, чтобы заглянуть в свое сердце. Свет был нужен ей как воздух. Но она твердила себе: когда все это закончится, у нее впереди по-прежнему будет целая жизнь. Так зачем беспокоиться о наихудшем, если оно может и не произойти? Наверняка вскоре они получат ободряющие известия о действиях союзников.

Дойдя до конца деревни, она подняла голову к темно-синему небу и услышала доносившееся с деревьев щебетание ранних вечерних птиц. Элен подумала о сестрах, живущих с ней во Франции, и о матери, оставшейся в Англии. Однажды она спросила у матери: «Я такая же красивая, как Элиза?», имея в виду свою сестру. Мать на это ответила: «Дорогая, у тебя спокойное лицо. Людям нравятся спокойные лица. Такое лицо, как у тебя, означает безопасность».

Элен тогда было всего одиннадцать, и материнские слова больно ее задели. Потом она целых полчаса пялилась в зеркало, но так и не поняла, как ей быть со своим лицом. Элен мяла его, тыкала пальцами в щеки, пробовала разные выражения, надувала губы, гримасничала, а после заявила себе, что ей все равно. Но она знала: это ложь. Ей было далеко не все равно. А теперь? Ее лицо повзрослело вместе с ней. Она была высокой, мускулистой, крепко сложенной, пойдя конституцией в отца. От него же она унаследовала прямые светло-каштановые волосы. Обыкновенные волосы. Как ни больно, но мать была права: у нее слишком волевое лицо, а потому красивым его не назовешь, хотя люди восхищались ее добрыми карими, с шоколадным оттенком, глазами и теплой улыбкой. Элен была старшей из трех сестер, наиболее прагматичной и ответственной. Неужели это такое мелочное желание – хотеть услышать от кого-нибудь, что она красивая?

Она часто слышала: война – это битва добра со злом, хотя далеко не всегда было понятно, где добро, а где зло. Нынче ее работа стала гораздо востребованнее, чем ей когда-то думалось. Элен глубоко уважала своего работодателя Уго Маршана, деревенского врача и мэра в одном лице. Она обожала его жену Мари – эту великодушную женщину, всегда видящую в людях только хорошее и служившую сестрам образцом матери. Но Элен приходилось видеть и слышать много такого – лжи, мелких обманов, поступков, о которых она не смела заикнуться, – чего она предпочла бы не знать.

Миновав небольшое поле, поросшее по краям дикими маками, она вошла в рощу ореховых деревьев, стараясь не столкнуться с разгуливающими там гусями. Оттуда дорожка привела ее к воротам их дома. Увидев, что обветшалые дощатые ворота открыты, Элен нахмурилась.

Она и сестры всегда закрывали ворота.

Их запущенный крестьянский дом, казалось, появился из-под земли естественным образом. Его стены из грубо обтесанного известняка весь день вбирали в себя солнечный свет, отчего ранним вечером от них исходило золотисто-медовое свечение. Элен прошла мимо каштана в саду и бросила взгляд на плющ, обвивший фасад. Плющ никто не трогал, и он каскадами окружал входную дверь. Фиолетовые цветки пассифлоры, которые она так любила, появятся позже. По обе стороны от дубовой двери располагались два окна средних размеров. Окна имели ставни, покрашенные в пыльно-голубой цвет. Поднявшийся ветер заставлял их скрипеть и стонать. Элен невольно вздрогнула.

Толкнув дверь, она поспешила на кухню, где бросила сумку на стол. С грубых, неотесанных балок свешивались пучки сохнущих трав: розмарина, лаванды, лаврового листа, мяты, шалфея, чабреца и других. Подняв голову, Элен вдохнула знакомые запахи, после чего разулась. Туфли она оставила на каменном полу, истертом за несколько столетий ногами тех, кто жил здесь прежде. Элен нравилось представлять себе этих людей, хотя темными ночами ей было нетрудно вообразить, как их тени до сих пор собираются в угрюмых углах дома, соседствуя с паутиной. Но большинство людей так или иначе жили в тенях, и это касалось не только умерших. Элен снова вздрогнула и посмотрела на массивный камин, окаймленный резным камнем. Даже весной по вечерам в доме бывало холодно. Однако огонь в дровяной плите не горел.

Еще в коридоре Элен показалось, что она слышит голоса на втором этаже.

– Привет! – крикнула она. – Флоранс, это ты?

Ответа не было.

– Элиза, ты дома?

Элен остановилась в нерешительности, оглядываясь по сторонам. Она уже собиралась на всякий случай заглянуть в гостиную, когда заметила Элизу. Та, кряхтя от натуги, спускалась по лестнице с внушительным узлом, откинувшись назад, чтобы уравновесить тяжелую ношу. Одежда сестры, как всегда, состояла из темных широких брюк, выцветшего синего джемпера и коричневых сапог со шнуровкой. У Элизы были темные вьющиеся волосы и большие выразительные глаза коньячного цвета. Точная копия матери. Увидев сестру, Элен облегченно выдохнула.

– А ты сегодня рано вернулась, – сказала Элиза, но, посмотрев на наручные часы, добавила: – Впрочем, не так уж и рано.

– Ты оставила ворота открытыми.

– Не я. Наверное, Флоранс.

– Я напугалась. – (Тяжелый узел не помешал Элизе пожать плечами.) – И что у тебя там?

– Так, всякая всячина для нового укромного местечка. – Элиза склонила голову набок и прищурилась. – А ты знаешь, что у тебя волосы в краске? Прилично измазалась.

– В самом деле? Боже мой!

Элен подошла к зеркалу в прихожей: яркие белые полосы в волосах и маленькое пятно на левой щеке.

Стены прихожей были увешаны картинами, афишами и детскими рисунками сестер, вставленными в рамки. Большое зеркало, в которое сейчас хмуро смотрелась Элен, обрамляла резная рама, богато украшенная гроздьями винограда и вьющейся виноградной лозой. В это зеркало сестры смотрелись бóльшую часть своей жизни. В детстве – сидя на руках у матери, Клодетты; в те дни они улыбались и смеялись, видя собственное отражение. Сейчас – чтобы мельком взглянуть на прическу. К раме была приколота старая пожелтевшая фотография, запечатлевшая мать с ее сестрой Розали, которая вскоре сбежала из дома. Из всех мест, где довелось жить сестрам, здесь история их семьи, родственные узы и корни ощущались острее всего.