— Блюй.

И что ж поделать? Блевать так блевать.

Постепенно становилось легче: зависело полностью от полноты желудка.

Шарлотта шуршала пакетами, иногда звякала иглами — он знал, она займётся ими позже и не в его присутствии, — закрывала баночку со сцеженным ядом.

— Всю душу ты выблевал тут.

Тазик убрали. Николай успел плюнуть.

— Тыц, — она протянула ему холодную минеральную воду без газа, и заметив его вопрос в глазах, ответила: — В твоём состоянии противопоказано газированное и всё жареное и жирное. Только каши первые двадцать дней, без соли и специй. Три раза в день приёмы пищи, не пропуская, обильно пить воду надо по четыре таких стакана, чисто вода, — она ставит такую кружку на запылённый столик. С надписью: «Съел блох? — Ты лох!».

— Жизнеутверждающе, — и нет, не откинулся на спину, его прерогатива на ближайшую неделю либо лежать на животе, либо ничего.

— Давай, рассказывай, дядюшка Николай знает, что тётушка Шарлотта хочет высказаться, обнажив душу.

Всё напряжение, что обычно в ней чувствовал ось, в тот же миг исчезло, она расслабленно раскинула конечности, покрутившись на компьютерном кресле Фёдора, оно предупреждающе заскрипело, но не сломалось. Спинка, чем-то затрещав, раскинулась на 180 градусов и Николай мог воочию увидеть её усталое лицо: с резкими чёрточками лица, хищными линиями носа и век, ранее скрытый за неровной самодельной чёлкой лоб с белым шрамом от носа рядом с виском. И светло-карими глазами. Чуть вытянутый зрачок, сейчас максимально расширенный, будто пытавшийся впитать её суть, оставить только себе, скрыв от других. Обветренные губы пришли в движение, что то сказав, но Николай уже не слушал, заснув и видя во сне янтарные глаза.

Комментарий к Глава 16. На неизвестный мотив.

Автор описывает реально, все ощущения Николая он испытывал на себе, уж про коньяк достоверно. Ну не дружит он с алкоголем и дружить не будет.

Недавно обнаружила, что мне нравится смотреть в глаза. И это для меня откровенней любого разговора по душам.

С Новым Годом! Всех вас. Желаю то, что принято желать и сто грамм уверенности в коктейле самооценки и огня воодушевления.

========== Глава 17. Счастье — это позитив в моём доме. ==========

Комментарий к Глава 17. Счастье — это позитив в моём доме.

Дарю вам аж две главы на Новый Год и поздравляю с праздником!

Заключительная. Я всё переосмыслила, в предновогоднюю ночь на диво хорошо соображается.

Не растраивайтесь мои гусятки)

Эта тетя немного отдохнёт и запилит вторую часть на пару с Луняшей)

Только Луну надо предупредить.

Этот год закончился, ура, утираю слёзы и сопли. Мм, внизу истерика честно. Но правдиво так, что зашибись. Тип, оценка жизни. Заметьте, не сыроватый текст.

Что-то я погорячилась заканчивать. И да опубликовано 31.12.2022. Родственнику исполнился год.

К Питеру он решил сходить под вечер. Но сейчас он стоял тут, на крыльце. Засунул руки в карманы, не зная, что делать со своей изменившейся картиной мира. Ветер дул из небольшого леска, состоящего из почти ухоженного парка и худосочной искуственной речушки. Было прохладно и приятно, что холодок, который появляется всегда от холодного влажного воздуха, гонимого ветром. Лёгкая, почти синтетическая футболка оверсайз легко задевается и задувается ветром, иногда прилипая к острым разведённым лопаткам, вычерчивая их весьма чётко для стороннего наблюдателя. Интересно, — он задрал голову к небу, — в Питере сейчас слякотно и холодно или вовсе дождь? Скрипнули вредные, старые и добрые половицы, оповещая о госте, которого он впрочем и так знал.

— Харош рефлексить, — в руку ему тычется стащенный из одного бара стакан с трубочкой и чем-то тёплым внутри. Сам Фёдор буквально пылает снаружи, в нём бушует болезнь, но внутри пустынно, холодно, как в Питере или у его далёкого дома в Австралии: в тот редкий, единственный на его жизни раз, когда там пошел снег, а он всё смотрел и смотрел на него, не в силах глаз отвести и хоть как нибудь отвлечься. Щурит глаза на серые комковатые тучи, что засасывали перистые и никоим образом не подавали знака, что собираются излить осадки.

В стакане Гоголь-моголь с перцем, клубникой и корицей, довершает всё мята.

— Для тебя специально добавила одну из своих настоек безалкогольных… — на его плечи накидывают кожанку, согревая уже озябшие плечи и спину.

— Ум… — что-то невнятное, хотелось бы ему всё сказать, открыться, хоть как-то выразить все свои чувства, однако голова его ныне не в состоянии хоть что-то перевариваривать, в груди что-то обламалось, встряли механизмы, язык вывернут, слова проглочены. Понемногу рушится он сам. Однако, его язык лишь ворочает трубочку, щёки втягивают огненный напиток, желтящий золотом, обжигающий сначала рот, пищевод, а затем огненным комком оседающий в желудке, опаляя всё чего касался. В носоглотке ядрёный запах, казалось, смешивается с кислородом настолько крепко, будто он дышит им. Фёдор, смаргивает слезы, закрывает глаза, и делает глоток, снова и снова.

— Эх тебя так всё расстроило. Честно, ситуация выхода нет, да? — в наушниках Шарлотты он слышит строчки Палайе.

Моя жизнь не значит для меня так много,

Так что я живу для тебя,

Да, я живу для тебя,

А ты видеть меня не можешь.

Так в чём смысл этой

Грёб*ной катастрофы?

Я жду, когда начнется моё время,

При этом растрачивая его,

Растрачивая его.

Я глотаю эти таблетки, чтобы убить немного времени,

Ведь я поник,

Я поник.

Пел знакомый голос, уставший и больной, с неизвестным надрывом и наверное пустотой в голове, которая бывает при моментах жесткой атаки прожитой жизни, а особенно чувств.

— Честно говоря, знаешь, мне давно стало трудно это выносить, так давно, что я даже не помню, когда это началось, — она болтала ногой в белом кожаном кросовке на голую ногу, при этом явно не испытывая никаких неудобств, свой неизменный джинсовый комбез она так и не сменила на привычные джинсы с клешем. Она попробовала немного свой Гоголь-моголь и прикрыла глаза, переживая кадры ощущений, ловко развалившись на периллах, не падая. Был бы здесь метафорический хвост, он бы змеёй кружил бы по её бедрам. И это бы его чертовски соблазнило.

Он не спрашивает: «И ты…?» Понятно без слов. Вместе прошли… Вместо этого говорит информацию про себя:

— Я всё узнал, — наверно это того стоило. Какой у неё взгляд красивый, светящийся, с эмоциями, переживает. Он втягивает часть в себя, хранит бережно, где-то в груди, нежно укрывает серыми крыльями, пока может. На губах его, он может с этим поспорить, ломкая улыбка, слабая, но ей много говорящая. Так как он открылся ей, он не откроется больше никому. Может, Стайлзу, но оно ему не надо. Ему интересен лишь внешний фасад, который он хочет разобрать по полочкам. Хех. Как знакомо.

— Это дер*мо сносит мне крышу,

Единственный известный мне дом — это моя кровать.

Я слишком ленив для самоубийства,

Я просто смотрю, как проходят дни, в надежде умереть.

— Знаешь, а балки тут хорошие… — тянет она, смотря снизу вверх на вечернюю худую луну с неловкими ломающемися в закатном свете звездами.

— Хлипые он, Шарл, — он бы достал сигареты, но теперь не хочется ничего делать кроме как пить гоголь-моголь, согревающий его холодное нутро. Возможно, если бы тут была ментальная медскорая, его бы тут же отвезли к ментальному хирургу, он повозился с его таким же ментальным, как у всех жителей телом и покачал бы головой в маске, говоря невнятный диагноз: неизлечимо болен, ничем не можем помочь…