– Что же тут непонятного?

Посетитель ныряет рукой за пазуху. Пошарив там, извлекает многократно сложенную газету.

– Вот смотрите, что вы написали в прошлом номере: «Опасаясь возмездия, Валентин Кулебяка вместе со вторым участником этой жуткой драмы, таким же, как и он, пьяницей Сидорчуком, расчленил труп бездыханной жертвы и упаковал окровавленные куски в полиэтиленовый мешок…»

– Извините, но тут же ясно сказано: «В целях неразглашения следствия, настоящие фамилии заменены на вымышленные». Причем здесь вы?

– Как причем?! Фамилия-то моя! И имя мое! Что мне теперь говорить соседям?! Они интересуются, на сколько частей я расчленил жертву и почему до сих пор гуляю на свободе?

– Это недоразумение! Откуда автор мог знать, что в городе проживает человек с вымышленной фамилией? – Но, заметив, что его слова не произвели должного впечатления, редактор соглашается:

– Хорошо, хорошо. Дадим опровержение, что вы никого не расчленяли…

– …А только задушил и перед этим выпил две бутылки водки! Где автор?! – Ежик на голове Кулебяки воинственно ощетинился. – Он у меня быстро окажется в полиэтиленовом мешке!

Рассыпаясь в извинениях, редактор вскоре все-таки выпроваживает Кулебяку. Упав в кресло, он тупо смотрит на ворох бумаг, лежащий на столе:

– С ума сойти! Ей-богу, попрошу завхоза, пусть на пороге кабинета соорудит люк, а мне под ногу – педаль. Только появятся – я давлю на педаль… и летят они все в подвал… или куда там еще!

– Слабоват вы для этого будете, Сергей Анатольевич, – скептически заметил Полунников.

– Мягкосердечен, что ли?

– Да нет! Ногами слабоват. И опять же – ступни растопчете до размеров коровьей лепешки.

В кабинет заглянула Алина Левинтаева:

– Сергей Анатольевич, вы будете присутствовать на заседании литературного объединения?

– Нет, Алина. Хоть ты пожалей меня.

ВСТРЕЧА В ТРАМВАЕ

Сосед Пряхина – пенсионер Митрич – ехал на дачу. Обожал он золотые летние денечки. За городом колосятся поля, припекает солнышко, дышится полной грудью. Положишь грабли на плечи и – скорее к земле. Один такой день целый год кормит.

– Что ж ты, черт неумытый, делаешь?! – услышал Митрич в свой адрес. – Ты бы еще в трамвай с косой залез! Прямо по голове скребешь!

Эти слова вернули Митрича на землю, замутили радостное настроение. Обиделся он за «неумытого», ибо умывался регулярно, а смуглость лица – от постоянного пребывания на солнце. Но как это объяснить интеллигенту, привыкшему бить баклуши?! Ведь не поймет и не разделит радости от общения с природой. Стоит бледный, как поганка, галстук нацепил – пародия на человека да и только!

– Беречься надо, – вежливо ответил Митрич. – Пожрать, небось, все любите, а не знаете, каким оно трудом добывается! На грабли кривишься!

Таки добился интеллигентик своего – умолкла музыка в душе Митрича. И ведь не соображает, что огород расположен за пять километров от дому, велосипед поломался, а земля – она не ждет, пока ты нагуляешься. Не прикроешь влагу вовремя – шиш тебе, а не урожая! А потом еще удивляются, почему в магазинах все так дорого! Думают продукты, как сыроежки, сами из земли вылазят.

– Да что ж это такое! Костюм граблями рвете!

– А я здесь при чем? Трамвай дергается, поручни сломаны. Недолго и в окно вылететь. А тут еще за твоим костюмом следи!

– Осторожно, мужик! Не в биллиард играешь, держаком в глаз метишь!

Прямо как сговорились! Ну и публика! Сейчас им грабли не такие, осенью – мешки не нравятся. Поставишь мешок с картошкой на сиденье – начинают возмущаться. Не понимают, что его с земли поднимать тяжелее. Потаскали бы сами – живо бы эту науку освоили. А то разоденутся и твердят одно и то же: «Ой, вы мне колготки тележкой порвали!» А как их не порвешь?! Тележка – она без глаз, что попадается, то и рвет: колготки так колготки, штаны так штаны.

– Не нравится в трамвае ездить – бери такси, или ходи пешком! – огрызнулся Митрич.

Согласитесь, обидно, когда их, дармоедов, кормишь, а они тебя еще и выговаривают.

– Что я, собаку везу, или пьяный хулиганю?!

– Представляю, если бы ты еще и пьяный был! Всех бы нас тут загреб!

Вот же подлый народ! Хлебом не корми, только дай в душу нагадить!

Вышел Митрич из трамвая, а хорошего настроения – как не бывало. Не ликует душа, не радуется солнышку. Поправил старик инструмент на плече, оглянулся назад и еще сильнее огорчился – отломали-таки зуб у граблей! И трамвай уже уехал – черта с два теперь крайнего найдешь!

После выхода Митрича с граблями пассажиры в трамвае еще долго возмущались. Лейтенант Фрункис – помощник капитана Лапохвата – вертелся, опасаясь за сохранность своего пиджака. Сегодня на нем был гражданский добротный костюм, надетый по случаю визита к фотографу. Опасения Фрункиса оправдались – разорвал-таки огородник одежду на спине.

– Да не вертись ты! – возмутился Несиделов, поддавшись стихии общетрамвайного недовольства.

Пострадавший обернулся.

– Андрюха?.. Несиделов?!

– Эдик! Кого я вижу!

Рядом в разорванном костюме стоял одноклассник Несиделова – Эдуард Фрункис. Последний раз они виделись лет восемь назад.

– Как ты оказался в Посторомкино? – удивился Фрункис.

– В командировке я тут… по бухгалтерской части. На заводе с аудитом.

– Остановился где?

– У знакомых, на Калякинской улице, в десятом доме.

– А ты что делаешь в Посторомкино?

– Известно что! По службе распределили. Я ведь свою жизнь с внутренними органами связал.

Несиделов обомлел и только теперь сообразил, отчего лицо милиционера на крыльце керамзавода показалось ему знакомым. Напарником усатого капитана, приезжавшем на его задержание, был одноклассник Фрункис.

– А тебя сразу и не признаешь, – сказал милиционер в штатском. – Возмужал, чертяка! И ухо разодрано. Граблями, что ли?

– Нет, это давнишнее.

– Кого-то из наших видел?

– Саню встречал.

– Все, наверное, таксует? Как из армии пришел, как сел за баранку…

– Ты что! Он теперь аудитором сделался.

– Аудитором? Как и ты?

– Нет, «Ауди» из-за бугра гоняет. Там за копейки ворованные берет, а здесь на авторынке с наваром толкает. Тем и перебивается.

– А остальные-то как? Леха чем дома занимается, когда из плаванья приходит?

– Бросил Леха морскую жизнь. Говорит – надоело. Землю за последний год всего два раза видел: когда цветочный горшок во время шторма разбился, и когда ее со спутника по телевизору показывали. Фермером Леха стал, телят выращивает.

– Он, наверное, вместе с Серегой, с брательником своим?

– Э-э-э, нет! Серега с этим делом завязал. Серега в большие люди вышел – он теперь депутат от аграрной партии. Это тебе не коровам хвосты крутить! Спит целыми днями на сессии – сам два раза по телевизору видел.

– А Танька его в садике так и работает?

– А Танька теперь уже не его! Другого себе нашла – бросила Серегу. И садик бросила – надоело детишкам сопли вытирать. Валютчицей стала. Встретишь – не узнаешь! Вся в коже, шапка-кубанка, сапоги-ботфорты, только сабли не хватает! В руке пачка долларов толще кирпича – резинкой перетянута.

– Вот так чудеса! Вот так удивил! А Витька-то хоть в секту свою ходит?

– Не совсем. Порвал он с сектантами по идейным соображениям. На православного батюшку выучился, приход получил. Теперь в строительной каске бегает – церковь восстанавливает.

– Фу ты! Хоть один не перекрасился. Вера у них одинаковая – пусть строит. Работа нелегкая. А помнишь Толяна «наша служба и опасна и трудна»? Ему до пенсии как медному котелку тарахтеть…

– Куда там! Оттарахтел. Два года дали. Отсидел уже. За что – не признается. Теперь охранником работает. Шея толще головы. Говорит, а сам постоянно жует. Что можно жевать в наше время?

– Что творится, что творится! А Славик-то хоть хирургом работает? Золотые руки у парня.

– Вот Славик – да! Только руки и спасают. Ловко ими так наперстки на вокзале гоняет. Не уследишь, каким шарик накрывает. Что правда, то правда – золотые руки. Теперь ни ночных дежурств, ни операций. Тяжелее наперстка ничего не поднимает.