– А помнишь градусники-ракетки, что ты нам на двадцать третье февраля покупала? До сих на комоде стоит!
Белы Куна, 8
Много лет матушка работала на железной дороге. Там с отцом моим познакомилась, меня соорудили. Долгое время мотались по общежитиям, потом дали комнатку в одноэтажном деревянном доме, у железнодорожного разъезда станции Петрославянка. Эти четыре домика и по сей день стоят. Типичное деревенское жильё: каждый дом разбит на две половинки, в каждой половинке по две комнаты и кухне. Отопление печное, на зиму выделялось энное количество кубометров шпал вместо дров. Вода из колонки, удобства во дворе, газ привозной… В общем, жить можно, вот только дома наши располагались в непосредственной близости от железной дороги. Хоть и талдычили нам взрослые, что от рельс нужно держаться подальше – всё равно ведь лезли. А тут ещё подошло время мне в школу идти. Школа в поселке по другую сторону железнодорожных путей, черт знает сколько верст пешкодралом. Ни надземного, ни подземного перехода там нет до сих пор, поэтому вероятность попадания малолетнего балбеса под поезд довольно большая. Так что матушка начала искать работу, где и жильё дадут, и школа поблизости будет.
Кто уж ей насоветовал пойти в дворники – не знаю. Но в один прекрасный день мы из Славянки переехали в девятиэтажку на улице Белы Куна. Было это весной семьдесят седьмого. Кто читал повесть Крапивина "Бронзовый мальчик", тот должен помнить ощущения Кинтеля после переезда в новую квартиру. Тонкие стены, над головой кто-то ходит, за окном машины носятся…
Привык, освоился. Осенью пошёл в школу, не без приключений – аккурат в конце августа крепко простудился и месяц провалялся дома. Так что учебный год начался с октября.
Беда шарахнула в начале семьдесят девятого. Очередная простуда обернулась тяжёлым воспалением, которое районная врачиха в упор не хотела замечать. Раза три меня выписывали в школу с температурой под 39. Из школы несколько раз заявлялась делегация, грозившая отчислить за прогулы. Матушка с ног сбилась, разрываясь между работой и мной. А я ослаб уже до такой степени, что самостоятельно до туалета дойти не мог.
Выручила мать моего тогдашнего друга, Андрюшки Сафронова. Людмила Степановна, царствие ей небесное, под свою ответственность забрала меня к себе, в педиатрическое отделение больницы. Название не знаю, помню, что рядом с Волковым кладбищем. Провалялся я там ровно два месяца. Выяснилось, что у меня запущенный гайморит и, если бы ещё чуток потянули резину, то или на тот свет, или в психоневрологический интернат, пациентом. Слава Богу, обошлось…
А Людмила Степановна Сафронова спустя год умерла от рака крови. Я всё чаще думаю, что моя жизнь куплена ценой её смерти…
Тем временем у матушки начались проблемы на работе. Несколько раз всю бригаду лишали премии, полностью или частично. Просто так, без объяснения причин. Несколько человек, включая маманю, накатали жалобы в профком. Устроили собрание, на котором авторам жалоб приписали все смертные грехи, от пьянства на работе до прогулов. Стадо, именуемое трудовым коллективом, промычало… Извините, проголосовало за решение профкома – строгий выговор с занесением в трудовую. Стало ясно, что спокойно работать не дадут, нужно искать другую работу. В это время в школу и детскую комнату милиции пришла пачка анонимок, где в самых ярких тонах расписывалось, что мать алкоголичка, что я без присмотра болтаюсь целыми днями по дворам и прогуливаю школу. Благодаря этим анонимкам у моей матушки случился первый инфаркт. Было ей тогда тридцать шесть лет.
Я хорошо помню тот день. Мы играли у Андрюшки в солдатиков, разыграли целую баталию. Их квартира и сейчас находится на четвертом этаже соседнего дома, из окон хорошо виден наш подъезд. Я видел, как возле подъезда стояла пожарная машина, потом ещё и "скорая" подкатила. Ещё подумал: к кому бы это? Оказалось, к нам. Мать ждала, когда я приду от Сафроновых, решила картошки на ужин сварить, поставила на газовую плиту ковшик с водой. И потеряла сознание.
Дальше сплошная цепь чудес. Вода выкипела, залила огонь. По всем законам жанра мать должна была погибнуть, надышавшись газа. Спасло её только то, что упала она не на пол, а на стоявший рядом стул. Кто-то из соседей по площадке (мы тогда жили в квартире одни) почувствовал запах газа, набрал 04. Вышибли дверь, обнаружили мать, вызвали "скорую"…
Возле раскуроченной двери квартиры меня встретила малознакомая женщина, тоже работавшая в жилконторе. Ночь в чужой квартире, в чужой кровати – и полная пустота. Впереди всерьёз замаячила перспектива угодить в детский дом.
И тут очередное чудо: утром за мной пришла мама. Слабая, бледная как полотно, она всё-таки упросила врачей отпустить её домой под расписку. Как она ночью добиралась до дому это отдельный длинный рассказ…
Через день в милицию поступила новая анонимка. Некий доброжелатель сообщал, что гражданка Уткина пыталась покончить жизнь самоубийством и потому должна быть лишена родительских прав. Под этим же предлогом попытались не оплатить больничный лист. Только когда из больницы, куда увозили мать, пришло заключение, что сперва был инфаркт, а уж потом отравление газом – только тогда заткнулись… Но как только мать уволилась, сразу стали требовать освободить служебную жилплощадь.
По просьбам трудящихся
Курить матушка начала задолго до моего рождения, ещё когда в деревне жила. Закурила не от хорошей жизни – табак, как известно, притупляет чувство голода. Жили впроголодь, есть хотелось постоянно. А поскольку денег в деревне зарабатывали тоже немного, то самым распространённым куревом был "Беломор". Так что матушке и выбирать особо не приходилось. Правда, поначалу стеснялась курить на людях, старалась уйти в укромный уголок. Так я с детства и запомнил: матушка отводит меня подальше от тротуара, достаёт папиросы и спички, закуривает. Мама всегда становилась так, чтобы ветер относил табачный дым в сторону от меня. А я в это время грыз горбушку ароматного хлеба…
Чаще всего это происходило в пятницу, когда матушка забирала меня из детского сада и мы ехали домой в Петрославянку. У платформы тогда был небольшой магазин, в котором можно было купить всё необходимое, от хлеба до мыла и спичек. Мини маркет, как сейчас сказали бы. И, конечно, папиросы. С того времени я и стал запоминать цены – хлеб шестнадцать копеек, батон двадцать пять, пачка "Беломора" двадцать две, коробок спичек копейка…
Кто-то сейчас скажет: автор, ты с какого дуба рухнул? "Беломор" всю жизнь двадцать пять копеек стоил!
А вот фигушки, ребята. Вплоть до 1977 года пачка папирос "Беломорканал" стоила двадцать две копейки. А к юбилею Великого Октября цены на ряд товаров повысили. "По просьбам трудящихся", как это тогда говорилось. И "Беломор" оказался в числе тех самых товаров.
Я бы не запомнил этого, наверное, если бы не случай. Дело было летом семьдесят седьмого, мы уже жили на Бела Куна, матушка дворником работала в местном ЖЭКе. Погнали дворников к детскому саду, траву косить. А в то время никаких бензокосилок в СССР не было, работали обычными косами. Конечно, кто умел. Матушка с детства косить была обучена, в деревне без этого никак, ей эта работа только в радость. Лето, солнце, воздух свежий, запах скошенной травы!.. Лепота! И, конечно, матушка взяла меня с собой.
А я, надо сказать, не отнекивался. Во-первых, я тогда ещё мало с кем был знаком во дворе и все ребята уехали на каникулы, кто в лагерь, кто в деревню. Во-вторых, по телевизору днём объявляли перерыв до трёх часов и смотреть было нечего. Но, самое главное, можно было вместе с дворниками прокатиться на ТУМе!
ТУМ – это тротуароуборочная машина. В разных городах и в разное время они были разные. Тех, что были в семидесятых в Ленинграде, я даже на фотографиях не нашёл, хотя перерыл весь Интернет. Поэтому попробуйте представить себе приземистую прямоугольную коробку, поставленную на четыре колеса. Никакой кабины над коробкой нет, два сиденья впереди открыты всем ветрам и дождям. Громадный руль, расположенный почти горизонтально, более всего напоминает руль троллейбуса. За сиденьями располагается громадный моторный отсек, на котором, как на телеге, можно было проехать ещё четырём пассажирам. Чаще всего к ТУМу прицепляли грузовую тележку, в которую складывался необходимый инвентарь, собранный мусор, скошенная трава, опавшие листья и т.д. Ехал ТУМ медленно, максимум двадцать километров в час. Но для мальчишек прокатиться на этой жёлтой черепахе было счастьем.
