Чуть не забыв, Ханна живо переобула домашние башмаки на грубые башмаки, что сушились с вечера на изгороди. К этому привыкнуть было сложнее. Даже в замке никто на нее не ругался, если она случайно засыпала в обуви на роскошных покрывалах. А тут, в убогой лесной хижине… Впрочем, убогой ее с некоторой пор язык не поворачивался назвать. Слишком уж обстановка переменилась. Все потому, что оступилась старая Марна, когда они перебирались по хлипкой жердине через ручей. А после сокрушенно качала головой: на новом месте дом ну никак не хотел складываться обратно. Повезло, что по соседству оказалось брошенное семейство вихт1, недавно потерявших хозяйство. В обмен на крышу над головой, те согласились подлатать их скромный домишко. Конечно, не получилось, как в сказке, где за дверями маленького домика скрываются бесконечные анфилады комнат, но зато теперь вдоль стены стояли самые настоящие кровати, а вместо глинобитного пола ходить приходилось по начищенным до зеркального блеска дощечкам паркета. Отсюда и морока с обувью. Но это не беда, и больше всего Ханне нравились резные человечки на изголовье: когда к поляне подходил чужак, фигурки принимались дружно ухать по-совиному, поворачиваясь в ту сторону, откуда ждали гостей.

Хотя, кто по своей воле забредет сюда, в лесную чащу?

Вода в роднике студеная, зубы ломит. Но вкусная. А на берегу двое опять повздорили, кому на обратном пути нести ведро. Тоже, помощнички.

– Кажется, кто-то мне землянику обещал? – лукаво прикусив губу, спрашивает Ханна. Сейчас начнется веселье.

Берр, растерянно хлопая себя по карманам, стремглав бросается в лес. Коори же, галантно улыбаясь, принимается щелкать для нее орехи. От фундука у Ханны уже изжога, но в лесу особо не покапризничаешь. И хотя дома стоит подаренный лесовиками стол, еда на нем сама не появляется, сколько ни полируй резную столешницу.

– Нет, ну вы только поглядите! – возмущенно вопит вернувшийся Берр, сжимая кулаки так, что сквозь пальцы обильно сочится сок. Видать, так и не доведется ей сегодня отведать земляники с молоком.

– Совсем совесть потерял?

– Молчал бы, сорняк ядовитый! – парирует Коори, вставая в боевую стойку. – Божьи глазки-то не строй. Знаем мы тебя! Ханне со мной намного спокойней жить будет, верно, Ханна?

Снова за свое.

Хорошо, что не слышит Марна – кажется, Берр и начал косить с того злополучного дня, как впервые заикнулся о браслете. С тех пор парни осторожничают, хоть иногда обоих заносит, прямо как сегодня. Как пошел Ханне четырнадцатый год, совсем отбоя нет от разговоров. Невеста эльфов, как же. Все сказки подозрительно заканчиваются фразой «И жили они долго и счастливо», не уточняя, где именно жили и как долго. Всю жизнь на орехах прожить – так поди и сама зазеленеешь.

– Ханна, я тебе сапожки подарю, из самой мягкой кожи, хочешь? – вкрадчиво спрашивает Орешник.

– А я платье из зеленого бархата – не порвется никогда и не потускнеет! – оттесняет его Берр. И оба умильно заглядывают в глазах, пока Ханна не выдерживает и не начинает хохотать до колик в животе.

Одно хорошо: обратно нести тяжелое ведро ей не дали, хоть и расплескали половину по дороге. С деревьев на шумную троицу неодобрительно поглядывают белки. Ханна делает книксен и приветливо машет рукой, заметив одну, в алой красной шапочке и вязаных митенках на лапках. С лесными обитателями нужно быть повежливей. Хватит на ее голову двух непоседливых духов.

–Вот я вас! – Марна замахивается полотенцем, когда остатки воды выплеснуло прямо ей на деревянные башмаки. За изгородью блеет недоеная коза, а еще пора готовить еду. Прилежные вихты исправно поддерживали жилище в чистоте, но кашевары из них были так себе. Еще нужно было допрясть пряжу к весенней ярмарке. Одними корешками да ягодами ведь сыт не будешь, а обещанных от эльфов обновок век ждут.

Ходить на базар с пряжей поручили лесным приживалам. Деревенские платили втридорога, поддавшись чарам шутников в зеленых нарядах. Оттого и не бедствовали, даже было в доме зеркало – неслыханная роскошь, в инкрустированной камнем раме. Ханне нравилось гладить рукой холодную, отливающую малахитовой зеленью гладь. Не знала она только, что старая Марна использует зеркало не только для бытовых нужд, но и затем, чтобы видеть, что происходит в деревне, да и вообще во всем свете. Хотя, чего греха таить, порой видела она и такое, на что и глаза бы не глядели.

***

– Держи ее!

– Скорей, убегает!

– Шустрая какая. Крылья ведь подрезали, а все туда же…

Сизая горлица билась в перепачканных руках, пыталась вырваться. Шмыгая носами и покрикивая друг на друга, деревенские ребятишки возились вокруг нее с ведерком ярко-желтой краски. Пока один держал птицу, другие старательно выводили на иссиня-серых перьях замысловатые загогулины. За их возней с ближайшего дерева заинтересованно наблюдали две пары вострых глаз.

– Золотые яйца им подавай, как же, – шепнул Коору. – Эх, не ожидал я, что они птицу схватят.

– А чего ожидал? – сердито отмахнулся от него Бересклет. – Покуда ее не вызволим, Марна нам и близко к Ханне подходить запретила. Эх, ты!

– Да кто ж знал! – обиженно завопил парень, чуть не свалившись с ветки. Дети внизу притихли, испугавшись громкого карканья невесть откуда взявшихся ворон. – Я-то думал, они крылья ей измажут, а она того – фьють! И свободная. А им варево до конца жизни с физиономий не отмыть.

– Одуванчики, – фыркнул Берр, незаметно подбираясь поближе. Раскрашенную горлицу ребятня тем временем умудрилась спрятать под корзину, которую для верности придавили сверху массивным булыжником. – Надо было сразу смолой, смолой для верности!

Усевшаяся в круг детвора тщетно пыталась отчистить с пальцев ярко-желтые пятна. Те с каждой минутой становились все ярче, и на солнце казалось, будто и вправду золото.

– Я же говорил, – подмигнул самый старший, – будет она у нас золотые яйца нести, заживем!

Горлица завозилась, предприняв новую попытку выбраться. Из-под корзины показалось что-то блестящее, круглое…

– Ой, а вот и оно, первое! – завопила девчушка, бросившись к сверкающему камешку. За ней, позабыв о горлице, ринулись и остальные, перевернув на ходу ведерко с остатками краски. Вечером уставшим за день матерям пришлось отмывать несмываемую желтизну с распухших носов и выслушивать невнятный лепет о золотой горлице, что не далась в руки, а яйцо обернулось обычной галькой прямо у них в руках.

– Выдумают же – золотая курица. Наслушались сказок, вот дурью-то и маются, – переговаривались деревенские. Кто-то поминал недобрым словом лесную колдунью – как перебралась старуха в их края, так и повелось в их селе: то молоко поутру само собой в масло собьется, а то и находили хозяйки черепки вместо посуды, будто кто невидимый танцевал всю ночь на кухонном столе до упаду. То заладит дождь, а то засияет над крышами такая радуга на полнеба, что неделями едут из других деревень, поглазеть. Колдовство, не иначе.

Посеребренные лаком кончики усов грозили превратиться в жалкие кисточки – что поделаешь, всякий раз, как Фафниру приходилось разбирать новое заклинание, старая привычка давала о себе знать. Не до красоты ему, тем более сейчас, когда в руках наконец-то оказался важный козырь.

Золотые листья поющей яблони – ни много, ни мало. Совсем пустяк, если говорить о здоровье и самочувствии короля. Впрочем, составитель заклинания, кем бы он ни был, милостиво оставил лазейку: можно было воспользоваться и тем, на кого попала волшебная пыльца с дерева. Как именно, не уточнялось. Впрочем, этот момент Фафнира мало волновал. Вырванные вживую сердца жаб, содранная кожа – по изощренности пыток его книги с легкостью превосходили труды инквизиторов, так что придворному алхимику было не привыкать. И прямо сейчас, откровенно говоря, у него так и чесались руки отрезать язык этому болтливому дурню, битый час сотрясающему воздух в его покоях.