Несколько минут до рассвета – бесценные мгновения тишины и покоя. Никто не суетится, не сыплет бесчисленными приказами, один сумасбродней другого. Болтовня служанок-сплетниц, грубый хохот и пошлые шутки охотников, бренчание посуды на кухне – боже милостивый…

Фафнир вдохнул, пробуя на вкус пахнущую росой свежесть. Несколько дней подряд шел дождь, его дыхание еще чувствовалось в прохладной тени. Но сегодняшний день обещал быть ясным. Мягкое солнце приятно ласкало кожу, золотистой радугой играло на ресницах. Он мог бы, конечно, остановить время – заставить его тянуться прозрачным медом не день, и не два, а скажем, целую неделю. Но что толку, если в конце все равно придется окунуться в суматошную придворную жизнь? Уж лучше, как говориться, пить горькое лекарство залпом. Благо в монотонной череде будней в кои-то веки забрезжил долгожданный просвет. Только бы не сорвалось – придворный маг по привычке затеребил вставленный в петлицу позолоченный листик клевера, на удачу. Слишком долго он лелеял, взращивал свою затею, сейчас даже неосторожная мысль может все испортить.

Где-то скрипнула дверь – что за ранняя пташка? Фафнир поморщился. Сейчас пойдут ахи-охи, опрокинутые ведра, ночные г… гхм. Притвориться, что ли, невидимым от греха подальше?

Да еще и вышел он как был, в старом халате, накинутом на исподнее. Не приведи показаться в таком виде служанкам – у этих желание почесать язычок пересиливало даже страх заработать в подарок осиное жало в верхнюю губу, или покрытую жабьими пятнами кожу.

Мимо скользнула легкая тень, неслышной поступью вниз по лестнице – и дальше по разрисованным тенью плитам. Гунни, ну конечно. Пожалуй, из всей королевской свиты лишь она способна подняться в такую рань. На него шутиха даже взглянула – а если бы и увидела, то наверняка ограничилась бы небрежным кивком. У нее, как и у Фафнира, была своя тайна.

Раскинув руки, девушка осторожно ступала по солнечным классикам, потом вдруг расхохоталась, закружилась на месте. Дурочка, верно – подумал бы всякий, кто бы ее увидел в тот момент. Но магу-то хорошо было известно, какая недетская проницательность таится в прозрачно-зеленых пронзительных глазах.

Вот, опять танцует, мурлыкая под нос знакомую только ей мелодию. Разноцветная парча переливается на солнце всеми оттенками фазаньего пера. Взмах, прыжок – и ввысь Гунни стремится уже быстрой птицей, иволгой. Тонкие руки подергиваются золотой бахромой. Фафнир манит пальцем, и одно такое перышко опускается ему на ладонь. Гунни отвечает сверху заливистой трелью, ныряет в облака – вверх-вниз, навстречу солнцу.

Он все видит, будто сам проносится над густым лесом. Фафнир нетерпеливо щурится: его по-прежнему тревожит то место, на окраине. Руины замка даже в солнечный день покрыты туманом, ограда проржавела до основания, но все-таки держится, так густо оплетенная колючим шиповником, что невозможно отличить настоящие цветы от чугунной резьбы. Один шаг за распахнутые ворота – и назад дороги нет.

Фафнир хмыкнул, подкрутив острые кончики усов. Удачно он-таки спровадил двух не в меру разошедшихся учеников. Правду говорят, от любопытства кошка сдохла. И какой бы природы ни была здешняя магия – сам он сколько ни пытался, сколько ни перечитывал свитки в королевском архиве, не смог найти объяснения странной, леденящей тьме, пронизавшей каждый кустик, каждый цветок на уцелевших обрывках шелковых портьер, – справиться с ней человеческими силами было не под силу. Если уж даже солнце обходило тот замок стороной…

Золотое перышко рассыпается у него в пальцах, прыснув в лицо далеким смехом шутихи. Разочарованно крякнув, волшебник вытер руки о полы халата. Снова он не разгадал тот секрет, не разглядел лазейки, что тонкой нитью вилась из ворот. Кто-то все же сумел выбраться из зачарованного места. Живым, что немаловажно. А значит, есть и ключ к тайне. Только бы договориться с крылатой непоседой подождать чуточку дольше.

Травяник, ручейник – в кои-то веки в человеческих названиях была хоть какая-то доля правды. В месяц, когда весна открывала двери, приходилось смотреть в оба, чтобы не замочить лапки.

Стряхнув с шубки холодную росу, белка взлетела по стволу на самый верх, подозрительно осмотрела спрятанный в ветвях резной домик. Удобно, и не придерешься. С виду дом как дом, а внутри такие переходы – настоящий лабиринт, сороке или вороне нипочем не добраться до драгоценных белкиных запасов. Вот только, стоит ли доверять этим эльфам?

Усевшись на жердочке, белка с наслаждением вытянула натруженные лапки. На концах ягодами малины заалели крохотные башмачки, золотистая шкурка превратилась в бархатную курточку. Вытащив из кармана длинную тонкую трубку, лесовик затянулся, пуская белые кольца в сторону лесной хижины. Эта поляна и все, что вдоль ручья – его хозяйство. Старой карге пришлось хорошенько задобрить его молоком, чтобы поселиться в чаще.

Остренькие уши, которых не могла скрыть связанная той же старухой красная шапочка, ловили каждый шелест. Утро в лесу начинается рано. Еще только-только отступает ночная сырость – а уже раздаются первые голоса. Сперва робко, чуть слышно – в той стороне зальется трелью малиновка, в другой ей вторит зяблик. К моменту, как солнце позолотит кроны деревьев, его уже встречает дружный птичий хор. Сквозь который нахально пробиваются два навязчивых голоса:

– Ханна, вставай!

– Я тебе земляники собрал на завтрак, гляди!

Ну вот, – лесовик сердито выколотил трубку о сучок. Каждый день одно и то же…

Знала бы Ханна тогда, зимой, чем обернется найденный в лесу браслет, ни за что бы не подобрала. Отшатнулась бы, как от чумы, глядишь, и не пришлось бы с той поры мучиться. Не помогало даже то, что в любое время года ей сулили угощение: для эльфов раздобыть свежие ягоды— сущие пустяки.

Дверь поддается с трудом. Два остолопа подпирают ее снаружи, увлекшись спором. Один зимой и летом щеголяет в широкополой шляпе из рогоза, с которой связками свисают бубенчики фундука. Такие же, только зеленые, растут из богатой вышивки по подолу куртки. Второй, хоть и парень, каждое утро красуется в новых сережках: нежно-зеленых с молочной поволокой, янтарно-желтых или алых, как волчья кровь. Завидев ее, умолкают. Видать, уже успели повздорить: у одного на щеке свежая ссадина, у второго сорочка вся в пятнах. Хочется верить, ягодный сок, хотя кто их знает.

– Куда пойдем? За водой?

– И мы с тобой! – оба, не дожидаясь, пускаются наперегонки по тропинке. Здоровенные парни, ростом на целую голову выше Ханны. Целый день лишь бы баклуши бить да похваляться друг перед другом, у кого жилет зеленее, чьи пуговицы красивее. А намекнешь им про наколоть дрова в поленницу либо наловить рыбы в ручье – молчат, отводят в сторону хитрющие глаза. У Берра они зеленые, как у кошки, да еще и с легкой косинкой. А у Коори похожи на орехи, такие же круглые и блестящие.

Хуже, чем привадить к дому лесного эльфа, только с болотным троллем повздорить, – любит приговаривать старая Марна. И то верно. Не счесть, сколько кружек и ложек переколотила эта парочка, пока Марна не наложила на их новую хижину заклятье. С тех пор оба за порог ни ногой, так и дожидаются под дверью спозаранку, или скребутся под окошком, как провинившиеся котята.

Вздохнув, Ханна подвязывает волосы косынкой и покрепче кутается в шаль. Прихватив с приступки пустое ведро, не спеша идет к ручью. Не забыть предварительно накинуть крючок на петлю! Отпереть любой засов для колдуньи было проще простого, а вот сквозняков старушка боялась пуще смерти, и каждый раз нещадно ругалась.

Злить же Марну себе дороже. Это в свое время усвоили все обитатели, включая Пирата – так девочка окрестила одноногого воробья, по характеру точь-в-точь напоминавшего вздорного искателя сокровищ. Даже тот стал смирнее после переезда и уже не скакал по скатерти, выхватывая еду из рук, а мирно дожидался своей порции у окна.