– Удивительно!

– В первой фазе мы стараемся спровоцировать и записать эти микродвижения, усадив испытуемого за стол с листком бумаги и ручкой и попросив его позволить ручке бездумно и свободно скользить по бумаге, но при этом он должен концентрироваться на искомой цели.

– Это что-то вроде автоматического письма?

– Да, только при этом нужно писать не слова, а лишь позволить своей руке чиркать, что она хочет.

– А это не будут… бессмысленные каракули?

Анна рассмеялась:

– В каком-то смысле да, будут! Мы называем их идеограммами: это графические символы, которые несут первоначальную информацию о природе цели.

– Значит, вы умеете расшифровывать полученные каракули?

– Да, по крайней мере частично. Свонну и Путхоффу понадобились годы, чтобы установить связь между формой идеограмм и элементами, составляющими цель.

– С ума сойти…

– Я понимаю.

– То есть… выходит, что тот, кто думает о цели, которую он должен найти… вступает с ней в контакт, не очень понятно каким образом, и при этом совершает движения рукой, собственно раскрывающие информацию об этой цели.

– Совершенно верно.

– Это кажется невозможным.

– Ну, вам надо попробовать.

– Жду не дождусь…

Анна бросила взгляд на часы и вздернула брови:

– Уже почти два. Сейчас нам надо поспать, а утром продолжим.

– О’кей.

Она отвезла меня на своей машине в мотель, где ФБР зарезервировало для меня номер.

– Вас устроит, если я заеду в половине седьмого? Обычно четырех часов сна достаточно, чтобы отдохнуть…

– Согласен.

Я вышел из машины и окунулся в холодный и влажный ночной воздух. Анна Сондерс сразу же уехала.

В тот же миг на меня навалилась усталость. Я чувствовал себя совершенно измотанным; мне нужно было срочно лечь спать.

Застекленная дверь мотеля была заперта на ключ, стойка администратора тонула в полумраке, едва подсвеченном зелеными диодами сигнализации у аварийных выходов.

Я нажал на кнопку домофона, но ответа не последовало и никто не появился. Я нажал еще раз, с тем же успехом.

Черт возьми, мне осталось спать четыре часа, я не собираюсь провести их на этом холоде…

Я начал стучать в стеклянную дверь, сначала негромко, затем сильнее, и наконец в комнате позади стойки зажегся свет.

Оттуда вышел невысокий пузатый мужчина в рубашке и жилете, в черном галстуке, съехавшем на сторону, с опухшими веками, помятым лицом и тревожным взглядом. Он крайне неохотно приблизился к входной двери.

– Меня зовут Тимоти Фишер, у вас зарезервирована комната на мое имя!

Жестом он велел мне подождать, пошел проверить регистрационные записи и в конце концов открыл дверь и дал мне ключ от комнаты.

– Номер триста семь на втором этаже, – сказал он с сильным мексиканским акцентом.

Я поспешно добрался до комнаты, залитой резким холодным светом, который я сразу же погасил, предварительно включив ночник у изголовья кровати. Оранжевые стены в стиле семидесятых, на полу коричневый ламинат. Сильный запах дезинфекции из ванной комнаты.

Это напомнило мне сцену в одном из моих романов: герой, художник-миллионер, согласился помочь полиции в расследовании дела, в котором он невольно оказался замешан. Он был вынужден отправиться в путь, и ему пришлось останавливаться в захудалых мотелях, которые для него снимала полиция, в то время как он привык к роскоши самых знаменитых отелей мира.

У меня хватило сил лишь поставить будильник на телефоне и снять обувь; и я рухнул на кровать, не снимая одежды, спеша отключить сознание, чтобы скользнуть в бездонные и таинственные пучины собственной души.

– Возможно, у меня есть зацепка!

Гленн Джексон подскочил на месте и поднял взгляд на Роберта Коллинза, который ворвался в кабинет, распространяя вокруг атмосферу стресса.

Солнце едва просачивалось сквозь тучи, собравшиеся над штаб-квартирой ФБР в Вашингтоне, и плохо выспавшийся Гленн не был готов воспринимать такой напор с самого утра.

Коллинз сел на стол напротив него и скрестил руки на груди.

– Ниточка слабая, но ухватиться можно, – сказал он. – И есть надежда размотать весь клубок.

– Не садись так, Роберт. Ты забыл, что уже сломал один стол?

– Я нашел связь между двумя башнями.

Гленн поднял бровь и откинулся назад в своем кресле:

– Ладно, убери свой зад со стола и рассказывай.

Как обычно, Роберт проигнорировал его просьбу. Гленн часто спрашивал себя, почему его заставили работать с коллегой, который совсем не уважал его мнения.

– В обеих башнях размещались большие финансовые конторы, инвестиционные фонды. В обеих, ты слышишь меня? Не удивлюсь, если мы имеем дело с революционером-антикапиталистом. Типа, готов на все, чтобы разрушить систему.

Гленн поморщился:

– Не чувствую…

– От нас требуется не чувствовать, а думать.

Задетый за живое, Гленн не ответил и постарался глубоко дышать, чтобы сбросить напряжение. Он запустил руку в пакетик с шоколадно-зефирными мишками и отправил одного в рот. Тающий сахар немедленно принес ему чувство облегчения. Не очень-то хотелось нервничать с самого утра.

– Если ты в этом убежден, – сказал он, – тебе надо лишь установить наблюдение за всеми финансовыми фирмами.

– Я, разумеется, подумал об этом, но есть небольшая проблема.

– И какая же?

– В этой стране столько же финансовых контор, сколько пиццерий в Италии.

– Хреново.

– Ну да. Во всяком случае, я позвонил Барри Кантору и попросил его призвать директоров таких фирм к бдительности, но он отказал.

– Вот как? Почему?

– Не нужно пугать людей, так он сказал. И особенно трейдеров, я полагаю… Не хотелось бы, чтобы биржа рухнула за восемь месяцев до президентских выборов.

Гленн вовсе не испытывал любви к инвестиционным фондам. Не по политическим причинам: безусловно, эти конторы были необходимы, и уж конечно, там работало немало хороших людей, как и в любых других местах. Но трагедия, пережитая его отцом, когда Гленн был еще ребенком, оставила у него горькое послевкусие. Смелый и трудолюбивый, его отец создал клининговую компанию, которая со временем выросла до восьмидесяти сотрудников. Но банки упорно не желали финансировать ее развитие, так что в конце концов отец принял предложение молодого инвестиционного фонда, готового вложить в его бизнес приличную сумму. Его убедили в том, что куда лучше владеть восемью процентами будущего национального гиганта клининга, которым он станет, чем ста процентами местного малого бизнеса. Как только контракт был подписан, финансисты отстранили прежнего владельца от управления, чтобы взять власть в свои руки, реструктурировать предприятие с убытками и другими проблемами, поставить его в ситуацию прекращения платежей, а потом, прежде чем возобновить деятельность, выкупить долю основателя за бесценок и в финале взвинтить стоимость предприятия до небес. Отец Гленна, обманутый и лишенный своего детища, заработал депрессию и язву желудка. Последняя из-за несвоевременного лечения переросла в рак, который и свел его в могилу.

Маленький Гленн так никогда и не понял, почему полиция не посадила в тюрьму людей, которые отобрали у отца его предприятие. Из этой ситуации он вынес глубокое чувство несправедливости, крайнее отвращение к деловому миру и пообещал себе, что когда вырастет, то станет полицейским и заставит всех уважать закон.

– Ты слышал? – спросил Гленн.

– Что?

– Треск.

– Какой треск?

– Стол, он, похоже, закряхтел.

– Не мели чушь!

– Дерево стонет, перед тем как сломаться.

Роберт пожал плечами, но все же встал со стола.

– Кроме того, – сказал он, – я попросил наших инженеров тщательно изучить, как именно происходила передача аудиосообщения от поджигателя в башни. Он должен был оставить хоть какой-то след, взламывая их системы безопасности. Нужно понять, как он это сделал, и быть начеку в следующий раз: быть готовым анализировать доступ к компьютерам в режиме реального времени, непосредственно в момент атаки на башню, чтобы засечь IP-адрес этого типа сразу после отправки сообщения. Так мы его и возьмем.