========== 1.Deracine ==========
DERACINE
Неужели всё было решено
Ещё в утробе?
Меня сейчас стошнит
Я скрывал столько чувств
4… 3… 2… 1
Всё и не посчитать
За непреодолимой тоской
В лабиринте
[от колыбели до могилы]
Рваный шрам
Нет пути назад
Ложь. Трусость. Вздор
Моё сердце растревожено тобой
***
У Матсумото в руках микрофон. Кажется, вокалист сосредоточен на том, хорошо ли его голос пробивает шквал нарастающих рифов, но на самом деле его беспокоит Аой. Искусственное освещение выхватывает фигуру ритмиста из тёмного угла, будто нарочно выделяя среди остальных. Тот исподлобья бросает на Матсумото скользящие взгляды, чаще — на его губы, которые будто ласкают микрофон, прижимаясь к сетчатой поверхности.
Гитарист дёргает плечом, наклонив голову — занят игрой, руки несвободны, а влажный след, сползая по щеке вниз, мешает, поскольку слишком заметен, и Аой напрягается ещё больше. Солист уже открыто смотрит ему в лицо, пытаясь понять. От этого только хуже: моральный дискомфорт щиплет глаза; нет, Юу не плачет. Увеличивая траекторию, влага достигает губ, и предательская капля падает на струны. Пальцы суетливо размазывают её, сбиваясь с общего ритма.
«Чего уставился? Глаза слезятся».
Здесь работают кондиционеры, но в репетиционной царят тропики внутреннего ада. Несмотря на внешний уют прохладного комфорта — жарко всем, хотя стафф в любой момент сбегает за водой и дополнительно помашет на музыкантов веером. Руки внимательно отслеживает движение линии поджатых губ. Ждёт, ищет улики. И уголок рта гитариста нервно подрагивает. Всё правильно — это не пот…
— Аой-сан? — единственная нейтральная реплика, сказанная вслух за последние четыре часа.
Гитарист прячется за волосами, отгораживается, и все теперь смотрят на него. Чёрт. Его так легко смутить.
— Душно, — Аой краснеет, вытирая лицо, а Руки, бросив на стул микрофон, шагает в другой конец помещения и кидает в гитариста пачкой салфеток. Провоцирует следить за своими действиями.
— Держи.
Аой не ведётся; вскидывая руку, он ловит предмет на лету.
— Не стоило.
Все молчат.
— Продолжаем с того же места.
Аой кивает. У него печаль, упадок, недостаток внимания, нервы и симптомы всех смертельных болезней. Композиция Урухи добивала его, это странным образом обнажало чувства, обнаруживая несоразмерность тоски, которая держала за горло и уже со вчерашнего дня не давала нормально дышать, покрывая все радости бытия слоем грязной пыли. Где, интересно, Руки отрыл эти слова, в чьих уголках подсознания? Этот текст точно являлся результатом некоего негласного заговора, потому что откровенно обличал больную привязанность Аоя. Вокалист наверняка черпал вдохновение из его страданий и упивался ими. И Широяма сейчас жалел, что не родился на свет бабой, потому что хотя бы к ним Руки относился с пиететом и трепетом.
«Что-то мне нехорошо».
Вокалист вдруг резко оборачивается.
Раз, два, три… Пауза. Гитарист чувствует, что ещё немного, и от всего этого… вот прямо сейчас… его стошнит. Чёрт!
А Руки поёт, словно читая мысли:
— I’m going to be sick…
Приходится зажать ладонью рот, чтобы удержать в себе рвотные позывы. Аой вдруг понимает, что не может заставить себя прикоснуться к гитаре, потому что всё кажется ему отвратительным. Прежде всего — он сам. Он чувствовал себя голым в храме, где на троне восседает главный жрец с лицом Руки и вершит его судьбу.
«Что за театр, блять?»
— Аой, тебе плохо? — Матсумото озаботился, наконец, поинтересоваться, а Широяма поклялся себе, что запишется к психологу, прямо вот завтра с утра. Наверное.
«Нет, мне охуенно».
— Шутки оставь для твиттера! — Все вопросительно обернулись к вокалисту, потому что Аой ведь ничего не высказал вслух; зато последний снова убедился в наличии у маленького монстра телепатических задатков.
Тошнота резко подкатила к горлу, сводя желудок спазмами, и гитарист, схватив корзину для мусора, выплюнул в неё весь недавно съеденный обед.
— Какой апофеоз! — констатирует Матсумото. — Прервёмся. На сегодня хватит.
…Помещение пустеет, потому что все понемногу расходятся, оставив Широяму на попечение вокалиста. Задержался лишь Акира, который, выронив ключи, теперь метался в поисках.
— Рей? Свали уже.
Сузуки недоволен: слишком грубое заявление. Он обзывает Таканори нянькой, потому что ревнует — в этой группе все ревнуют друг друга к вокалисту. Акира матерится и медлит, но, отыскав потерю, всё же оставляет согруппников наедине.
— Я знаю, что ты здоров, Юу. Это не отравление и не инфекция… Поговорим?
Руки даже налил ему воды в белый стаканчик из пластика.
— Вот, попей водички.
Пальцы сжимают хрупкую серединку, и часть жидкости выплёскивается на пол.
Аой не спеша делает глоток, затем ещё один, и, чувствуя, как прохладная жидкость опускается вниз по пищеводу, он оттягивает время, пока чёртов вокалист в нетерпении не выхватывает у него из рук стаканчик.
«Разговаривать я не буду».
— Ладно, молчи.
«И играть тоже, Ру».
— Ну-ка, повтори вот это место. — Ухоженный пальчик тычет в график монитора.
«Моё сердце растревожено тобой»…
— Да, отсюда. «Моё сердце растревожено тобой», — холодно повторяет вокалист, — «уходи» и то, что там дальше. Хочу услышать чёткую ритмическую подложку.
«Ты нарочно издеваешься? Ненавижу!»
— Меня? — Руки улыбается. — Меня нельзя ненавидеть.
— Я не могу тебе сыграть! — выдавливает из себя Широяма. Тёмный гриф категорично отодвинут в сторону, нахмуренный взгляд гитариста сталкивается со стеной упрямства в глазах напротив.
— Заговорил. — Пальцы впиваются в запястье мёртвой хваткой. — Можешь, Аой-сан.
«Ложь во имя моей трусости».
Юу не произносит ни слова. Бывают моменты, когда понимаешь, что надо сказать что-то, но не получается. Да и зачем, когда вокалисту, по сути, не нужно озвучивать то, о чём ты думаешь, поскольку он и так в курсе.
— Ложь во имя трусости?
Аой пожимает плечами и думает про себя:
«Отвали».
— Не отвалю. Что, не в состоянии переварить лирику, да? Бывает. Пусть фанатки додумывают, а не ты. Заморачиваешься слишком.
Хлопает входная дверь. Руки проверяет — закрыто ли. Он не хочет, чтобы кто-то их беспокоил.
— Не надо, Ру, — Аой медленно поворачивает к нему голову. Разминает затёкшие плечи, избегая встречаться взглядом с отражением своего безумия.
— Надо. Давай-ка на пол.
— Чего?
— Снимаем стресс методом физических нагрузок. Упал и отжался. Тебе надо отвлечься. На пол, Аой.
Широяма ловит на себе взгляд вокалиста и понимает, что спорить бесполезно. Гитарист опускается вниз и начинает упражнение, позволяя Таканори считать вслух.
— Думаешь, поможет?
— На всякий случай у меня есть план «Б», — досчитав до двадцати, Руки ловко перекидывает ногу и усаживается на спину ритмисту. Аой недовольно морщится, но продолжает начатое. — Не говори, что тяжело: я лёгкий, словно пёрышко.
— Ты-то? Бронированное…
Широяма тихо ворчит, а Руки, улыбаясь, продолжает:
— Я знаю о чем ты думаешь, Юу. Тошнотворный резонанс, правильно? Что молчишь? Считаешь меня засранцем, который вытаскивает это из тебя? Думаешь, все начнут тыкать пальцем в твои слабости? — Матсумото упирается костяшками пальцев в крестец гитариста и хихикает. — Это всего лишь текст! Простое совпадение. Самое ценное в том, что кроме тебя никто не сыграет здесь настолько прочувствованно. И я завидую, потому что мне такого никогда не добиться. Представь, как в свете софитов замрёт аудитория. Ты красивый, Юу, даже когда плачешь, а у зрителей буйная фантазия, они придумают причину; и вот он, эпический момент: там, на сцене, ты неожиданно осознаешь, что тебе уже не больно. И только мы с тобой будем знать, что…
— Что? — кряхтя, спрашивает гитарист.
— Что всё это ложь. Ну, чувствуешь, как отпускает?