Однако Добролюбов своей критики не смягчал, даже после преждевременной кончины Кавура в июне 1861 г. (политику было всего 50 лет). В очерке «Жизнь и смерть графа Камилло Бензо Кавура» автор, переступая античный завет «О мертвых либо хорошо, либо ничего», безжалостным пером выписывает политический портрет итальянского премьер-министра. Многие штрихи уже появились в предыдущем антикавуровском очерке «Два графа», где автор как будто бы противопоставляет, следуя параллельным жизнеописаниям Плутарха, двух аристократов, пьемонтского и французского, но в действительности это – остроумный полемический прием. Оба они, как едко поясняет автор, «дружны с такими же графами, как они, но в случае нужды дружатся даже и с людьми менее высокого благородства, лишь бы то были не враги порядка. Оба любят законность и умеренную свободу, с сохранением благотворного влияния аристократии; но оба ненавидят безумную анархию, стремящуюся попрать исторические предания и изменить начала, на которых уже столько веков покоится благоденствие человеческих обществ». Развивая параллель, Добролюбов делает основной вывод: «Для того чтобы свобода не была уж слишком свободна, оба графа готовы на всё».

Любопытно, что такой резко критический подход русского свидетеля Рисорджименто оказался весьма актуальным в Италии в конце 1940-х гг.: нация, после фиаско фашистской и монархической идеологии, искала новые идейные ориентиры и многих итальянцев привлекали марксистские теории классовой борьбы, диктатуры пролетариаты и вообще народовластия – в пику «кавуризму», половинчатому буржуазному парламентаризму. Те годы были отмечены высочайшим престижем Итальянской компартии (ИКП), которая вышла победителем в бескомпромиссной борьбе с фашизмом и нацизмом. ИКП ориентировалась на советскую систему ценностей, став на десятилетия верным их проводником для итальянской культуры. Таким образом в 1947 г. во флорентийском альманахе «Societa» появляется перевод очерка Добролюбова «Из Турина», выполненный Грациэллой Гандольфи (Gandolfi), в замужестве Лерманн (Lehrmann). Характерно, что первой на итальянском вышла публицистика Добролюбова, а не его классические литературоведческие очерки (позднее будут переведены и они). Полагаем, что итальянской публике было непросто воспринять этот текст, и первые печатные отклики на туринскую статью Добролюбова появились также в «левой» прессе. Обширную рецензию посвятил ей сотрудник газеты ИКП «Unita» Гастоне Манакорде, который уловил новаторский подход Добролюбова к процессу объединения, назвав свою рецензию «Una visione nuova del Risorgimento Italiano» («Новое видение итальянского Рисорджименто»)[16]. Манакорде предварил свой анализ ремаркой «о мимолетном опыте молодого русского писателя Николая Добролюбова, который приехал в Италию на несколько недель в 1861 году[17], чтобы вылечить угрожавшую ему чахотку, которая свела его в могилу в том же году».

Рецензент делает следующее резюме: «Добролюбов прибыл в Турин в то время, когда начинал свою работу первый итальянский парламент, избранный несколькими днями ранее в только что объединенной стране. Он был поражен, когда понял все условия итальянской ситуации: практически неоспоримую диктатуру Кавура и “умеренных”[18], ничтожность и непоследовательность оппозиции, а также то, как доминирующая партия проводила выборы и как она осуществляла свое преобладание в парламенте. И наряду с этим – положение страны: проблема гарибальдийцев (ветеранов того времени), ожидания Юга. Быстрый и совершенный анализ, который и сегодня заставляет читать его как свежую и блестящую журналистскую корреспонденцию и в то же время как абсолютно оригинальное историческое откровение. В трудах современных ему итальянцев нет ничего, что могло бы сравниться с этими страницами (курсив наш. – М.Т.)».

Итальянское Рисорджименто, подробно описанное Добролюбовым-публицистом, неожиданно нашло отражение в его творчестве через особую литературную игру – смесь пародии, сатиры, прозрачной мистификации. Склонный к псевдонимам, как и из-за цензурных прещений, так и согласно литературной моде (Козьма Прутков!), Добролюбов охотно обращается к ономастическим личинам – так, очерк «Два графа» был подписан именем Кондратия Щелухина (впрочем, в данном случае, это было вынужденным приемом, так как в целом этот достаточно серьезный текст во избежание проблем с цензурой был отправлен не в «Современник», а в его сатирическое приложение «Свисток», получив там соответствующий атрибут, авторство «Кондратия Шелухина»). Добролюбов развивает игру с этой личиной: в своем репортаже «Из Турина» он ссылается на текст «своего друга Кондратия Шелухина».

Апогея игра достигает в необыкновенной для европейской литературы поэзии некоего барда Якова Хама (явный перевертыш фамилии Хомякова = Хам, Яков), написанных на «австрийском языке», как указывалось в «Свистке». Это ссылка на не существующий язык сразу вовлекала читателя в атмосферу иронического саморазоблачения, усиленную также и именем «переводчика» с австрийского – Конрад Лилиеншвагер: тут Добролюбов отсылал читателя к второстепенному, но весьма плодовитому поэту Михаилу Розенгейму, типичному представителю либеральной поэзии 1860-х гг.: вместо роз — лилии, вместо дяди (нем.: Oheim) – зять (Schwager). Реальный Розенгейм, наряду с вымышленным Лилиеншвагером, присутствовал и в редакционной преамбуле, написанной всё тем же Добролюбовым.

Архиреакционный австриец Яков Хам дважды появляется в «Свистке» – первый раз сразу после окончания очередного этапа Рисорджименто, который в итальянской историографии называют Второй войной за независимость Италии. Эти четыре стихотворения, вероятно, написаны залпом, так как имеют хорошо продуманную драматургию и отражают «четыре фазиса» (выражение из преамбулы) той войны: 1) изменение баланса сил на Апеннинском полуострове спустя сорок лет после Венского конгресса, вызванного ростом патриотического движения итальянцев («неблагодарного народа», согласно поэту); 2) альянс Пьемонта и Франции, с соответствующим напряжением между Австрией и Францией («страной разврата, отчизной бунтов и крамол»); 3) выступление в итальянские земли австрийского войска, воодушевленного воспоминаниями о победах в предыдущем походе 1848 г., в Первую войну за независимость Италии; 4) бесславное окончание новой войны для австрийцев, теперь неуклюже маскирующихся под миротворцев.

Второй цикл стихов Якова Хама – исключительно неаполитанский: в нем бард восхищается косностью и реакционностью неаполитанских Бурбонов, их решительностью при подавлении народных выступлений на Сицилии (это перекликается с темой очерка «Непостижимая странность», где антибурбонская критика дана прямо в лоб), славит половинчатые и запоздалые реформы короля Франциска II и обличает флибустьера Гарибальди. В этой части неаполитанского цикла литературная игра неожиданно усложняется, приобретая новые гротескные грани – австрийский менестрель вдруг слагает оду в честь «демона отваги, грозного воителя», то есть того же Гарибальди, – с тем, чтобы вскоре раскаяться в своем ослеплении и вновь восславить Франциска. Думается, что и эти семь неаполитанских стихотворений написаны единовременно, а даты под ними автор ставил вымышленные, стараясь согласовать их с упомянутыми историческими фактами.

В пару к австрийскому мракобесу Добролюбов создал образ «благонамеренного француза», с псевдонимом Станислав де Канард. И здесь перед нами – ономастическая игра с саморазоблачением, так как для русского читателя той эпохи, владевшего французским, фамилия Канард была «прозрачной», ибо обозначала «утку», в том числе и газетную. В данном тексте публицистика автора уходит за границы Апеннинского полуострова: он разоблачает корыстные намерения т. н. Второй Французской империи, связанной с именем «императора французов» Наполеона III. Пародийное письмо де Канарда имеет подзаголовок: «О необходимости посылки французских войск в Рим и далее для восстановления порядка в Италии». Добролюбов оказался провидцем: если его «благонамеренный француз» в конце 1860 г. только размышлял о желательности экспедиции французской армии в Италию против тамошней революционной гидры, то спустя семь лет именно это и произошло: в 1867 г. Наполеон III действительно выслал на Апеннины войско, разбившее гарибальдийцев в битве под Ментаной. Несмотря на сложные отношения императора с Ватиканом, именно французский гарнизон поддерживал престол папы Римского, и лишь поражение Франции от Пруссии в 1870 г. позволило савойскому королю полноценно завершить Рисорджименто, заняв Рим.