Ещё с "товарищем" Кернером встречались они в семнадцатом. В это время дослужившийся в контрразведке до поручика Пётр Николаевич боролся с разлагающей большевистской пропагандой, а прежде всего с агитаторами. Тогда солдатики "их благородие" и комиссара рядышком к стенке поставили... Капитан Зыбин с пулемётным взводом выручил.

  Воронин заставил себя вернуться из прошлого и продолжил перебирать материал, накопленный в папке.

  "...верный соратник Троцкого..."

  Такая характеристика в конце тридцатых годов считалась приговором, не подлежащим обжалованию. Дело Воронину передали именно для "закрытия", как "специалисту".

  В дверь стукнули, появилась голова Остапенко.

  - Арестованного заводить?

  - Да. - Воронин ответил, не поднимая головы, не отрываясь от чтения последнего протокола, выведенного всё тем же старательным, но неровным, школярским почерком, что и на обложке.

  Дочитал.

  Выбираемые обстоятельства... Было бы из чего выбирать.

  Арестованный сидел на табурете напротив стола, опустив голову. Знаков отличия на грязной, со следами засохшей крови форме не было. Сорвали.... И награды за верность делу революции сорвали. Всегда дикость была, но чтоб так избивали подследственных...

  - Здравствуйте. - Пётр Николаевич встал и обошёл стол, морщась от неприятного чувства балансирования на краю чего-то тёмного... непредсказуемого.

  Кернер поднял голову, постаравшись пошире открыть менее заплывший правый глаз.

  - А-а... госпо...

  Удар в левую верхнюю часть грудной клетки не позволил "врагу народа" закончить ответное приветствие. Выверенный был удар... завершающий.

  А как иначе? Ведь неизвестно, что делает конвойный, курит в сторонке или прилип ухом к щели между створками рассохшейся двери?

  Оставалось беседовать с умирающим на том самом "духовном" продолжении материального - взглядами.

  "Теперь не "господин поручик" а "гражданин следователь", бывший "товарищ" Кернер".

  "Переметнулся, гадина!"

  "Никак нет. Как уничтожал большевиков, так и уничтожаю. Вред один от вас и всем, и вам самим."

  "Ничего... ещё..."

  "Ничего уже! Монархия! Хлеще, чем при последнем Рюриковиче!"

  "Ничего, народ ещё..."

  "Народ?! Заварили кашу, теперь расхлёбывайте, жевать-то нечем. Товарищам, которые не товарищи, другие "товарищи" все зубы повыбивали. Зачем нужно было всё рушить?"

  "Неравенство порождает ненависть."

  "Ненависть была и будет всегда. Неравенство её лишь усиливает. А вот равенства быть не может Люди - не монетки отчеканенные."

  "Не-е-т..."

  Взгляд Кернера погас. Воронин вложил в его руку карандаш и подсунул картонку с чистым листом.

  - Расписывайся. Теперь уж...

  И рука действительно шевельнулась.

  Пётр Николаевич поднял лист к глазам.

  "Смерть вра..." скорее всего подразумевалось "...врагам революции".

  Враги?! "Кто не с нами, тот против нас!" "Белые", "красные", "народ", "враги народа"...

  Абстракции! Воронин постепенно пришёл к убеждению, что нельзя объединять людей такой абстракцией, как "народ". Люди могут жить в одной местности, иметь схожие черты, одинаково одеваться... даже кричать одинаковые лозунги и бодро, с воодушевлением, шагать в одном направлении. Но! Думать каждый будет своё... о своём, о том, что волнует именно его. Никак иначе! Что же отпечатки пальцев у всех различны, а мысли должны быть одинаковыми?

  "Шиш те!" - Говорил в таких случаях старшина Митюхин, иллюстрируя аргумент пожелтевшими пальцами. - "О какой!"

  Можно даже заставить всех говорить, что думают одинаково, но думать каждый будет о своём и по-своему.

  Воронин вернулся на место. Пока он был по эту сторону стола и на стуле, а не напротив на табурете. В выбранных, так сказать, "обстоятельствах".

  В конце второй пятилетки развития народного хозяйства время на обыски и сбор доказательной базы против заранее виновных не тратили. Не до того было. Просто забирали человека и всё. Но, тем не менее, дома Воронин ничего подозрительного не держал. Вот в нижнем ящике стола среди ещё нескольких книг, оставшихся от прежних хозяев кабинета, лежал сборник статей В.И. Ленина. Попробуй разберись, когда какой томик здесь оказался. Но в книгу с работами вождя оказались аккуратно вшиты "Окаянные дни" Бунина. Дневниковые записи растерянного интеллигента в восемнадцатом - девятнадцатом годах... Давно прошло всё, а вопросы остались... Жаль полемизировать с автором можно было только заочно, мысленно... через несколько границ.

  Чем знание народа от осознания его бед отличается? Так можно и Семёна из "Ильи Пророка"* за весь народ принять, который дом-Россию сохранил, а дитём неразумным пожертвовал. Цвет и гордость нации? А разумно ли считать себя умней остальных ста пятидесяти миллионов? Да ещё так, что тех вроде как и нет вовсе... "Сливки", да по столицам. Чего ж при такой разумности разрушили всё и разбежались? Что там возле Чёрного моря собралось - "творог"?