Время лечит Я помню все наши встречи: Прогулки, вечерний сад, О жизни и смерти речи, Мечты, твой влюбленный взгляд. Нас как магнитом тянуло Юных, счастливых, слепых. Весна «любите» шепнула, Сделав родными чужих. Если б она только знала, На что обрекает нас: Адские муки, скандалы, Шипенье ревнивых фраз. И все-таки ты любила… Все было у нас с тобой… Свет яркий любви затмила Тайна интрижки пустой… Ругай, говорил тебе, бей, Если так худо вышло. Черным мыслям, просил, не верь, И «уходи» услышал. Домой, к чертовой матери От этих треволнений. Словом – дорога скатертью, И никаких сомнений. Хворал и криком исходил Полгода при народе. Отмяк потом… отголосил… Расслабился… свободен. «Отболела на сердце рана…» Эту грань ты сам прочертил, Снова гордым приходится стать: Всё равно, мол, как раньше твердил, Наслаждаться мне иль страдать. Отболела на сердце рана. Хоть не любится ни одна, Но дышать как-то легче стало, И глядят на других глаза. Долго вновь полюбить не сумею, Успокоиться нужен срок, Превозмочь любимой потерю, Удержать которую не смог. А хотел ли? Что ж притворяться? Правде раз хоть взгляни в лицо. Легче легкого потеряться: Обмануть себя самого. Сам, решив поспорить с любовью, Чувствам волю продиктовать, Оторвал любимую с кровью, Чтоб свободы не потерять. Всех сильнее хотел быть и выше, А взлетел и тут же упал. Видно, рожей и ростом не вышел Доморощенный Дон Гуан. Остается единственный выход: Чувства в ящик, а на нос грим. Вы готовы, маэстро? Ваш выход, Новорожденный Арлекин. Вот откуда в веселье дикость, Юмор страшный, разгул, вино, В горло въевшаяся болтливость — Шут на дыбе… а всем смешно. Маска давит? Немного больно? Знай сильнее себя бичуй! Ты поставил глухие заслоны Состраданью и жалости чунь. От тебя им светло и уютно. Слышишь всюду: «Вот это ас!» Недотепы! Ведь асу жутко, Потому и смешит он вас. И плевать ему на веселье, На улыбки ваши начхать. Он упал. Глубины паденья Вам, не падавшим, не понять. От кривляния сердце рвется, А он хочет еще больней. Над собою презренным смеется, Яд ехидства вливает в друзей. – Друг, скажи мне, собой доволен? Вой в ответ и гримаса стыда. – Милый мой! Что с тобою? Ты болен? Дикий хохот… и тихое – «да». Изнаночное
Самым близким, себе сделать больно. Улыбнуться, увидев закат мечты. Не со зла, просто так вдруг обидеть кого-то невольно, уронить и поднять. Да, на это способен ты. Не дано полюбить без огляда — обделил Создатель добром. Роешь в душах любимых лопатой, сам закрылся железным щитом. Боже мой! Себя понимаешь? Разве можно так дальше жить?! Люди, милые! Как?! Не знаешь, Как паскудство в душе убить. Кира Ресторан, нетрезвый шалман, публика разношерстная, люстры, свет, вино и бокал, музыка несерьезная. Столик, танцы, цыгане, зал, снятое напряжение, лица, встречи, взглядов накал, женское притяжение. Не отвести друг от друга глаз — вспышка… разряд… улыбка. Я разглядел в конце зала вас — радость… испуг… ошибка? Робкий кивок и ответный взмах — чуть приоткрылись дверцы. Встали, друг к другу направив шаг, взгляды впуская в сердце. Медленный танец. – Кто ты? – Любовь. – Я это понял сразу. Сашенька. – Кира. Приподнял бровь: – Даже не слышал ни разу. – Папа назвал. Он оригинал… в честь коммуниста Кирова. – Знаешь, мне нравится, – я сказал. Смех зазвучал как лира. – Как мы друг друга нашли с тобой? Молча ко мне прижалась. Нежность в душе, истома, покой — и никого не осталось. Словно одни парим в высоте. Шума не слышно. Глушь. Музыка лишь в святой немоте и единение душ. И прикоснулись уста к устам, выпить готовые боль — взлет на мгновение к небесам, и возвращения соль. Музыка стихла. Люди снуют, бережно нас обходя. Кто-то завидует, те жуют, третьи, с восторгом глядя, рады за нас. Я и сам хмельной! Схлынул поклонников вал, вившихся возле Киры толпой… и мы покидаем зал. |
