Нет, нужно время, нужно, чтобы рана затянулась, нужно, чтобы на ее месте образовалась корочка и чтобы это место, которое было самым чувствительным, пока рана была открытой, загрубело под рубцом шрама.

Нужно время.

Время, которое они просидели друг против друга за столом было всего лишь долгой болью; быть может, если бы они были вдали друг от друга, эта боль была бы более острой, но зато не такой нестерпимой.

Жак Мере первым встал из-за стола; без сомнения, он страдал сильнее. Он с улыбкой пожелал Еве спокойной ночи и вышел.

В этой улыбке было столько грусти, в этом прощании было столько слез, что едва дверь за ним закрылась, Ева разразилась рыданиями.

Вошла Марта.

— Что с нашим хозяином? — спросила она растерянно. — Он поднимается к себе в слезах, а вы тут тоже плачете?

Ева схватила добрую старуху за руки.

— У него в глазах были слезы? — спросила она. — Ты уверена, что не ошиблась?

— Я видела его так же близко, как вижу вас, — удивленно ответила Марта.

— О, ведь я не плачу, — сказала Ева.

И она вытерла глаза, которые и правда сверкали, как звезды в темной ночи.

Ева поднялась к себе счастливая: это было первое мгновение радости с тех пор, как она вновь увидела Жака. Человек, которого она обожала, за которого готова была отдать жизнь, плакал так же, как она, — значит, он так же страдал.

На следующий день незнакомый человек с наружностью художника, который прибыл накануне дилижансом, попросил Марту доложить Жаку, что его спрашивает г-н Фонтен, архитектор.

Жак заперся с ним в лаборатории, велел, чтобы завтрак им обоим подали туда, после чего они весь день занимались делами.

Ева обедала и ужинала одна, вернее, не обедала и не ужинала вовсе. Вчерашний миг радости забылся; его желание расстаться с нею очевидно: человек, который должен был осуществить его планы, уже приехал.

На следующий день оба они уехали, на сей раз в коляске.

Они собирались посетить лес браконьера Жозефа и замок Шазле. Доехав до поворота, откуда было рукой подать до леса, они вышли из экипажа и отправились в хижину Жозефа пешком.

Они застали браконьера в добром расположении духа; управляющий мадемуазель де Шазле заверил его, что ему ни в каком случае хуже не будет, а может быть, только лучше.

Жак указал г-ну Фонтену место, где он нашел Еву; это место должно было стать центром красивого дома, полукоттеджа-полузамка со множеством входов и выходов, как любят строить англичане и американцы.

Господин Фонтен, приверженец классических греческих вкусов, признавал только дом с галереей и фронтоном, в стиле храма Юпитера Статора. Он долго трудился над чертежом, пока наконец Жак не взял карандаш и сам не сделал за четверть часа набросок, потом, рядом с этим прелестным рисунком, который обнаруживал в нем умелого пейзажиста, он сделал чертеж внутренней планировки дома.

— Но, сударь, — остановил его Фонтен, — что же вы мне не сказали, что вы тоже архитектор?

— Я, сударь, всего лишь архитектор-любитель, — со смехом ответил Жак, — просто я много поездил по свету и понаторел в искусстве делать наброски. Я уже давно мечтаю о маленьком домике для супружеской четы, имеющей четверку лошадей, две коляски и шесть слуг.

— Какую сумму вы готовы потратить на эту затею? — спросил архитектор.

— Любую, — ответил Жак.

Архитектор взял карандаш и стал писать ряды цифр.

— Это будет стоить, — сказал он минут через десять, — от ста двадцати до ста тридцати тысяч франков.

— Хорошо, — ответил Жак, — теперь нужно набросать план парка.

— Ну что ж, сударь, вы начали, вы и продолжайте, — сказал архитектор.

— Охотно, — отозвался Жак.

Он вынул из кармана план леса, в котором хотел построить домик, и нанес его на план в соответствующем масштабе; потом отметил, где сохранить деревья, а где — вырубить; он использовал все неровности почвы, чтобы с трех сторон окружить участок речушками и ручьями. Он оставил просветы между купами деревьев, чтобы не загораживать живописные виды на замок, на красивый городок Аржантон и долину Крёз, уходившую за лазурный горизонт.

— Предстоит много земляных работ, сударь, — сказал архитектор.

— Положим на эти работы семьдесят тысяч франков, — сказал Жан.

— О, этого больше чем достаточно, — ответил г-н Фонтен.

— Ну что ж, подпишем смету на двести тысяч франков, — сказал Жак, — чтобы мне больше этим не заниматься и чтобы в июне все было готово.

— Это можно сделать, но придется доплатить за то, чтобы строители работали быстрее, это будет стоить лишних десять тысяч франков, — заметил г-н Фонтен.

— Положим десять тысяч франков на непредвиденные расходы, — согласился Жак.

— Право, сударь, вы не скупитесь, — сказал архитектор, — иметь с вами дело — одно удовольствие.

Жак взял лист бумаги и написал сверху:

«Прошу господина Энгерло выдать господину Фонтену, архитектору, по его усмотрению либо целиком, либо частями двести десять тысяч франков из принадлежащих мне денег.

Жак Мере».

— Теперь, сударь, я дам вам подробные указания относительно внутреннего убранства дома, — сказал Жак. — Я не хочу этим заниматься и буду только наведываться раз или два в месяц, чтобы посмотреть, как идут работы. В вашем распоряжении будет человек, которому поручено наблюдать за рабочими; о том, какое ему положить жалованье, мы еще поговорим.

Потом он написал на другом листе бумаги:

«Обязуюсь через четыре месяца построить господину Жаку Мере маленький домик в лесу Жозефа, а также разбить парк на английский манер, согласно составленной мной смете, на сумму двести десять тысяч франков, которые я получил наличными, в чем и расписываюсь».

Он передал лист г-ну Фонтену, тот поставил свою подпись. Жак Мере сложил его и положил к себе в бумажник.

— Теперь нам здесь больше нечего делать, не правда ли?

— Совершенно верно, — согласился архитектор.

— Тогда отправимся в замок.

Они дошли до поворота, где их ждала карета, и через пять минут уже были в замке Шазле.

При виде этого замка ненависть приверженца классического искусства г-на Фонтена к средневековым постройкам вспыхнула с невиданной силой.

Все вызывало в нем протест башни, опускные решетки, подъемные мосты, двери с полукруглым верхом, стрельчатые окна, стены толщиной в десять футов. Он доказал, что из лишних материалов, которые пошли на строительство замка, можно построить три других. Усвоив идеи 1793, 1794, 1795, 1796 годов, он с горечью клеймил то варварское время, когда сеньорам нужно было возводить настоящие крепости, чтобы защититься от подданных и соседей.

Господин Фонтен был сторонником античности не только в архитектуре: он не понимал, как можно сидеть в кресле, если оно не похоже на курульное или на то, в каком восседали Цезарь или Помпеи. Поэтому затейливая мебель эпохи Людовика XV и Людовика XVI приводила его в ярость и заставляла проклинать нынешний дурной вкус.

— Мебель не трогайте, — сказал ему Жак, — она пригодится мне в моем лесном домике и в моем парижском доме, ведь я хочу, господин архитектор, чтобы после маленького домика вы построили для меня дом в Париже.

Это обещание несколько примирило г-на Фонтена с жалким зрелищем, которое было у него перед глазами.

— А с этим вы что собираетесь делать? — спросил он.

— С чем — с этим?

— Да с этим старым сундуком — замком.

— Из этого старого сундука мы сделаем больницу, господин Фонтен.

— Да, — сказал архитектор, — ни на что другое он не годен.

— Как вы думаете, больным здесь будет удобно?

— Во всяком случае, им не будет ни душно, ни тесно.

— Воздух, — сказал Жак, — одно из моих лечебных средств.

— Так вы врач, сударь?

— Врач-любитель, да.

— Надеюсь, вы дадите мне распоряжения, как и что отделать внутри здания, — сказал архитектор, — мне чаще приходилось строить замки, чем больницы.

— То есть, — с улыбкой сказал Жак, — вы построили больше бесполезных вещей, нежели полезных.