И заброшенный коттедж в глуши последнее место, куда мне следовало ехать.

Черт, я даже не должна помнить точную дорогу к этому месту, но я помню.

Оставив машину в конце дороги, я проделываю остаток пути, внимательно следя за окружающей обстановкой. Мои ноги подкашиваются перед деревом, под которым он поцеловал меня той ночью. Когда он снял свою маску Анонима, впился в мои губы, а потом сказал, что, в конце концов, оставит меня у себя.

Он практически нес меня весь оставшийся путь, пока мы не добрались до маленького коттеджа. Мы нашли бутылку текилы и разделили ее, параллельно разговаривая. Сейчас я думаю о том, что это был первый раз, когда я попробовала текилу, и она стала моим любимым ядом. Я не помню почти ничего из нашего разговора, но не забыла, что он продолжался очень долго. Достаточно долго, чтобы я забыла, что он может представлять угрозу. Достаточно долго, чтобы он вновь поцеловал меня, снял с меня одежду и прикоснулся ко мне так, как никто другой. Возможно, я не помню всего, что произошло до секса, но я не забыла его слова, что он приходит сюда всякий раз, когда ощущает потребность побыть наедине с самим собой.

Я хватаюсь за соломинку. Прошел двадцать один год, так что, возможно, его методы выплескивания и места, которые он выбирал, изменились.

В коттедже так же жутко, как и в прошлом, темно, тени напоминают фольклорных монстров. Тогда я была так захвачена нашим жарким разговором и напряжением, что почти не сосредоточилась, пока мы шли сюда.

Даже не подумала о том, что он может позвать своих друзей, чтобы устроить групповое изнасилование в качестве шутки в Ночь Дьявола. Я доверяла ему так, что это приводило меня в ярость.

Я не доверяю людям настолько легко. Если вообще доверяю.

Логика юной меня состояла в том, что он уже продемонстрировал свою уродливую сторону в самом начале. И если бы он хотел действительно причинить мне боль, он бы сделал это после того, как ударил своего друга Джокера.

Отдаленный глухой звук доносится до моих ушей, и я приостанавливаюсь, ноги шатаются в высокой траве.

Может, это потому, что ночь холодная, природное явление, которое всегда напоминает мне о прошлом, но темнота ощущается как существование со зловещей душой, нависающая над моим плечом.

Снова раздается звук, и я не позволяю себе думать, и направляясь прямо к нему. Игнорировать крики совы и другие преследующие ночных животных звуки оказывается сложнее, чем я предполагала. Мне нравится думать, что я сильная духом, но это слишком жутко даже для меня.

Тропинка, ведущая к коттеджу, настолько черна, что я даже не могу разглядеть собственные руки. Ветхое строение, которое, должно быть, ведет жестокую борьбу с природой, чтобы остаться на месте, выглядит не более чем кривой тенью с рогами.

Я следую за направлением ударов плавно, почти слишком естественно.

Когда достигаю огромного, неухоженного заднего двора коттеджа, то замираю. Большая тень стоит перед массивным дубом, который почти поглощает дом сверху. Его корни напоминают в темноте гигантских змей.

Только луна, постоянно затененная облаками, дает хоть какое-то подобие света.

Это ночь, когда монстры затевают хаос, устраивают свои вечеринки и собирают урожай несчастных жизней.

Удары, которые я слышала ранее, на самом деле являются ударами, когда он бьет по стволу дерева снова и снова.

С тех пор как я впервые встретила Кингсли — официально, как самого себя, а не в маске Анонима — он был самым раздражающе уверенным в себе человеком, которого я когда-либо видела.

Он ходит, говорит и дышит целеустремленно. Он владеет любой комнатой, в которую входит, и не потому, что у него есть деньги.

Кингсли Шоу из тех людей, которые не только привлекают внимание, но и делают это так незаметно, что никто не замечает, когда останавливается, чтобы послушать его.

Я всегда завидовала его уверенности в себе, которая кажется, что, будто он родился с ней.

Поэтому видеть его непокорным, диким и похожим на демона, нашедшего убежище во тьме, вызывает совершенно другие эмоции. Она до ужаса похожа на прошлое, где наивная я управляла своей жизнью.

— Кингсли.

Мой голос негромкий, но в тишине или полутишине он звучит как бомба.

Он не подает признаков того, что слышит меня, и продолжает бить по дереву. Что-то темное струится по стволу, сверкая в ночи.

Пожалуйста, не говорите мне, что это кровь.

Я снова зову его, а когда ответа не следует, то медленно приближаюсь. Сказать, что я не боюсь, было бы ложью. На самом деле, все мои чувства самосохранения говорят мне вернуться в машину и уехать отсюда к чертям собачьим.

Но я этого не делаю.

Я остаюсь потому, что он помог мне раз или два, а я не люблю быть в долгу перед людьми.

Или это то, что я говорю себе, когда осторожно кладу руку ему на плечо.

В один момент я стою рядом с ним, в другой меня бросает в сторону, и в спине вспыхивает боль, когда я ударяюсь о дерево.

Рука, похожая на сталь, обхватывает мое горло.

Глаза, в которых нет блеска, смотрят на меня. Они тусклые, пустые.

Мертвые.

И хотя я не могу разглядеть его лицо в темноте, я почти уверена, что в нем нет выражения.

Он сжимает мое горло так сильно, что у меня начинается головокружение. Нехватка кислорода лишает меня дыхания и каких-либо мыслей.

Моя реакция — царапанье, пинки, удары.

Выживание.

Это единственный наркотик, который я принимаю с самого детства.

Но я не делаю этого.

Я тянусь рукой к его лицу, ощущая напряжение в его челюсти, в его поведении и в его глубоком, контролируемом дыхании.

— Это… я…

Хотя это, вероятно, имеет для него значение камня в ботинке, я продолжаю гладить его лицо, отчаянно пытаясь прогнать его демонов.

Я никогда не видела его без них, даже когда он в своей стихии, но я также никогда не видела, чтобы они овладевали им.

И я ненавижу это.

Это не тот Кингсли, которого я знаю.

И он определенно не тот Кингсли, который растил нашу дочь за нас обоих в течение тех долгих двадцати лет.

— Кинг… — хриплю я, мой голос ломается от давления и от того, что кровь почти прилила к моему лицу.

Я думаю, что сейчас он меня прикончит, и на моей могиле будет печальное надгробие, на котором, возможно, не будет написано «Мама». А это совсем не то, что я хочу.

— Кинг! — я издаю хрип изо всех сил в последней попытке.

Его пальцы останавливают миссию расправы, медленно ослабевая, но он не убирает их.

Я жадно втягиваю воздух через маленькое отверстие, почти задыхаясь от собственного дыхания.

— Какого хрена ты здесь делаешь, Аспен?

Его голос глубокий, почти гортанный, и вызывает мурашки по позвоночнику.

— Гвен… Гвен сказала, что ты злишься, и я подумала… ну, ты упомянул, что это место даёт янь твоему инь.

— Дерьмо, — выпускает он это слово на длинном вдохе. — Черт возьми.

Его пальцы снова сжимаются вокруг моего горла, и я вскрикиваю, готовясь к сдавливанию. Но он не делает этого.

По крайней мере, не до конца. Вместо этого он давит по бокам, от чего у меня кружится голова, но не угрожающе. Это демонстрация того, кто владеет силой, и почти… соблазнительная по своей природе.

— Почему ты вообще это помнишь?

Его голос все еще грубый, полный напряжения, но уже не такой пугающий, как минуту назад.

— У меня хорошая память.

О тебе.

— Ты не должна здесь находиться. Уезжай.

— Я не могу этого сделать, когда ты держишь руку на моем горле, гений.

Он использует свой захват, притягивая меня вперед, а затем прижимает меня спиной к дереву, не с силой, как раньше, скорее, чтобы доказать свою точку зрения.

— Твой рот доставит тебе много неприятностей.

— Уже доставил.

— Ты до невозможности надоедливая.

— А ты чертов мудак.

— Тебе лучше заткнуть свой рот, ведьма. Провоцировать меня последнее, что ты хочешь сделать в сложившихся обстоятельствах.

Мои бедра сжимаются, и покалывание, которое я ощущала с тех пор, как он загнал меня в угол, пробегает между ними.