– «Туннель!» – поправил муж, искоса взглянув на жену.

– «Какие здесь крутые и высокие ступени?! Никогда по таким не поднималась!» – удивилась женщина, ступая с первой ступени на вторую.

– «Здесь действительно очень высокие ступени! По ним трудно подниматься даже без груза! Что-то строители тут не досмотрели!? Дайка мне одну сумку!» – забросил Пётр на плечо лямку ещё одной ноши.

– «Фу! Наконец-то мы поднялись!» – перевёл он дух, вступив на пол вестибюля.

– «А ещё говорят, что своя ноша не тянет!? А ты вон как запыхался! Давай сумку обратно!» – сняла Алевтина лишнюю ношу с плеча мужа.

– «Ну вот, мы почти дома! – вдохнул Пётр полной грудью ещё свежий утренний московский воздух – Вот за этими домами будет Сретенский бульвар, а за перекрёстком и наш Печатников переулок!» – кивнул он на небольшой квартал напротив метро.

– «А идти-то долго?» – поинтересовалась жена.

– «Да нет! Раза в два дольше, чем мы шли по вокзалу и спускались в метро! А то и меньше!».

– «А-а! Так это совсем близко!» – решительно подняла жена свои сумки.

И, переведя дух, супруги вновь двинулись в путь.

На Сретенском бульваре их взору предстала забавная картина. Лёгкий утренний московский ветерок по сухой поверхности главной аллеи, утрамбованной смесью песка с кирпичной крошкой, гонял тополиный пух, сбивая его в причудливые фигурки, скручивая в рулоны и спирали, собирая их в замысловатые колонии у бордюра и на кромках невысохших луж. Пух попадал в глаза и нос, цеплялся за ресницы и волосы, больше веселя предвкушающих скорое достижение желанной цели супругов, нежели раздражая их занятостью своих рук.

Лишь дойдя до перекрёстка Бульварного кольца со Сретенкой, они снова отдышались, поставив на землю сумки и отерев с лиц остатки тополиного пуха.

– «Петь, а что это за огоньки разные зажигаются?».

– «А это светофоры! Видишь? Вверху загорелся зелёный – значит, в этом направлении можно идти! А там внизу горит красный – значит, в том направлении идти нельзя! А теперь и там и там горит жёлтый – значит идти уже никуда нельзя, а стоять и ждать зелёного или красного!».

– «А зачем же тогда нужен жёлтый, если на него никому идти нельзя?» – задала естественный вопрос любознательная учительница.

– «А на него заканчивают движение те, кто ехал или шёл на зелёный, но ещё не успели дойти или проехать, и готовятся начать движение до этого стоявшие!» – уточнил москвич.

– «У-у! Понятно! Пошли – нам зелёный!» – по-деловому заспешила женщина первой.

Сначала они перешли Бульварное кольцо, а затем и Сретенку.

– «Альк! Только ты по сторонам всё равно смотри! – вмешался Пётр, видя как впереди него смело и гордо вышагивает на зелёный свет его молодая жена – А то какой-нибудь лихач или нарушитель неожиданно выскочит – костей не соберёшь!».

– «Да уж!» – полуобернулась Аля, подходя к тротуару.

Перейдя через перекрёсток, она остановилась:

– «Петь, а у вас здесь и церкви ещё есть?».

– «Да, но она давно не действующая!».

– «Прям, каку нас! Но эту, вашу, смотрю, не разрушили!».

– «Кстати! Лет десять назад…, даже больше, когда я здесь ещё не жил, мне этот перекрёсток весьма приглянулся! Правда, зимой это было! Вот, а теперь живу я здесь!»

Аля обернулась назад, разглядывая живописный городской пейзаж, и согласилась:

– «Да! Красиво! И дома, и зелень, и даже люди!».

– «Аль! – остановился Пётр пред магазином с надписью «Табак» – Ты подожди здесь, я забегу сюда – соскучился по нормальным папиросам!».

Почти всю войну Петру Петровичу Кочету приходилось в основном курить солдатскую махорку, лишь изредка разбавляя её случайными папиросами, а то и вовсе обходиться без курева.

И сейчас, зайдя в свой любимый табачный магазин, ассортимент которого существенно превосходил возможности табачных киосков, он окунулся в необыкновенно разнообразный мир табачных запахов и ароматов.

От этого пьянящего разнообразия вооружённые глаза Кочета просто разбежались. Он походил вдоль витрин, наклоняясь и вчитываясь в тексты на пачках папирос и сигарет, не зная, что выбрать сейчас, а что купить и испробовать потом.

И он решил пока не рисковать и не шиковать, остановившись на давно знакомых ему престижных папиросах «Казбек», производства табачной фабрики «Ява», которые в подавляющем большинстве курили сотрудники НКИДа, а затем и большинство советских офицеров.

Довольный покупкой, Кочет уже при выходе из магазина с нетерпением вскрыл пачку и сразу закурил, с наслаждением затягиваясь. После чего, передвинув папиросу в уголок рта, взялся за вещи. Супруги свернули налево в прохладу Печатникова переулка и облегчённо вздохнули. Солнце уже было довольно высоко, и жара стала одолевать москвичей.

Осмелевшая Алевтина поначалу пошла было рядом с мужем, но по брусчатке проезжей части. Однако вскоре намяла голеностоп и перешла на тротуар, идя теперь вслед за мужем.

– «А вот и наш дом двадцать!» – наконец обрадовал её Пётр, поравнявшись с трёхэтажным отштукатуренным домом.

Супруги свернули налево во двор, и перед Алевтиной предстал аккуратный дворовый садик, огороженный изящным недавно покрашенным в зелёный цвет деревянным заборчиком.

– «О-о! А у тебя тут и зелень есть!?» – чуть ли не вскрикнула Алевтина, обрадовавшись.

– «Да, мы его ещё до войны коллективно всем домом сделали! Теперь это наша любовь и гордость! Вон как клёны вымахали!».

– «Петь, какой же у вас прекрасный садик получился! Будет мне, где посидеть и деревню вспомнить!».

– «Кстати, нам надо в него зайти – там старик Жигачёв любит сидеть – мне надо у него ключи от квартиры взять, а ему за верную службу подарок вручить!».

– «Да ещё рано старикам гулятъ-то! Наверно ещё дома дела есть?» – предположила Алевтина.

У калитки поставив на землю вещи, Пётр полез в свою полевую офицерскую сумку, извлекая из неё трофейный японский штык-нож.

– «Петь, а откуда у тебя это? Я что-то раньше не видела!» – удивилась Алевтина.

– «Таку меня есть ещё кое-что, получше и покрасивее! Дома покажу!».

С этими словами он открыл калитку, заглядывая в садик через гущу веток молодых деревьев, но никого там не оказалось.

– «Наверно он действительно дома сейчас? Пошли, нам всё равно по пути!» – убрал он обратно подарок, поднимая сумки, выходя из садика и шагая в темноту открытой парадной двери.

– «Аль! Осторожно тут! Ступени вниз ведут! Со света их сразу не разглядеть!» – раздался из кромешной темноты предупреждающий возглас прошедшего вперёд мужа.

И вовремя. Аля уже хотела было ступить на предполагаемый пол, но успела задержать ногу над уступом.

– «Да здесь чёрт ногу сломит!» – быстро привыкнув к темноте, спустилась она вниз по двум крепким деревянным ступеням.

Зато необыкновенно прохладный домашний аромат, смешанный с лёгким запахом полуподвальной плесени, чем-то напоминавший запах деревенского погреба, вмиг вернул её в благодушное состояние.

А поднимаясь по изрядно и фигурно истёртым высоким ступеням из светло-бежевого гранита, Аля сразу вспомнила ступени на выходе со станции метро Кировская:

– «Петь, а у вас в Москве везде, что ли, такие высокие ступени?!».

– «Да нет! Мне лично нигде больше не попадались! Хотя я по многим таким ходил».

– «А-а! Ну, слава богу! Уф!» – совсем успокоилась Алевтина, дойдя до второго этажа.

– «Так тренируйся! Теперь тебе постоянно придётся по ним ходить! Может и по несколько раз в день!?» – одновременно расстроил и обрадовал жену Пётр, ставя сумки и стуча в дверь старикам Жигачёвым, жившим на втором этаже под комнатой Кочета.