Лес сделался реже; на холме в половине лье от меня высилась красивая часовня, откуда неслись ужасающие вопли. Убыстрив шаги свои, приблизился я к ее порогу, а поперек его простерся бесчувственно некий муж. Я сотворил крестное знамение пред его лицом; тогда он поднялся, и блуждание очей его открыло мне, что муж сей одержим нечистым. Повелел я бесу выйти, но отвечал тот, что не подчинится, ибо явился по Божьему велению, и один лишь Бог принудит его. Тогда взошел я в часовню – и первое, что узрел там на алтаре[171], была искомая книга! Тут возблагодарил я Господа и положил книгу сию перед одержимым. Дьявол тотчас же возопил: – Не продолжай, – вскричал он, – вижу я, что должен удалиться; но не в силах этого сделать, ибо сотворен тобою знак креста на устах сего человека. – Поищи другой выход, – ответствовал я. И бес выскользнул через нижние ворота с премерзкими завываниями, от коих, должно быть, пали все деревья лесные там, где пролег его путь[172]. Я же взял на руки одержимого, и положил пред алтарем, и бодрствовал над ним всю ночь, а наутро стал расспрашивать, чего бы ему хотелось отведать. – Того, что вкушаю обычно. – Что ж это? – Травы, коренья, плоды дичков. Тридцать три года я отшельничаю, и вот уж девять лет ничего иного не едал. Я оставил его, дабы отчитать часы и отслужить мессу; когда же возвратился, он спал; и я сел подле него и уступил власти сна. И чудилось мне, будто во время сего сна явился некий старец и, подошедши, наполнил нутро мое яблоками и грушами. А пробудившись, узрел я наяву пред собою того старца, и вручил он мне те самые плоды, и объявил, что Господь Всевышний будет ниспосылать мне такие дары, покуда длится жизнь моя. Я разбудил доброго мужа и поднес ему один из плодов, и он съел их с большою охотою – видно, давно ничего не ел. Я провел с ним неделю, и одно лишь добро усмотрел во всем, что он говорил или делал. А на прощание он поведал, что дьявол овладел им из-за единственного греха, совершенного им за все время, что носит он монашескую рясу. Вот каково правосудие Господа нашего: муж сей служил ему, как только мог, тридцать лет и еще три года; и вот, свершил он единственный грех, и дьявол вселился в него, и коли умер бы он без исповеди, стал бы добычею ада – тогда как самый неправедный муж, подробно исповедавшись в конце дней своих, навеки обретает благодать Божью и возносится в рай[173]. Я возвратился в свою обитель со вновь обретенною книгою. И поместил ее в тот же ковчег, где она покоилась ранее; отслужив вечерню и приняв вечернее причастие[174], вкусил плодов, доставленных мне по велению Господа, и отошел ко сну. Во сне же явился мне Всевышний и молвил: – В первый будний день недели, что начинается завтра, садись переписывать книгу, доверенную тебе, и закончи работу до Вознесения[175]. Ибо она должна быть явлена миру в тот самый день, когда Я вознесся на небо. В ларце за алтарем обнаружишь ты все, потребное переписчику. Поутру подошел я к ларцу – и находилось там все, потребное переписчику: чернила, перо, пергамент и нож[176]. Помолясь, взялся я за книгу, и в понедельник второй недели по Пасхе[177] принялся переписывать, начиная с распятия на кресте Господа нашего, все то, что вы прочитаете далее. Книга вторая Святой Грааль Перевод Т. К. Горышиной I. Иосиф и его сын прибывают в Саррас. – Посвящение сына Иосифа в сан. – Первое таинство причастия
Мы не будем останавливаться на начале истории о Святом Граале: оно почти такое же, как и в поэме Робера де Борона. Первое, что привносит романист, – то, что Иосиф был женат; его жену звали Энигея[178], и у него был сын, имя которого отличалось от его собственного буквой е на конце[179]. По ходу всего повествования Иосиф-сын будет преобладать над Иосифом-отцом; он станет объектом всех божественных благодеяний и главнейшим прелатом новой религии. Он был крещен святым Филиппом, епископом Иерусалимским, и ему, по всей очевидности, было более сорока лет, когда Веспасиан освободил его отца из темницы. На этом оставим поэму Робера де Борона. Последуем же за обоими Иосифами и их сородичами, вновь обращенными христианами, по пути, ведущему в Саррас, столицу одноименного королевства, сопредельного с Египтом[180]. От города этого, коему довелось, должно быть, одним из первых принять нечестивую веру Магомета, пошло прозвание тех, кто и поныне верит в оного лжепророка. Они не взяли с собою ни сокровищ, ни снеди, лишь священную чашу, врученную Иосифу Аримафейскому самим Иисусом Христом: Иосиф же, имев при себе сию драгоценную реликвию, словно бы не ведал ни голода, ни жажды; сорок лет пленения минули для него мигом единым[181]. Перед прибытием в Саррас он слышал глас Сына Божьего, который повелел ему, как некогда Бог-Отец Моисею, соорудить ковчег[182], дабы заключить в него чашу. И впредь христианам, ведомым им, надлежало возносить молитвы перед ковчегом. Иосиф и его сын единственные вправе были открывать его, вникать взором в чашу, брать оную в руки. Двоим мужам, избранным среди всех, назначено было нести ковчег на плечах всякий раз, когда караван был в пути. Придя в Саррас, Иосиф узнал, что король этой страны, Эвалак Незнаемый, враждует с королем[183] Египетским Толомеем[184] и накануне был побежден в большом сражении. Наделенный даром красноречия, Иосиф предстал перед ним, увещевая, что, если тот желает одолеть Египтян, то должен отречься от своих кумиров и признать Бога, единого в трех лицах. Его речь представляет превосходное краткое изложение догматов христианской веры; ничто в ней как будто не забыто, и это именно та доктрина, что изложена в наших катехизисах. В ту же ночь Эвалаку было видение, через которое он постиг Бога Триединого и Его вторую ипостась, облеченную смертною плотью и зачатую во чреве непорочной Девы. Иосифу в то же время явился Святой Дух и возвестил ему, что сын его Иосиф избран, дабы хранить святую чашу[185]; что он будет рукоположен в пастыри Иисусом Христом; что в его власти будет возложить священный сан на тех, кого он сочтет достойными, равно как и они в свой черед передадут его в те страны, кои предназначит им Господь[186]. Святой Дух рек Иосифу-отцу: – Когда грядущая заря осветит ковчег, когда твои шестьдесят пять сотоварищей преклонят перед ним колена, Я возьму твоего сына, Я возложу на него священство, Я отдам под его попечение Мою плоть и кровь. И назавтра тот же божественный голос воззвал к собравшимся христианам: – Внемлите, новые дети Мои! Древние пророки владели даром Моего Святого Духа; вы его обретете в той же мере, и более того, ибо каждый день в своем кругу вы будете причащаться к Моей плоти, той, которою Я был облечен на земле. Одно лишь несходно, что вы не узрите Меня в этом облике. О слуга Мой Иосиф! Я счел тебя достойным стать хранителем плоти и крови твоего Спасителя. Я избрал тебя как чистейшего из смертных, более всех чуждого грехам, свободного от вожделения, гордыни и лжи: сердце твое целомудренно, тело твое девственно; прими же самый возвышенный дар, коего только может пожелать смертный. Ты единственный получишь его из Моих рук, и все, кто будут обладать им впредь, да примут его из твоих. Отвори ковчег и мужайся, взирая на то, что откроется тебе. вернутьсяЕще одно неясное место, возможно, искаженное при редактировании XII века. Отличие часовни от храма состоит как раз в том, что в часовне обычно не бывает алтаря, поэтому в ней нельзя служить литургию, а только «часы» – молитвы и псалмы. вернутьсяЭтот откровенный пантагрюэлизм вряд ли имеет отношение к первоначальному тексту. вернуться«Критика Божьего промысла» тоже, видимо, привнесена светским редактором текста, поскольку по идее несовместима с умонастроением клирика, тяготеющего к схизме, но не к богохульству. вернутьсяВ оригинале «messe de Vepres et Complies»; «complies» – особое причащение, совершаемое на ночь с тем, чтобы во время сна быть под опекой Господа. вернутьсяВ 717 г. Вознесение отмечалось 13 мая. Таким образом, переписывание текста должно было длиться ровно месяц, что, видимо, несло определенную смысловую нагрузку. вернутьсяНож – необходимый инструмент средневекового переписчика: им соскабливали с пергамента ошибки и кляксы, затачивали перья. вернутьсяТо есть, по миновании Светлой седмицы, в понедельник 12 апреля 717 г. При расчете хронологии событий мы исходили из достоверности указанной в тексте датировки: 717-й год. В этом случае все действие, укладывающееся в промежуток от Страстного Четверга до понедельника второй недели по Пасхе, происходит, в календарных датах, с 1 по 12 апреля 717 г. и, с учетом данных повествования, выглядит хронологически следующим образом. Вечер 1 апреля (Страстной Четверг): явление Всевышнего и вручение книги Грааль; ночь на 2 апреля (Страстную Пятницу) – чтение книги; 2 апреля – ангельское пение, дневная служба, затем вознесение души рассказчика на третье небо и в рай, после чего ко времени следующей службы (по всей вероятности, вечерни) книга исчезает. Утром 3 апреля (Страстная Суббота) начинается поиск книги; происходит встреча со зверем и путешествие до скита, куда рассказчик попадает к вечеру; ночь на Пасхальное Воскресенье он проводит в ските; 4 апреля, в Пасху, покидает скит; утреня у монашек; вечером находит свиток, расстается со зверем, достигает часовни одержимого и изгоняет беса при помощи обретенной там книги; ночь на Светлый Понедельник (5 апреля) бодрствует над одержимым, днем отсыпается, затем получает от Всевышнего плоды; проведя у одержимого в общей сложности неделю, возвращается домой не позднее Светлого Воскресенья (11 апреля) и утром 12 апреля садится переписывать «Святой Грааль», на что отводится время до Вознесения (13 мая). Легко заметить, что при сугубо реалистичном подходе возникает хронологическая неувязка: общее время путешествия по датам занимает не более 9 дней (3-11 апреля), тогда как суммирование времени пути туда и обратно с неделей, проведенной у одержимого, дает на 2 дня больше. Однако мы не склонны объяснять эту неувязку легкомысленным отношением средневекового автора к отсчету времени. Конечно, как справедливо отметил П. Парис: «нет ничего абсурднее, чем сделать духовное лицо VIII в. современником персонажей, часть которых принадлежала к I, а другая – к V в. Но во времена Филиппа-Августа… прошедшие века представлялись единой обширной эпохой, в которой соседствовали все исторические знаменитости.» Однако отношение к подсчету дней в своем времени было принципиально иным, чем к «преданьям старины глубокой»: малейшая небрежность могла обернуться календарной ошибкой при отправлении религиозных обрядов, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вспомним хотя бы широко известный случай с экспедицией Магеллана, «потерявшей» день при пересечении линии перемены дат: в результате вернувшиеся в Испанию моряки едва смогли избежать отлучения от церкви. Объяснение, на наш взгляд, заключается в том, что герой повествования просто… не тратил двух дней на возвращение домой! Неспроста это время в тексте не описывается; не используется даже вмешательство высших сил. В психологическом времени мира сказки (по законам которой существует и публикуемый текст) время действия, не дающего дополнительного динамического импульса сюжету, реально отсутствует даже для самого рассказчика, а значит, просто не может учитываться. вернутьсяА не сестру, как в поэме. Другой вариант – Элиаб. (Прим. П. Париса). вернутьсяТ. е., не Joseph, а Josephe. При чтении концевая буква е не произносится, и при переводе на русский язык оба имени звучат одинаково. В переводе последний будет обозначен как Иосиф-сын или младший Иосиф в тех случаях, когда это не следует из контекста. Иосиф-сын, возможно, потребовался «собирателям» по вполне тривиальной причине: времена ветхозаветных долгожителей миновали, и активность очень престарелого Иосифа могла казаться неестественной, как и передача его полномочий кому-то постороннему. Появление же сына-тезки придает ситуации достаточное правдоподобие. Такие реалистичные детали скрашивали ощущение фантасмагоричности всей истории. (Прим. перев.). вернутьсяСаррас, земля сарацинов, не имеет точной географической привязки. Томас Мэлори в «Смерти Артура» помещает ее рядом с Вавилоном. По мнению В. Эрлихмана (см. его подробнейшее исследование «Король Артур»), она может быть обобщенным символом языческой страны, в том числе и дохристианской Британии. (Прим. перев.). вернутьсяОтсылка к эпизоду из «Иосифа Аримафейского», когда Иисус Христос с помощью чаши Грааля спасает от смерти заточенного в темницу Иосифа. (Прим. перев.). вернутьсяСм. Исход, 25:10–16. (Прим. перев.). вернутьсяЗдесь мы следуем прямолинейной логике оригинала, населяющего восточные земли королями, герцогами, баронами и рыцарями по образцу Западной Европы. По русской традиции, идущей из переводов Библии, правителей этих земель скорее надо бы называть царями. (Прим. перев.). вернутьсяТоломеус, или Толомей, – переделанное на французский лад имя Птолемей; поскольку начальные слоги пто, ста, спа, стра претят старинному французскому языку, в таких случаях или опускали первую согласную, или добавляли перед ней гласную e, что делало произношение терпимым. (Прим. П. Париса). вернутьсяОдин из примеров несоответствия между разными романами: в «Иосифе Аримафейском» Иосиф отдает чашу Алену, который становится ее единственным хранителем. (Прим. перев.). вернуться«Те, кто облечены будут священством, отныне и впредь получат его от Иосифа по всем землям, куда я приведу тебя и твое потомство». Вот тот пункт, в котором бретонская Церковь отделилась от Церкви католической. Она не хотела, чтобы ее прелаты получали посвящение от Папы Римского, и признавала это право за архиепископом Йоркским, избранным бретонским народом и духовенством. Но, поскольку эти раскольнические притязания не становились заразительны и не мешали понтифику, по крайней мере, с конца десятого века, руководить выбором или санкционировать избрание уэльских и бретонских прелатов, Римский двор, всегда мудрый и осмотрительный, не восставал против романического изложения истории бретонской Церкви. Вооруженный неоспоримым авторитетом Евангелия: Tu es Petrus, et super hanc petram [Ты – Петр, и на сем камне (лат.; Матф., 16.18)], и т. д., – он давал слово романистам и не доискивался латинской книги, к которой они обращались, не обнародуя текст оригинала. (Прим. П. Париса). |
