Накопившееся возмущение автора текущим положением культуры, или правильнее – недокультуры, скачущей под ручку с антикультурой, столь велико, что он, явив читателю своих героев, тут же оставил их и прыгнул вперед на 15 лет. И слил свой гнев на искусство, которое, по определению Ленина, для нас является важнейшим. А для нас – тем более. То есть формула вождя коммунистических идей и действий, которым без малого 100 лет, формула кумира, низвергнутого четверть века назад, тем более верна в текущие времена, когда все стали в-экран-смотрящими, а читающих – почти не осталось (блоги, социальные сети, газеты, глянцевые журналы, новостные порталы – это не чтение, но потребление информации, времяпровождение, мода, а то и вовсе зависимость, сродни наркотической). Потому автор и не удержался. Зато теперь он с чувством снайпера, выполнившего одну из задач, стоящих перед ним, вернется в август 1999-го, в автомобиль Дамас, катящий по главной улице города.

Только по пути возвращения автор добавит: нет вымысла – нет художественного произведения. Ни литературного, ни сценического, ни кинематографического. Но вымысел в отображении людей (не инопланетян, не зверей, не придуманных существ) – не только реалистическом, но под другими углами зрения, в том числе в ракурсе фантастическом, – вымысел при любом отображении людей должен, как минимум, не раздражать читателя и зрителя, но лучше, чтобы воображение автора (или авторов), его приемы, стиль и язык радовали и воодушевляли, помогали проникать глубже в содержание произведения, познавать его грани и особенности.

И еще одна справка. Кое-кому она может оказаться полезной уже прямо сейчас, а со временем – станет для читателей просто необходимой. Теперь сотовые телефоны есть даже у школьников младших классов, не говоря уж о подростках. И они щелкают себя, друг друга и всё, что понравится, на цифровую камеру своих соток. И тут же видят запечатленные изображения. Могут смотреть и на экране домашнего компьютера. А могут и запросто, за считанные минуты, получить распечатки в фотостудии или компьютерных услугах. И не знают подростки года 2014-го, что всего 15 лет назад фотодело было не цифровым, а пленочным, сложным, многоступенчатым, многодневным. Изображения на отснятой пленке, а при печати – на фотобумаге, появлялись только при проявлении в специальных растворах: сначала бледные, а при дальнейшей выдержке становились четкими; пленку или отпечаток нужно было вовремя вынуть из проявителя, иначе они темнели чересчур, вплоть до полной непригодности. Потом – выдерживание в закрепителе и так далее.

Вот и в нашем Дамасе, как на проявляемой в химикатах фотопленке, сейчас начнут возникать контуры, некогда запечатленные в сознании сидящих рядом мужчины и женщины.

– Но это было очень давно, – закончил водитель свою мысль.

– Ровно 30 лет назад, – Ника сидела всё так же, повернувшись к нему настолько, насколько позволяли условия.

Лишь мгновение он промедлил с ответом, чтобы проверить в уме прошедший с тех пор отрезок времени:

– Точно! – и снова мельком взглянул на нее.

Ей было на вид не больше 30-ти. Брюнетка. Карие глаза. И не просто красивая, но и… Это «и» невольно сдвинуло его брови: «Очень похожа на Ширѝн! Поразительно!» – блеснула мысль и заняла место в сознании.

– Силитесь вспомнить? – она опять прервала молчание, затянувшееся чуть больше допустимого в потоке разговора. – Не получается? Значит, вы меня не помните. Хотя и деликатно скрываете того. Впрочем, то, что вы не помните, – это нормально, естественно. Ведь вы были уже взрослым человеком. У вас были свои проблемы. И жена. Она была, как говорится, в интересном положении. И пионервожатой в нашем отряде. А вы – воспитателем. Мне же тогда было всего 10 лет. Вы врезались в мою детскую память. И, как теперь совершенно ясно, на всю жизнь. Ведь я вас узнала через три десятилетия! Не узнать – и нельзя! Вы – такой же! Интересный и обаятельный…

– Я краснею от смущения и тихой радости. Давненько не было такого… Вы прекрасно выглядите!

– Для своих лет?! Уже вычислили?! Впрочем, тут и вычислять нечего: два плюс два! Спасибо за комплимент!

– Не комплимент! В самом деле, вы очаровательны…

– Спасибо! На светофоре, пожалуйста, поверните направо. И первый поворот – налево.

Большой, тяжелый чемодан он занес ей в квартиру на 3-этаже. От доплаты отказался:

– С Ташкента до Айдына вы были обычной пассажиркой. А потом – выяснилось, что вы своя. Со своих – не берем…

Рома остался в квартире с женщиной, открывшей им дверь. А Ника спустилась вниз проводить своего воспитателя по тому лагерному лету, давнему, советскому, пионерскому.

– Кто эта строгая женщина?

– Моя мама.

– Да?! Сколько же ей лет? Она хорошо выглядит.

– Ей 58. А строгость у ней в характере. Да и работа всегда обязывала к тому: она была начальником отдела кадров на комбинате. Продолжает работать – не отпускают на пенсию: ценный специалист старой гвардии. Правда, она теперь не начальник. Но всё равно воз тащит в основном она…

– А отец?

– Он умер в 90-м. Инфаркт. Многие годы был начальником цеха. Производство, план, ответственность, планёрки, нагоняи сверху. К тому же не берёг себя, для поликлиник и врачей у него не было времени, никогда не бюллетенил, недомогания и болезни переживал на работе. Всё это и привело к тому, что однажды сердце не выдержало. Он был старше мамы на 12 лет.

– Как и я – вас… Я бы хотел встретиться с вами, посидеть, поговорить…

– Я-то женщина свободная, безмужняя. А вы?

– Я тоже холостой! – засмеялся он.

– Как и все моряки, когда они в плавании и заходят по курсу в порты?! – засмеялась и она, обнажив на миг два стройных ряда своих белых зубов. А потом проговорила речитативом:

Отчего так плакала японка?

Почему так весел был моряк?

– Как?! Вы тоже знаете эту давнишнюю песню, как сказали бы сейчас, кафешантанный шлягер!? – удивился он и умело напел начало при каких-то малых долях полного голоса:

Чайхана красивая над морем,

С палисадником душистых роз,

Как-то раз с английской канонерки

Погулять зашел туда матрос…

– Ох, теперь у вас баритон! Такой же завораживающий, каким некогда был тенор!.. А дальше? Спойте хотя бы следующий куплет!

– Следующий куплет – при следующей нашей встрече!

– Да, но матрос, кажется, ушел от вопроса!..

– Я уже немало лет вдов, – он стал серьезным.

– Простите, Фаренгейт Аскольдович…

– Абсолютно не за что извиняться, Ника. Всё нормально. Кстати, меня зовут совершенно по-другому…

– Как!? – в ее восклицании было больше тревоги, чем удивления: «А вдруг это не тот человек, за которого я его принимаю!».

– Нет, нет, вы не ошиблись, – уловил он ее сомнения. – Тем летом я в порядке шуточного эксперимента дал себе такую партийную кличку. Ведь в советское время в пионерских лагерях почти не было детей из узбекских школ. В русских же школах даже небольших городов не менее 90 процентов учеников были не узбеками, а других национальностей: русские, татары, евреи, украинцы, корейцы, даже немцы. А промышленный Алмалык и вовсе был русским городом. У русских есть одна особенность: в узбекских именах, даже очень простых по написанию и звучанию, они хоть одну букву, или хотя бы ударение, да изменят на свой лад. Я смолоду был противником такого пренебрежительного коверкания. Потому в шутку и назвал себя сложным псевдонимом. И ничего! Все прошло без сучка, без задоринки! Фаренгейт Аскольдович! Иностранное, европейское – русские не искажают! И даже дети тут же запоминают!..

– А вы… простите, узбек, что ли?

– Конечно. За кого вы меня принимали?

– Не знаю даже. Как-то само собой подразумевалось, что вы – не узбек. Жена ваша – да, сразу было видно, что узбечка. А вы… Иностранец! – последнее слово заставило ее рассмеяться .– И как же вас звать-величать на самом деле?