— Ты совершил ужасную вещь. — Я не перестаю дёргать ногой и крутить пальцы. Его монолог затянулся, и это раздражает меня.

— Да. И я – дрянь, — покорно повторяет он. Но с улыбкой. — Я подумал, как это здорово, что ты можешь сказать такое. И не боишься оказаться в такой ситуации. И показать её другим. Ты сразу принял возможные меры, чтобы… остановить меня, — Андрей переворачивает страницу блокнота. — Мне это недоступно. Поэтому мной пользовались. И поэтому я делал, когда давили. И поэтому я – дрянь. И поэтому я благодарен тебе: ты открыл мне глаза. Если бы это был не ты, всё было бы намного хуже. Я бы только сожалел. Сильнее после того, что остался не пойманным, что могу спокойно жить, тогда как другой человек пострадал из-за меня. Я не думал об этом, но ты… включил мои мозги. И поэтому я попытался пойти наперекор тем, кто давил на меня. Но это оказалось непросто. — Вместо лямок он возится с пальцами: трёт, сжимает, сдавливает их. — Совсем не просто. Один раз я смог сказать им, что думаю, но потом… я снова был под напряжением и готов был согласиться со всем, что они скажут. Словно, только один раз я смог быть… немного смелее, чем раньше. А дальше никак.

— Те, кто давил на тебя, – те трое в метро? — спрашиваю я, колупаясь в вафле.

— Да.

Если они заставили его дрочить, значит, знали, за чем наблюдать.

— Они снимали видео?

— Да.

Я успеваю нафантазировать, как толкаю агрессивно-серьёзного типа в ответ на его выпад и он роняет телефон. Это была бы непреднамеренная месть за пустословие педсостава. Хорошее представление.

Но я возвращаюсь к реальности. Смотрю на Дрочильщика Андрея.

Слабость подвела его к преступлению, но моё открытое сопротивление восхитило его, а мысль о другом человеке – активировала вину и благодарность мне. Если кратко.

— Но преступления это не отменяет.

— Да, я знаю. И… и не говорю о нём. Я знаю, что…

— Ты – дрянь?

— Да, — он даже усмехается. — Я знаю, что через это нужно пройти. Чтобы взять полную ответственность за свои действия. И ты поступил правильно. Правда. Правильно.

Очень странно, когда преступник говорит жертве, что она поступила правильно, осудив его. Складывается впечатление, что преступник – неправильный.

Комментарий к 13. Четверг, 02.05

Изображение – образ персонажа.

Андрей – https://b.radikal.ru/b29/1912/40/09000b94084e.png

========== 14. Четверг-пятница, 02-03.05 ==========

— Если хочешь, в благодарность, я могу заплатить, — предлагает Дрочильщик Андрей.

— Не хочу.

Я не ощущаю удовлетворения, и не грызусь из-за досады. Мне как-то безразлично.

Что произошло с моими чувствами? Куда делась злость? Почему я настолько спокоен? Из-за того, что узнал Дрочильщика немного лучше? Что теперь он и «Андрей»? Что я как бы вникнул в его ситуацию?

Ничего подобного.

Всё, что хотел сказать Дрочильщик, Андрей сказал. Я услышал. Теперь мы можем разойтись, оставить друг друга и ту субботу в отведённом ей числе. Но я не хочу.

Я не могу отпустить Дрочильщика потому, что чувства могут проснуться. Мне надо будет их выплеснуть. Поэтому проще держать его поблизости, чтобы сразу выдать порцию злости и матов. Но… сколько они будут просыпаться? Проснутся ли? Решение нелепо.

Впериваюсь в Андрея, прищурив глаза, и разрываюсь между: можно расходиться или посидим ещё, вдруг дойду.

Но оно не шло.

Дрочильщик, изредка ёрзая и оглядываясь по сторонам, сидит мирно. Ждёт вердикта. Перед ним закрытый блокнот. Он всё сказал.

— Телефон с собой? — спрашиваю я.

— Да, — Андрей показывает его.

— Тогда будь готов ответить на мой звонок.

— Ты позвонишь?

— Не точно.

Если я захочу высказать ему, то не дам себя проигнорировать.

— Ладно, — соглашается он.

Это тоже его характер?

— Ты специально ведёшь себя покладисто со мной?

— Я… нет. Я веду себя так потому, что… думаю, что сейчас мне стоит так вести себя.

— Что?

— Я про то, что это – нормальное моё поведение. И я не делаю это специально.

Тупой характер.

— Вали, пока не наткнулся на другие мои словечки, — с щедростью говорю я, пуская в Дрочильщика последнюю стрелу.

— Хорошо, — усмехается он. — Спасибо тебе.

— Да-да.

— Пока. — Звучит странно.

Мне повезло? Человека исправил. Попался бы перец, который на мою защиту ответил потоком злости или насилия, а потом проклинал матами при встрече, и что я бы делал?

Реагировал в ответ – теми же словами и действиями. И других мыслей, кроме: «Пидор ёбаный», в голове не было бы.

Но именно эти слова, не похожие на первые, но идущие от них, изменили человека.

Я против этого. Так не должно быть. Но… изменение произошло. За эту грязь мне сказали «спасибо», тогда как я использовал её, чтобы разрушить.

В вечерней глухоте я не хочу ничего чувствовать. Но уже ощущаю вызревающее омерзение к себе.

***

Поздно возвращаюсь домой. Я не устал, но ощущение силы внутри тела испарилось.

— Ох, Вадим, с возвращением, — голос мамы звучит взволнованно.

— Привет. Что-то случилось? — Я никак не мог снять кроссовок.

— Я звонила тебе, но ты не брал трубку. Забеспокоилась, — говорит она, держа руки у груди.

Я достаю телефон. Он стоит на беззвучке. Два пропущенных от мамы.

Сегодня четверг.

— Мы хотели посидеть. Я забыл.

Выветрилось из головы.

Дрочильщик Андрей!

— Извини, — говорю я. — Уже поздно, да?

— Нет, не поздно, — с улыбкой отвечает мама. — Но ты выглядишь болезненно. Устал?

Почему она замечает?

— Немного утомился. Всё в порядке.

— Хочешь отдохнуть?

— Я бы… посидел с вами и поговорил.

— Заварить чай?

— Лучше кофе. Спасибо.

Я слушаю маму и старика, но не участвую в разговоре. От тёплого кофе я мякну и не замечаю, как засыпаю в кресле.

***

День растягивается: перемены удлиняются, уроки вмещают в себя по восемьдесят минут, Денис говорит много и будто бы бесконечно – его словоток не обрывается, раздражающая энергетика становится вязкой и густой, как и у Гоши; я не выкуриваю сигарету к концу перемены – в моём воображении она не тлеет.

— Вади-и-им, — тянет Гоша, подлизываясь, — я бы не назвал это причиной…

Я, не проговаривая в мыслях действия, достаю сигарету и протягиваю Гоше.

Он в ступоре. Ребята подхватывают его реакцию.

— Тебе поставили онкологический диагноз?

Я кидаю в Гошу сигарету, но из-за ветра она обрывает свой полёт и поддерживает иллюзию замедленного времени.

После уроков прихожу к Александру Владимировичу. Прислушиваюсь и стучусь.

— Здравствуй, Вадим. Рад тебя видеть.

— Да, я тоже, — говорю тише обычного и присаживаюсь.

Не спрашивая про чай или кофе, Александр Владимирович садится. Я смотрю на него. Он сосредоточен на мне.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я бы сказал… озадачено.

Я думаю об этом: я – другой. Не такой, какой с родителями, с Гошей и компанией, не такой, каким был два года назад. Это другая роль. И я не знаю, для кого она предназначена.

— Чем озадачен?

— Чем? — Вчерашним днём. — Я встретил его, Андрея. Опять. И… мы поговорили.

— О чём говорили?

— О том, что он хотел мне рассказать. Когда ещё написал письмо.

— И как тебе?

— Странно, — отвечаю, не осознавая.

— Что странного?

— Ну, я не понимаю, — опираюсь на колени, — почему… почему он сказал мне «спасибо». Он сказал почему, но… я всё равно не могу понять. Я… материл его. Унизил. Публично. Написал на него в полицию. Из-за меня он официально стал «преступником». И всё равно он сказал «спасибо». Потому что это помогло ему измениться. И улыбался.

— Даже улыбался?

— Да.

— А как он улыбался?

Я вспоминаю, как он смотрел на меня, когда говорил «спасибо». Как усмехался «дряни», которой я его обозвал, и беспрекословно принимал прозвище. Как спокойно ему было со мной, несмотря на то, через что прошёл, будучи ведомым и безвольным.