А вечером наша дружная семья снова соберётся за праздничным столом. К нам придут гости и будут дарить мне подарки. И будет трёхъярусный торт с одиннадцатью разноцветными длинными свечками. Я их задую и загадаю желание…

Если бы я знала, что это наш последний семейный праздник, я бы загадала другое желание. Но я тогда не знала… Я была так счастлива! Привычно счастлива. А Юрка… Мой талантливый брат сочинил для меня красивую песню и сыграл её при всех. Наши гости его хвалили и говорили, что он будет звездой…

Через год Юрки с нами уже не было. Я верю, что он стал звездой… Но уже не на земле.

Папы с нами тоже не было. Нет, он не стал звездой. Он продолжает быть лётчиком, только из полёта он возвращается в другой дом. В другом городе. Горе не сплотило нас, оно разбило вдребезги нашу семью.

Мой двенадцатый день рождения мы отмечали с мамой вдвоём в нашей кухне. Я ела торт, а мама продолжала соблюдать строгую диету. Перед ней стояла бутылка водки и мюсли, запаренные кипятком. Мама весь вечер говорила о сыне и плакала. А я не знала, что сделать, чтобы она вспомнила обо мне. А ещё, встретившись в тот день с Наташкой, я даже не представляла, что прощаюсь с ней на долгие шесть лет.

Это было слишком давно, Наташ.

Так давно, что ты не вспомнила, что мы рождены в один день. Я правда не понимаю, как человеческая память может быть настолько избирательна. Но, возможно, именно поэтому я здесь. Надеялась, что твоя забывчивость избавит меня от ненужного и неудобного внимания однокурсников. Не помогло. Я сама всё испортила. Испортила в тот самый, свой одиннадцатый день рождения, когда задула свечи. Желание сбылось сегодня. С довеском. Тогда я загадала, чтобы Женя меня поцеловал.

Кто-то пытается протиснуться в прихожую, но Наташка не пускает.

– Эльчик, встань с пола, ты же застудишь себе всё.

Я согласно киваю. Если бы можно было выстудить память… «Эльчик» – тоже оттуда. Имя Элиза моей подруге всегда казалось грубым и неподходящим для меня. И мне нравилось это милое «Эльчик».

– Эл, а может, скорую вызвать? Вдруг у тебя сотрясение?

Нет! Я качаю головой… Ох, зря я это делаю. Мне бы на воздух сейчас.

Прикрыв глаза, я пережидаю головокружение и пытаюсь встать. Натка мне помогает, а потом забирает из рук сумку и ссыпает в неё всё, что растерялось в полёте.

– Эл, тебе срочно нужно в ванную, – она морщится, глядя на мои ноги – голые и в кровоподтёках.

Какой позор! Неужели она думает, что я вернусь, чтобы снова пройти через строй однокурсников? И там ведь Женя… А ещё он может зайти сюда в любую секунду, и увидеть меня такой…

– Так, подожди пару минут, я сейчас принесу тебе вещи, чтобы ты не шла в таком виде. Не волнуйся, Эльчик, мы что-нибудь придумаем.

Я уже придумала…

Едва я справляюсь с массивным засовом на воротах, как слышу Наташкин писк. Как же быстро она вернулась. Или это я так долго плелась по двору. Несмотря на мороз, здесь я чувствую себя намного лучше, чем в доме. Обратно я ни за что не вернусь.

– Эльза! – громкий взволнованный окрик.

Господи, ну почему он?

В панике, с бешено колотящимся сердцем, я озираюсь по сторонам – сонную пустынную улицу ярко освещают фонари. Вокруг лишь спящие дома и тёмный лес через дорогу. Куда мне?

Огромная железная бочка с замёрзшей водой – единственное укрытие. Я сижу за ней на корточках, натянув на голые колени пуховик, и слушаю, как зовёт меня любимый мужчина. Он добежал уже до конца улицы, но продолжает звать меня по имени. Мне отвратительно это имя. Никогда ещё Эльза не была настолько безобразна.

Я прислоняюсь лбом к обжигающе ледяной бочке. Сегодня у меня нет именинного торта с горящими свечами. И, наверное, я опоздала с желанием… Но как бы я хотела, чтобы он нашёл меня – ту, имени которой не знал, но так волнующе целовал и называл красивой.

«Февраль пришёл в конце зимы. Холодный он, но рады мы…»

Это придумал человек, смотрящий на зиму из окна своей тёплой квартиры и наверняка попивая при этом горячий ароматный чай. Посмотрела бы я, как он радовался, сидя на морозе с голым задом и прижимаясь к ржавой заледеневшей железяке.

Хотя, если задуматься, то можно извратить и опошлить любое творческое начало. Кто-то воспевает весну и пору цветения, а у кого-то аллергия на почки-цветочки или того хуже – страшная трагедия. И тогда всё это буйство цветов и всеобщей радости кажется человеку жестокой насмешкой.

«Ведь очень скоро снег сойдёт! Подснежник нежный расцветёт!»

А это как раз обо мне. Криминалисты называют подснежниками трупы-нежданчики, проявившиеся из-под таящего снега. Думаю, что мне недолго осталось, если я не выберусь из своего укрытия и не начну шевелиться. Ног я уже не ощущаю и, кажется, даже чувствую, как замедляет движение кровь в моих венах, а вокруг сердца кристаллизуется ледяной кокон.

Я вовсе не хочу умирать. Так я с уверенностью сказала бы себе ещё полчаса назад. Но инстинкт самосохранения, наверное, тоже замёрз. Я подумала о том, что не чувствую больше боли. Морозная анестезия справилась даже с тошнотой. И всё же я не готова так бездарно и позорно погибнуть. И пусть в моей застывшей голове нет ни одного оптимистичного плана на ближайшее будущее, но там присутствует страх. Даже ужас! Стоит лишь представить, что, когда меня здесь обнаружат, моё безобразное посиневшее лицо увидит Женя…

И уж совсем дико и ненормально замёрзнуть из-за его неравнодушия. Ведь если бы он не бросился меня искать, я уже давно добрела бы до трассы… А вот здесь очередной затык. Кто захочет подобрать меня у дороги в таком виде? Разве что голодные волки. Наверное, странно, что в списке телефонных контактов современной девушки нет ни одного номера службы такси. А если бы и был – что толку – старенький телефон мгновенно окочурился на морозе. И нет человека, который примчится меня спасать.

Мне хочется верить, что папа обязательно сорвался бы мне на помощь. Наверное, так и было бы, но папа в Москве или в очередном рейсе. И я бы ни за что его не попросила. Но верить-то я могу. Есть ещё Серж… Он очень великодушный и милый, но мы не друзья. И вряд ли я посмею потревожить своего учителя глубокой ночью, у него ведь жена и дети…

– Эльчи-и-ик! – это поскуливает Наташка, подпрыгивая у ворот и кутаясь в тёплую меховую шубку.

Нас разделяют метров двадцать, и я могу наблюдать за ней в щель межу бочкой и чужим забором. Я почти уже отважилась на то, чтобы обнаружить себя, но только встать не получается.

Я видела, как Женя с фонарём носился вдоль леса, а потом умчался на машине кого-то из гостей в сторону трассы. Слышала, как негодует Вика вслед отъезжающей машине и как Наташка истерично приказывает ей заткнуться. А потом я услышала приближающиеся шаги и увидела, как Вика промчалась в полуметре от меня, раздражённо тыча пальчиком в экран телефона. Дальше по улице тупик, поэтому в этой стороне меня не искали.

Вот и Виктория на обратном пути едва не проскочила мимо, но её телефон внезапно пиликнул. Она остановилась прямо передо мной, и наши взгляды неизбежно встретились. Мой, затравленный до отвращения к себе самой, и её – полный лютой ненависти и презрения. Наверное, целую минуту мы молча смотрели друг на друга, а потом Вика перевела взгляд на экран мобильника и устремилась к дому.

А там взбудораженные однокурсники строили немыслимые предположения – от трагичного варианта, что меня сожрали дикие звери, до оптимистичного – я уехала на такси или с попуткой. А судя по весёлому оживлению, первая гипотеза по душе большинству из них. Обидно ли мне? Эти эмоции тоже замёрзли.

Теперь на пустынной улице осталась только жалобно хнычущая Наташка. Она что-то тихонечко бормочет себе под нос и семенит короткими перебежками вдоль ворот.

– Наташ, – мой голос осип до такой степени, что я и сама себя не слышу. – Наташ!

Ветер уносит мой слабый хрип в обратную сторону. Но подруга вдруг останавливается и прислушивается. Разворачивается и смотрит прямо в мою сторону. Не видит, конечно, но несмело приближается, опасливо озираясь по сторонам.