Это была их последняя встреча. На следующее утро старушка Пин, в прошлом, настоятельница монастыря, умерла, оставив записку с последней волей:
«Желаю, чтобы сестра Ху Тао заняла место настоятельницы после моей смерти. Вверяю ей свой кабинет, записи и учения. Прошу, мой Властелин, я — рабыня твоя, ты — мой царь, огради сестру Ху Тао от бед, защити её от раздора, прости за неопытность и полюби за неё».
========== Кара ==========
Ху Тао прошла в комнату, из которой по ногам кусал ледяной воздух приближающейся зимы. Раньше монахиня, будучи совершенно обычной, среди десятков других, спала здесь со своей подругой Янь Фэй, поэтому появление в этом секторе, куда без причины не вступали настоятельницы, навеяло приятные воспоминания. Девушка вспомнила, как они расчёсывали друг другу волосы, прижимались горячими телами, чтобы согреться, обменивались ночнушками и играли, как простолюдинки.
После смерти госпожи Пин верховным папой было объявлено о становлении новой настоятельницы женского монастыря — сестры Ху Тао. Девушка оказалась вся в заботах, отдалилась от подруги, совершенно того не желая. Девушке не хватало ненавязчивых разговоров по душам, рассказов о деревенской жизни, о Син Цю, о том, какой же он красивый и замечательный. Ху Тао искренне надеялась, что он окажется ещё и порядочным: возьмёт возлюбленную в жёны и заберёт в родительский дом. Спросить об этом в простой обстановке монахиня не могла, будни превратились в однообразный цикл проблем, о существовании которых девушка даже не догадывалась. Доселе ей приходилось ухаживать за домом, а остальное время — посвящать саморазвитию и молитвам.
Ху Тао не знала, имела ли она право без разрешения приходить в комнату к Янь Фэй, она даже не знала, появилась ли у неё новая соседка или же нет, честно, об этом думать и не хотелось — эти мысли вызывали лишь тоску. Огромная власть принесла ещё большее одиночество. Единственным собеседником и поддержкой в трудные моменты для монахини оставался её Властелин, он всегда был с ней, однако больше не слышал, не помогал, когда Ху Тао просила. А, может, наступил тот момент, когда девушке пора было сделать всё самостоятельно? Настоятельница зашла в комнату в ночнушке, надеясь, что все спят глубоким сном и не заметят её. В полутьме Ху Тао не могла понять, где находилась Янь Фэй — одна ли — поэтому, хватаясь за всё, что попадётся под руку, по памяти монахиня продвинулась к постели, и зрение постепенно привыкло к мраку.
Холод стоял из-за настежь открытого окна, девушка первым делом подбежала к нему и невольно высунулась наружу — перед глазами была зима. Кусачая, режущая своим жестоким ветром. Ху Тао захлопнула окно, попутно ворча, что Янь Фэй умудрилась уснуть в таком холоде, потом обернулась к кровати, уже привыкнув к темноте. И вскрикнула.
Если бы существо не раскрыло своих золотых глаз, Ху Тао и дальше оставалась в неведении — в комнате изначально она была не одна и даже не с Янь Фэй. С кем-то, у кого очи полны голода, у кого голая кожа освещена луной, выплывшей из-за густых волн слившихся облаков. Монахиня не понимала, находится ли она в комнате с человеком или же страх обрисовывал на теле у незнакомца редкую чешую на руках и лице. Ху Тао закричала, когда нечисть поднялась с матраса, но никто словно не услышал её. Монастырь превратился в глухой лес, все вещи стали препятствиями. Девушка падала раз за разом, пока не добралась до дверной ручки. Момент и — заперто. Русоволосая осталась наедине с чудовищем, которое медленно надвигалось, дыша ей прямо в спину. Ху Тао не успела даже взмолиться о пощаде, как крепкие руки обвили тело, прикрытое одной ночнушкой. Монахиня задыхалась от мужских пальцев, сдавивших тонкую талию, никогда прежде никто не трогал её так откровенно, и бедняга чувствовала отторжение, злость и страх, не дававший пошевелиться. Казалось, если она начнёт пинаться и защищать себя — сделает только хуже, поэтому, давясь слезами и завывая, как маленький ребёнок, стояла ровно и дрожала от такого дьявольского «объятия».
Шнурки на ночнушке заметно ослабели, Ху Тао не успела ничего понять, как осталась нагой посреди комнаты и с мужчиной позади. Девушка прикрыла грудь, взвизгнула, но не успела обезопасить спину от горячих прикосновений. Монахиня не допускала фантазий о том, что кто-то мог заставить позвоночник покрыться мурашками, однако это произошло, и Ху Тао чувствовала себя грязной грешницей. Чтобы хоть как-то оправдать себя, девушка пересилила свой страх, повернулась к нечисти лицом и замахнулась для удара — её тут же остановили и властно припечатали к стене, не церемонясь. Нечисть не допускала отказа, недовольств, знала лишь то, как перед ней преклонялись люди, покладисто стояли смирно и беспричинно любили.
Воспользовавшись замешательством жертвы, мужчина прильнул к нетронутой шее, облизал до ключиц, явно зная, как сделать так, чтобы монахиня от противоречивых чувств ничего не могла сделать. Такое ощущение, что ему нравилось портить невинные разумы и склонять на свою сторону.. противоположную целомудрию. Мужчина встал на колени; из-за роста ему было неудобно спускаться губами вниз, одновременно держа руки Ху Тао в своих, согревая прикосновениями столь мокрыми и щекотными. Вот наконец девушка собралась с силами, чтобы оттолкнуть чудовище от себя, как вдруг снизу что-то обдало током: монахиня закричала, но совсем не от боли или страха, это был иной крик. За которым последовал ещё и ещё, пока ноги Ху Тао не задрожали.
— Нет! — разум настоятельницы помутнел, перед глазами встало небытие. Девушка раскрыла веки, но увидела перед собой лишь серый потолок. — Сон… — Ху Тао боязливо приподнялась на локтях, оглядывая комнату; темнота — через которую можно было увидеть очертания мебели — пугала, заставляя вглядываться отчётливее. Русоволосая панически боялась увидеть вновь эти золотые очи, которые так манили посмотреть в них, сквозь них.
Ху Тао не знала, сколько времени оставалось до утреннего колокола, но поспешно встала, не заметив никого постороннего в комнате, принадлежащей некогда умершей настоятельнице Пин. Монахиня встала, как вкопанная. Внизу её бельё было всё мокрое от вязкой жидкости.
Прошёл месяц с того момента, как Ху Тао стала настоятельницей. Несколько дней назад монастырь отпраздновал первый день нового года. И всё это время девушку, давшую обет целомудрия и послушания, мучили грязные сны с неизвестным мужчиной.
***
— Сестра Фреки, — настоятельница обернулась на голос, презренно нахмурившись, но, увидев блеск вишнёвых очей, глядевшись с неподдельным уважением, смягчилась в лице и поклонилась. — Извините, что отвлекаю в столь важный час, я..
— Сестра Ху Тао, вы не видите, что я репетирую вместе с послушницами? — девушки сзади были только рады незапланированному перерыву: многие из них взялись за горло, принявшись его массировать. По их состоянию легко было заметить, что стояли около алтаря они долго, без возможности выпить глоток воды. — Надеюсь, вы имеете весомую причину, чтобы отвлечь меня.
— Крайне весомую. Пройдёмте со мной к переднему двору, прибыли рабочие.
Вредная настоятельница насупилась, повернулась к послушницам и медленно кивнула, на что девушки, не скрывая улыбок, спустились со ступенек и разошлись по разным углам: кто за водой, кто за стулом (ибо икры неприятно тянуло). Ху Тао помнила, как мучалась на репетициях Фреки, но эти дни прошли. Теперь у девушки был другой статус, другие хлопоты, другие ссоры с теми же настоятельницами, с мнением которых монахине также приходилось считаться. А согласиться с Нин Гуан — всё равно что кивнуть Дьяволу.
Власть у Ху Тао видели лишь её недруги, остальные же знали — девушка не будет гордиться, носа никогда выше не поднимет, скорее, в нужный момент опустит, потому что мудрая и робкая душа ютится в худом теле. Фреки накинула на плечи шерстяной платок, укуталась в него и под завыванье ветра, и скрип задней двери монастыря вышла в сугробы вслед за Ху Тао. А ей как будто и не было холодно: варежки накрывали её руки, а под формой был надет дополнительный слой одежды, прибывший ей из города всего лишь неделю тому назад. Фреки не понимала, отчего согревалась сестра — с завистью и лёгким восхищениям смотрела на неё, наступая на протоптанные следы чужих ног, делая всё, чтобы не увязнуть по щиколотку в снегу.
