Неужели она хотела войти в этот лес? Ху Тао потянулась за дворянкой, дабы остановить, но ткань её юбки будто толкнул ветер, и девушка нетерпеливым шагом двинулась по сухой тропинке, оставляя еле заметные следы от обуви. Монахиня выпрямилась, страшась даже сделать шаг, скрестила пальцы в молитве и, не отрывая взгляда от недавней спутницы, попросила у Властелина защиты, чтобы любопытство и открытость Гань Юй к этому миру не стали для неё собственным врагом. Пушистые локоны девушки вздрогнули, завились будто ещё сильнее, и дворянка удивлённо обернулась: Ху Тао не пошла за ней, оставшись на границе человеческого мира и другого, неизведанного. Пурпурные глаза понимающе улыбнулись, а губы Гань Юй остались в том же положении, не выражая ничего. Так они и смотрели друг на друга, пока тучи не закрыли лучики обеденного солнца и, можно сказать, последние лучи этой осени.

— Весной в жизнь всегда приходит нечто важное. Я ведь не призналась тебе: я в этом месте не просто так. Меня ждёт в гости уважаемый господин, который ищет себе невесту. И летом у него состоится свадьба.

— Это… чудесно.

— Обещаю, что ты будешь на ней присутствовать, ведь ты мне очень приглянулась. Сестра, — Гань Юй пригладила непослушные пряди, прекрасно понимая, что ветер вновь распушит забавные кудряшки. И всё же дворянка хотела предстать перед долгим расставанием с Ху Тао в лучшем виде. Она и не догадывалась, что девушка впервые завидовала чужой красоте, и не могла отделаться от ощущения грусти, обиды за то, что монахиня не могла быть такой… Сказочной. — Боги оберегают тебя. Один Бог — особенно.

Ху Тао не успела моргнуть, как туман поглотил силуэт дворянки, оставившей на одежде монахини лёгким шлейфом королевских специй. С этим запахом улетучилась, и осень, и разноцветные листья, и тепло, и озорной ветерок; закончился сбор урожая и оставалось лишь распределить всё по погребам и чердакам. Однако где-то в глубине души сестре казалось, что они подготовились совсем не к тем испытаниям, что преподнесёт им жизнь. С чувством тревоги и любопытством к неизведанному, монахиня с коробом наперевес взобралась на склон и быстрым шагом спустилась к рынку, где её, наверняка, потеряли сёстры с полными руками покупок. В качестве извинений Ху Тао уверила, что донесёт вещи сама, на что Кэ Цин и Сян Лин с радостью погрузили всё в корзину на спине девушки, и быстрым шагом, боясь опоздать на обеденный колокол, ринулись по дороге к монастырю. Утомлённая прогулкой с госпожой, монахиня ощутила нарастающее бремя, иглы в ногах, мешающие перебирать ими усерднее. Абсолютно незнакомая жуткая боль сразила бок Ху Тао, она схватилась в испуге, что органы просто вывалятся из неё, но разыгравшееся воображение отошло на второй план, когда напарницы оторвались на десяток метров. Монахиня поднажала, что есть сил, сжала в кулаке всю волю и почти побежала, слыша, как за спиной, в коробе, подпрыгивают продукты и другие покупки.

Кэ Цин и Сян Лин удивлённо округлили глаза, заметив, с каким рвением их догоняет Ху Тао. Вторая, пухлощёкая, ухмыльнулась, помахала сестре рукой и побежала, задорно смеясь, дразня, чтобы её догнали. Не исчезла в любительнице вкусно поесть детская энергия, и она заразительно могла повлиять даже на самых строптивых и серьёзных монахинь их родного монастыря. Когда Ху Тао настигла Кэ Цин, то хлопнула по плечу, окатила счастливыми глазами и широкой улыбкой. Всё лицо у девушки блестело потом, однако она не прекратила бежать, умудрившись почти догнать Сян Лин на склоне. Кэ Цин усмехнулась про себя, вытащила замёрзшие руки из рукавов и неуклюже сорвалась с места, практически не зная, как правильно бежать. А нужно ли было ей знать об этом,

если можно было просто отдаться чувствам, разорвать потоки ветра, чтобы, в конце концов, задыхаясь от бега, оказаться на вершине опушки, где и стоял их монастырь.

Сян Лин, заливаясь смехом, упала в форме на мокрую траву, задёргала ногами, словно мотором, готовым (как только девушку поставят на ноги) снести всё на своём пути. Ху Тао понять не могла, откуда у неё столько сил, и откуда у Кэ Цин столько занудства. Даже после общего забега она не смогла не прокомментировать сумасбродство в поведении сестры Сян Лин, которая, между прочим, в этом месяце дала обет целомудрия и послушания. Закрадывался вопрос о том, что же именно нарушила монахиня, и на него, безусловно, не мог найтись однозначный ответ. Ху Тао понимала, что Кэ Цин мечтала в будущем стать настоятельницей, и, как считала обладательница добрых глаз цвета кислой, ранней вишни, у неё всё могло получиться. Ведь глаза у неё чистые, похожие на тёмные аметисты.

Они так быстро наполнились слезами. Жалкие всхлипы разрушали гнетущую тишину, раздражали и заставляли жмуриться практически белые брови, и это выражение лица лишь сильнее страшило провинившихся девушек. Сян Лин в любой момент была готова упасть на жёсткий пол, как только настоятельницы вновь на них гаркнут, а этого и следовало ожидать. На кухне образовалась целая толпа зевак, отвлекшаяся из-за невыносимого гнёта со стороны старших монахинь, и зрелище им предстало не из приятных: Нин Гуан и Фреки со всем презрением и яростью глядели на возвратившихся девушек, тяжело дышавших после бега на холм. Провинившиеся ещё не знали, какие «изумительные» воспитательные методы всплывали в голове белокурой, но внутри становилось страшно. От неизвестности.

Ху Тао было не по себе, до щекотки в районе диафрагмы. Кэ Цин, заливаясь слезами раньше времени, признала свою ошибку, а вот Сян Лин, судя по дрожащим губам, не готова была бороться, лишь желала, чтобы всё поскорее закончилось. Но наказание только начиналось.

— Какая… Неслыханная наглость… И это после всех уроков, которые мы проводили, — Ху Тао и Кэ Цин содрогнулись, вспомнив всё то, что произошло в кабинете настоятельницы; а ведь каждая помнила разные вещи. — Идиотки, пробки, не понимающие, в каком вы положении! — женщина скинула со стола всю кухонную утварь, грохот стоял такой звонкий, отчего в ушах ещё надолго остался этот, леденящий душу, звук металла, бьющийся об пол. — Грязные потаскухи!

Сян Лин была невинной девушкой, ревела и не понимала, за что её ругают, почему её тяжёлое дыхание после бега, счастье в глазах и опоздание к обеденному колоколу вдруг стало причиной клеймить столь мерзким прозвищем. Девушка утонула лицом в своих ладонях.

— Мужчины так прельщают вас, так тянут своими грязными лапами к себе?! Я не вижу другой причины вашего опоздания!

— Это всё Ху Тао!.. — громко выдохнула Кэ Цин, до боли впившись ногтями в собственную руку. — Из-за неё мы стояли на рынке долгое время и не могли пойти обратно… Она ушла куда-то.

— Настоятельница, я!..

— Молчать! — Нин Гуан схватила с полки дорогой гранёный кувшин, замахнулась, чтобы кинуть в девушку, но Фреки и ещё несколько послушниц с ужасом ринулись останавливать женщину, из-за этого рука её остановилась в воздухе, задрожала, и удар пришёлся об стол, где кувшин и разлетелся на крупные осколки. В кухне всё стихло, даже писклявый плач Сян Лин.

Ху Тао почувствовала, что сердце её остановилось, пока она наблюдала за ленивыми движениями рук Нин Гуан, стряхивающих осколки на пол. Ногами она размозжила всё, что осталось от кувшина, выдохнула, осмотрелась, дав надежду всем собравшимся на то, что она успокоилась. Когда монахиня заметила, что ни Сян Лин, ни Кэ Цин рядом нет, было уже поздно. Настоятельница пальцем указала на осколки, пронизывающим взглядом не отрываясь от бледного лица Ху Тао. Рефлекторно девушка помотала головой, прекрасно понимая, что вот-вот прикажет аббатиса. Бежать было некуда — двери закрыты, все выходы набиты толпами послушниц.

— Вставай коленями на осколки.

— Что?.. — Ху Тао всё прекрасно расслышала, однако поверить не могла, что всё действительно так обернётся.

— Что слышала. Вставай коленями на осколки. Представь, что это гречка, сучка, и выполни это наказание за то, что ты, даже истекая кровью, искала себе кобеля, — невозмутимое лицо женщины заставил исказиться испуганный вскрик. — Если ты этого не сделаешь, то Сян Лин сделает это за тебя!