– Бьет – значит любит?

Рада лишь кривит нос, о чем-то думает. Очень сложная девчонка, а меня всегда привлекали сложности. Всегда больше нравилось плыть с ветром на открытой воде, чем в Севилье в стоячем канале.

Чтобы не смущать ее, снова оглядываю комнату, подмечаю все новые детали – книжка под кроватью с затертым корешком, холод собачий.

– Хватит.

– Что? – спрашиваю невозмутимо.

– Я тебя не приглашала. Если что-то не нравится…

– Просто пытаюсь понять, как ты здесь живешь, – говорю честно.

– Прекрасно. У Гарри Поттера чулан и тот меньше был.

– Это даже чуланом сложно назвать, – бормочу я. – Разве вам не должны выдавать нормальные квартиры?

– Хорошо, хоть что-то дали. Многие, кто со мной выпустился, до сих пор ждут. Мне вовремя помогли.

Киваю, но ответом не удовлетворен. Все равно не понимаю, как здесь можно нормально существовать. Интересно, кто ей помог? Есть ли в ее жизни близкие люди? Должен быть хоть кто-то.

– Почему собаки?

Вопросы в моей голове не заканчиваются.

– А почему нет? Они лучше людей. – Кажется, замечает мой скепсис, потому что спешит продолжить: – Такой преданности среди людей нет.

– Если ты не встречала, не значит, что нет.

– Давай не будем, – усмехается Рада, но как-то с горечью. – Ты видел в интернете клип, как собака одиннадцать лет подряд возвращалась на место, где погиб хозяин? Люди забывают слишком легко и быстро.

В ее словах много личного. Я впервые слышу тревожные нотки в голосе и не могу остановиться.

– А почему учиться не пошла? – чуть меняю тему.

– Успею. Много еще вопросов в твоем списке или я расплатилась за телефон?

– Тридцать девять примерно, – отвечаю не думая.

Рада улыбается, и я неожиданно подвисаю. Выпадаю из реальности и понимаю, что за все время она к трубке так и не притронулась. Сидит до сих пор в плаще, одетая, как и я. В комнате холодно. У изголовья лежит тонкий плед. Как она вообще греется?

Только сейчас, когда не строит из себя железную, не болтает о серьезных вещах так просто, я осознаю, насколько она маленькая. Ей хотя бы двадцать есть? И подсознание сразу откликается, рисуя ее образ в форме и с собакой в поисках чертовой бомбы. Которая могла быть, которая могла унести жизни. Если этот случай, к счастью, оказался ложным, то, уверен, бывали и другие.

Черт, она же реально малышка.

Девчонка то же в трансе. Что она думает обо мне? Все губы в крошках от сушек этих дурацких. Смотрю на них – на губы. Рада не двигается. Кажется, даже не дышит.

Сначала делаю, потом думаю. Поэтому сперва протягиваю руку и вытираю ей щеку и уголок рта, а после прихожу в себя и застываю. Пальцы остаются на скуле, чуть поглаживают мягкую кожу. Чертовски хочется сжать их.

– Тебе пора, чай все равно остыл, – говорит и отворачивается к окну.

А я злюсь. Злюсь на самого себя. Взять бы и скинуть эту дурацкую чашку с затертым рисунком. Только закалка помогает сдержаться.

– Это не то, что ты подумала, – слишком низким голосом произношу, откашливаюсь. – Я не трону тебя.

– Я и не думала.

Она даже не смотрит в мою сторону. Я ругаюсь про себя, выхожу из комнаты и хлопаю дверью. В коридоре торможу и впечатываю ладонь в стену, потому что вижу ее спящего соседа с помятой рожей.

Черт.

Про себя выражаюсь крепче.

Черт.

Я смотрю на него и делаю звонок.

Рада

– Ты странная какая-то, – произносит Майя и глядит на меня неотрывно, изучающе.

Я же изо всех сил стараюсь не думать о вчерашнем чаепитии – пожалуй, с Безумным Шляпником и то прошло бы спокойнее. Пытаюсь не думать о том, как колотилось сердце, когда пальцы Горского погладили мою щеку, как тихо и пусто стало после его ухода.

Да, вот поэтому я не хочу сближаться ни с кем – чтобы спокойно спать! А не смотреть в книжку далеко за полночь не в силах даже буквы собрать в слова. Еще и в каждом новом предложении «Поющих в терновнике» находить знаки: нет, нельзя, не судьба.

Майя выжидает. Наверное, у меня все на лице написано. Чувствую растерянность от того, каким откровением стало прикосновение другого человека. Точнее, парня. Мужчины.

Так, надо забить. Показываю ей язык, отмахиваюсь. Подошедший официант перетягивает внимание на себя – ставит передо мной сырники с брусничным вареньем, хотя я просила только кофе. Неугомонная пчелка Майя.

Майя была моим наставником в рамках благотворительной программы, но мы продолжили встречи и сейчас. Я не предлагала, не хотела быть обузой, она сама настояла. Первое время после детдома она мне вообще прохода не давала: контролировала, сколько я ем, встала ли на учет в центр занятости, помогала обновить комнату в общежитии – та была в жутком состоянии, когда я ее получила. Благодаря Майе мой личный ад оказался не так страшен.

Я прикрываю глаза, пробуя воздушный сырник, что тает во рту. Сколько раз ни пыталась готовить их в общаге, так вкусно не выходит. Повар явно душу дьяволу продал. Ну или это у меня не из того места руки растут. Запиваю горячим ароматным кофе – от одного глотка крепкого напитка скулы сводит. Я уже и забыла, каким вкусным он может быть, когда пьешь не растворимый.

Майя смеется звонко.

– Ты опять меня балуешь, – ворчу я.

Помню, как поначалу она задаривала подарками, которые я наотрез отказалась принимать. Но Майя, такая же вредная и настойчивая, не бросала попыток, пока мы не сошлись на еде. Постепенно я привыкла к нашим вечным перепалкам и, несмотря на то что не искала компании, однажды поймала себя на мысли, что жду этих встреч.

У самой Майи история жизни вышла почти киношная. Она – отказник, бросили в роддоме, но ей повезло попасть в хорошую семью. И все же, когда приемные родители открыли правду, Майя захотела отыскать биологическую мать. Это оказалось не самым удачным решением: та беспробудно пила и не помнила имени отца, а по итогу украла приличную сумму денег. Майе пришлось тяжело, зато после всех передряг она сильнее полюбила приемную семью и поняла, что хочет делиться опытом с такими, как я.

– Ты когда поступать собираешься? Второй год пропустила, – упрекает она снова.

И что все заладили?

Им легко говорить – им не нужно работать и сводить концы с концами. Про Горского вообще молчу, но Майю родители тоже всегда хорошо обеспечивали: она могла позволить себе отдых на далеких островах в Тихом океане и учебу за границей. А сейчас у нее появился состоятельный жених лет на двадцать старше, который на день рождения подарил ей самый настоящий салон красоты, и она вдруг заделалась визажистом. Теперь постоянно пытается заманить к себе, но я изредка соглашаюсь только на стрижку и маникюр без лака.

Я выдыхаю, пытаюсь расслабиться – никто из них не виноват, что моя жизнь так сложилась, не нужно злиться.

– У меня льготы до двадцати трех лет, поступлю, – отвечаю спокойно. – Сейчас меня больше интересует судьба Волка.

– Ты Волку и ему подобным больше поможешь, если все-таки поступишь в ветеринарное, как собиралась.

– Тогда его отдадут кому-то другому. Ты же знаешь! Они могут забрать его в любой момент. Уже пытались.

– Но заочно…

– Нет!

Мой голос срывается. Я замечаю изорванную салфетку в тарелке – только при разговоре о Волке так сильно теряю контроль.

– Пока нет, – говорю сдержаннее. – Пока я недостаточно хорошо справляюсь и не могу отвлекаться. И вообще… я из полиции ни ногой до его пенсии.

– И когда это будет?

– Через шесть лет.

Майя недовольно поджимает губы и облокачивается на стол.

– Вредная Рада. И куда ты собираешься его забирать?

– К тому времени что-нибудь придумаю. Продам комнату, возьму ипотеку. На первый взнос должно хватить.

Сейчас-то комната с потрохами принадлежит государству. Лишь после пяти лет комиссия решит, можно ли передавать мне ее в личное владение.

– Меня, конечно, радуют твои наполеоновские планы, но я беспокоюсь о твоем образовании.