Мне ни к чему проблемы.

Нервничаю все больше и больше. А когда в кармане начинает вибрировать телефон, я чуть с ума не схожу. Достаю трубку, смотрю на экран с номером Майи и заталкиваю его обратно. Я распахиваю дверь и, позабыв о высоком порожке, падаю вниз. Приземляюсь, как кошка, на все четыре, быстро встаю, закидываю рюкзак на плечо и, ни разу не обернувшись, захожу в дом. Поднявшись на лифте, я открываю комнату и с порога заваливаюсь на постель. Прямо в одежде. Лицом в подушку.

Блин, ну почему столько гениальных ответов и колкостей приходят в голову так поздно? Кажется, я жираф из старого анекдота. Вздыхаю, вспомнив позорный полет. Лучше бы Горский не приезжал, я почти сумела не думать о нем.

Я лежу, не двигаясь, в мыслях повторяю несуразный диалог снова и снова. В стену врезается что-то. Резко поднимаю голову, прислушиваюсь к ругани и стискиваю зубы. Лида – моя соседка – опять ссорится с сожителем. Сколько раз она обещала расстаться с ним и не пускать к себе. Да вот только на прошлой неделе обещала после сломанного пальца! Но он каждый раз приползает: летом тащит букет ромашек с клумбы за домом, зимой – бутылку коньяка, чтобы погреться. А заканчивается все новыми побоями.

Он когда-нибудь ее просто прибьет! И сколько раз я пыталась помочь, она же не пишет на него заявление!

Интересно, сегодня это долго продлится? Я вообще-то спать хочу.

Скидываю обувь, надеваю шерстяные носки, которые мне Ира связала, и пытаюсь отвлечься, но… Слышу громкий плач, затем хлопок. Фух, сбежала. У консьержки в кладовке, как всегда, спрячется, пока этот не протрезвеет. Только я выдыхаю, когда в дверь – в мою дверь – начинают колотить изо всех сил.

Не могу толком разобрать пьяный бред, но этот урод точно уверен, что Лида прячется здесь. Не соображает ничего.

Я в один миг подбираюсь, сажусь на кровати. Рука тотчас ныряет под матрас, где лежит складной нож. Он там, потому как я еще в детском лагере поняла, что мои кулаки против мужчин – ничто.

Мысленно умоляю дурака уйти, жду, но он настырно лупит в дверь руками и ногами, а та – старая и хлипкая – уже ходуном ходит. И когда мне кажется, что она сейчас распахнется, когда напрягается каждая мышца и я вытаскиваю ножик, снаружи раздается посторонний голос.

– Что здесь происходит?

Это его голос. Никиты.

Я так удивляюсь, что пропускаю все. Моргаю уже после глухого удара и грубого «проваливай давай». Это Горский. Он здесь. Как в это поверить?

– Девочка Рада, открывай, – сначала говорит, а потом аккуратно стучится ко мне.

Зачем он здесь? Как так быстро меня нашел? Это пугает. И будто бы ответом на мои мысли звучат его слова.

– Ты телефон в машине забыла.

Я ощупываю карманы со всех сторон и правда ничего не нахожу. Бросаю ножик в рюкзак, быстро подпрыгиваю и торможу лишь спустя три шага, у порога. Медленно приоткрываю дверь, оставив ее на цепочке, которая держится только на честном слове.

Горский. Это он. Стоит на фоне облупленных стен коридора и потолка в пятнах от прошлогоднего потопа. Как будто супергерой на фоне дымящихся развалин. А дымящиеся развалины – это моя жизнь.

– Пустишь? – спрашивает он.

Никита

Глаза у нее огромные. Только эта мысль перекрывает злость на смертника, который ломился к ней в дверь, а теперь лежит на коврике в коридоре. Мне даже руки особо марать не пришлось – штормило его сильно, сам лбом косяк схватил и отключился.

Как она здесь живет?

– Пустишь? – прошу.

Я и так зайду, но лучше бы с ее разрешения.

Девчонка застывает, смотрит в упор. Ее трясет немного, но она не вопит и не рыдает. На миг прикрывает дверь, снимает цепочку и впускает меня, отойдя чуть в сторону.

Ее взгляд оживляется, начинает скакать по комнате – пустой стол, незаправленная кровать, трещина на стене, которую заметно под обоями. Убого здесь все, но стерильно чисто и аккуратно: скатерть и простынь белоснежные, рубашки в углу идеально выглажены, хоть и висят на вбитых в стену гвоздях, даже пахнет приятно – скорее всего, геранью, что стоит на окне. Аромат прямиком из моего детства.

Не спрашиваю, куда сесть – здесь только кровать. В этой конуре не больше десяти квадратных метров! Так вообще легально жить? Я опираюсь на подоконник. Мне не по себе, будто скребется что-то внутри. Я ведь никогда и ни в чем не нуждался.

Рада наконец выдыхает – теперь я вижу ту девчонку, которая вечно язвит в ответ. Она с ногами забирается на кровать в пушистых носках с веселым узором, что не вписывается в ее образ. Она же вся в черном – черный, больше похожий на форменный плащ, черный с белым воротником свитер, как из старых советских фильмов, и штаны… тоже черные.

Она слегка бьется затылком о стену, смотрит в потолок.

– Чай будешь? Больше ничего нет.

Отбирать у нее даже чайный пакетик кажется неуместным, но я все равно соглашаюсь – не хочу давать повод так сразу меня выгнать. Девчонка похожа на ребус, который непременно нужно разгадать. Должно быть объяснение: почему не сумел уснуть, почему даже после двухчасовой тренировки в бассейне пробил ее место работы, а сейчас поднялся за ней.

Отец и Сева уехали разбираться с полицией – меня, кстати, пообещали вызвать в качестве свидетеля в ближайшие дни. Маму и Лилю я отправил по домам, а сам оказался у девчонки.

Смотрю на невеселую Раду и понимаю, что никто и никогда так сильно меня не удивлял.

– Телефон, кстати, возьми, – говорю, а она достает из ящика кипятильник.

Да, старый такой, со спиралью. Опускает в банку с набранной водой. В последний раз видел похожий у бабушки в деревне лет двадцать назад.

Пока вода греется, она ставит на стол пачку странного чая и блюдце, в которое бублики высыпает. Бублики, твою налево! Абсурд какой-то.

Что. Я. Здесь. Забыл?

– У бабушки в деревне сосед таким дом спалил, – почему-то вспоминаю я, когда вода кипит и пузырится.

Девчонка лишь хмыкает и заваривает чай. Ну как заваривает – закидывает в кипяток пакетик, который чуть подкрашивает воду в желтый.

– И что такого забавного?

– Бабушка, деревня… с тобой не вяжется, – замечает она.

Теперь моя очередь усмехнуться.

– Я до десяти лет не вылезал от бабушки, все лето обычно у нее проводил. Хорошее было время.

– А потом? – не стесняется спросить Рада.

– Потом я выиграл первые крупные соревнования, и детство закончилось.

Редко вспоминаю о том беззаботном времени. И выборе, который за меня сделали. С тех пор я больше себе не принадлежу.

Ностальгия накатывает, и я злюсь. Сверлю глазами тщательно подклеенные углы давно изношенных обоев, зашитую местами наволочку и неумело покрашенный потолок. Тут даже телевизора нет. На полке под рубашками камуфляжная куртка лежит с нашивками «МВД России», и я тотчас вспоминаю пса – черного, как сама смерть. То есть Волка.

– И как ты очутилась в полиции, младший сержант Галл? – по двум желтым полоскам на погонах определяю я.

– Меня пугает твой интерес к моей жизни.

– Ты не выглядишь напуганной.

– Я умело притворяюсь.

– Не замечал, чтобы ты притворялась.

Рада смотрит прямо, чуть щурится. Я отвечаю ей тем же – могу вести эту игру вечно.

Когда она сдается и устало прикрывает глаза, мне удается лишний раз ее рассмотреть, заметить пушистые ресницы. Естественно красивые, не такие длинные, как у Лили.

Кривлюсь от случайного сравнения. Это лишнее. Ловлю ее невозмутимый взгляд. Она видит, что смотрю на нее, но не тушуется, отпивает подкрашенный кипяток, затем макает в него бублик.

– Все очень просто, – тем не менее отвечает на вопрос о полиции. – После детдома у меня было две дороги. Я свою выбрала.

Только открываю рот, когда перебивает.

– И не жалею.

Самоуверенная.

– Почему тогда терпишь таких соседей? – Киваю головой в сторону. – Что же доблестная полиция не реагирует, а?

– По моим наводкам он регулярно в спецприемнике сидит. Во всем виновата человеческая натура. Девушка, с которой он живет, каждый раз врет, что упала, ударилась, да что угодно!