— Я все равно уже приехал, — Ваньнин пожал плечами, растерянно глядя на бледное, лишенное всякого выражения лицо.
Ши Минцзин выглядел так, словно утратил душу: его взгляд оставался безразличным, а сам он держался отстраненно и холодно, как если бы не хотел больше чувствовать боль и потому окончательно замкнулся в себе.
Чу были хорошо знакомы эти переживания: он сам отключал эмоции когда испытываемая боль становилась невыносимой.
Вот только… разве Ши Мэй не был открытым парнем, который всегда умел найти нужные слова, с легкостью решал любые проблемы, и мог одной улыбкой растопить самое холодное сердце?..
Неужели все, что до сих пор знал о нем Ваньнин, было лишь искусной маской, за которой скрылся некто чужой?
— Почему ты не хочешь оставить меня в покое, Ся Сыни? — оборвал его тягостные мысли Ши Мэй. — Ждешь ответов на свои вопросы? Задай их Мо Вэйюю.
— …... — Ваньнин молча уставился на юношу.
Он не знал что на это ответить, потому что Мо Жань действительно стоял в больничном коридоре и ждал его возвращения. Он порывался войти вместе с Чу в палату — и тому стоило огромных усилий отговорить его, потому что выражение лица парня явно не вязалось с положительными намерениями.
С другой стороны, Ши Минцзин… знал ли он, что Мо Жань был сыном Наньгун Яня?
И, если знал… значило ли это, что он действительно был связан с Жуфэн настолько тесно?
Неужели Мо Жань все это время был прав относительно того, что именно Ши Мэй был замешан в шантаже?
Глядя на некогда полное жизни, теперь же — безжизненно-пассивное — лицо перед собой, Ваньнин больше не был уверен, что хочет это знать.
Вместо всех своих вопросов он внезапно сказал:
— Ты всегда был для меня одним из самых близких людей. Что бы ты ни сделал, я уверен, что смогу это понять.
Он не мог назвать Ши Минцзина своим другом, не мог также назвать братом по крови — однако парень всегда вызывал в нем желание заботиться. Должно быть, нечто подобное испытываешь к младшим родственникам: привязанность эта не похожа на романтические чувства, но в то же время достаточно сильна, чтобы прощать им даже самые обидные проступки.
Ши Мэй, услышав его слова, развернулся к нему спиной. Впрочем, гипс не давал ему свободно двигаться, а потому даже это далось ему с трудом.
Он молча смотрел теперь уже в стену — как если бы даже неравномерная покраска могла увлечь его сильнее чем этот очевидно нежеланный разговор.
— Ши Мэй, я… мне действительно жаль, — после долгого молчания вздохнул Ваньнин. — Если бы ты рассказал мне, в чем дело, возможно, я смог бы помочь. Мо Жань и я...
— Мне это не нужно, — отрубил Ши Минцзин резко. — Ты не можешь помочь себе — но хочешь спасти других. Я последний, кто достоин твоего времени и усилий.
— Ты ни в чем не виноват, — Ваньнин не собирался сдаваться. — Жуфэн творят страшные вещи чужими руками…
— Он все-таки тебе все рассказал, — Ши Мэй неожиданно усмехнулся, и это было первое выражение эмоций за последнюю неделю. — И ты… все равно с ним остаешься. Как это интересно.
Чу Ваньнин внутренне похолодел.
То, что юноша только что сказал, свидетельствовало о том, что он знает о Мо Вэйюе и его отце — иначе с чего ему думать, что Мо Жань мог его раскрыть?
Однако все-таки Ши Минцзин, похоже, не знал, что Мо Жань и Наньгун Янь почти не общались — потому что внезапно выплеснувшиеся ядовитые слова, явно нацеленные на то, чтобы ранить Чу, говорили о том, что Ши Мэй верил, будто Мо Жань тоже в чем-то замешан.
— Я не собираюсь говорить с тобой о Мо Жане, и тебя с Мо Жанем тоже не желаю обсуждать, — Ваньнин резко покачал головой. — Я всегда был с тобой честен, и верю, что только ты можешь рассказать мне всю правду о себе. Если… если ты того захочешь, я готов слушать.
— …, — Ши Мэй молча смотрел в стену, перестав вообще реагировать на присутствие Чу.
— Когда ты только очнулся, ты сказал, что был моим личным демоном, — вспомнил Ваньнин. — Ты… действительно отправлял мне эти послания?
— А сам как считаешь? — вскинулся Ши Мэй. — Как думаешь, мог ли это быть я?
— …... — Ваньнин покачал головой, понимая, что Ши Мэй сейчас может намеренно очернить себя лишь для того, чтобы он наконец ушел.
Он снова замолчал, не уверенный, как именно продолжать разговор, когда собеседник, очевидно, был в шаге от того, чтобы позвать охрану и выставить нежеланного посетителя.
— Почему они сделали это с тобой? — наконец задал он вопрос, который беспокоил его так долго. — Если ты все это время был с ними заодно, то почему же…
Ши Мэй продолжал молчать.
Он просто игнорировал присутствие Ваньнина — и тому вскоре все-таки пришлось уйти.
Думая о том, почему Ши Мэй так и не ответил ни на один из его вопросов, Чу не могла не прийти в голову единственная мысль: юноша попытался противостоять картели, либо отказался выполнять то, что ему было велено.
Подобные показательные расправы в криминальном мире не были редкостью: он помнил, что ждало всех, кто попадал в Жуфэн и решался противостоять им. Он сам был одним из тех, кто чудом выжил после того как несколько раз стал примером для других в борделе — дважды его избивали до полусмерти. Единственная часть тела, всегда остававшаяся нетронутой, была его лицом — что до многочисленных переломов ребер, ключиц, внутренних кровотечений и гематом, то он и сам не знал, каким образом сумел сохранить жизнь в таких условиях.
Его запирали в выстуженных помещениях с промерзшим земляным полом когда он был не в состоянии двигаться. Его продолжали бить за любые попытки сопротивления — несмотря на то, что прежние побои еще не сошли, а кости до конца не срослись.
Полгода он продолжал противостоять — втайне надеясь, что однажды его забьют до смерти, и прекрасно понимая, что его не отдадут клиентам в таком состоянии. Он платил болью за то, чтобы оставаться собой.
Полгода он провел на грани — и все эти полгода единственным, кто был к нему хоть немного добр, был Ши Мэй.
Но Ши Мэй не боролся вместе с ним — он плыл по течению, и всегда делал то, что ему говорили.
Он был слишком мягким, и он бы никогда не смог вынести то, на что сознательно обрек себя Чу Ваньнин, решив, что скорее умрет чем сдастся.
То, что произошло с Ши Мэем, возвратило Чу в который раз к болезненным воспоминаниям — и он не мог больше не думать о том, что такого мог совершить юноша, что навлек на себя подобную расправу когда, казалось, все давно было в прошлом.
К сожалению, Ши Мэю было проще до конца казаться злодеем и признавать абстрактную вину, чем открыто рассказать о том, что же именно он сделал… и у Ваньнина было стойкое чувство, что на самом деле имело огромное значение и то, что Ши Минцзин делать отказался.
...Балетмейстер внезапно понял, что продолжает бесцельно вертеть в руках пустую чашку, а репетиция неким таинственным образом идет полным ходом без его участия. Это было странно и неожиданно, потому что обыкновенно труппа едва могла организоваться, чтобы даже просто выполнить совместное антре.
Он тут же заметил, что Мо Жань время от времени вклинивается в постановку и вносит коррективы. По всему выходило, что он взял на себя часть его работы — при этом даже не сказал ему об этом ни слова.
Чу Ваньнин закрыл лицо руками, выдыхая. Он одновременно был в ужасе от происходящего — и в то же время не мог не испытывать благодарность. Как он мог допустить нечто подобное?! Что, если бы Вэйюя не оказалось рядом?..
Он тряхнул головой. К счастью, его рассеянность никак не сказалась на общем состоянии дел.
Мо Жань, только что закончивший править танцевальный рисунок массовки, как раз вышел на сцену для одиночного исполнения — этот танец Ваньнин прорабатывал вместе с ним уже десятки раз, так что был уверен, что юноша все сделает идеально даже если в день премьеры напьется или повредится рассудком.
И, все же, не смотреть на него Ваньнин просто не мог — к тому же, впервые исполнение проходило с полной подготовкой света, в специально отшитых костюмах.
