Александр словно подозревал что-то неладное, когда просил меня не выбрасывать письмо. Я же пропустила эту просьбу мимо ушей и всё-таки выбросила смятое послание в мусорное ведро, не найдя логичной причины его появления в моей двери.

«Если это шутка Дениса, то я не доставлю ему такой радости, – прошептала, зевая во весь рот и направляясь к спальне. – В конце концов, если это действительно так важно, то этот Александр мог бы и сам найти меня, а не оставлять непонятные письма на пороге».

Однако то ли новое место так повлияло, то ли переживания от развода и встречи с Зоей Эдуардовной, но уснуть мне так и не удалось. Я долго ворочалась, пытаясь поймать сон, чтобы хоть немного вздремнуть перед уроками в гимназии. То просовывала руку под подушку и крепко зажмуривала глаза, то сбрасывала с себя одеяло и вовсе убирала подушку, то переворачивалась на другой бок и на другую сторону кровати, но уснуть так и не получалось. Мирно тикали часы, тишина давила тяжёлым грузом. Несмотря на отключенное так рано отопление, мне было жарко, но я упорно продолжала пытаться провалиться в забытье, считая вслух несуществующих баранов. И когда заплетающимся языком дошла до цифры триста девяносто шесть, мои надежды на спокойный сон окончательно пропали.

Резко поднявшись, села на кровати. Затем, быстро отбросив тонкое одеяло, не включая свет, я почти бегом побежала в кухню и открыла дверцу тумбочки под раковиной. Безошибочно и торопливо достала оттуда смятую бумажку и, так и не включая свет, подошла с ней к окну, которое освещалось ярким фонарём во дворе напротив.

«Марина, у меня к вам есть одно очень важное дело, касающееся вашего отца», – вслух прочитала эту строчку и поняла, что именно меня смутило.

Отец!

Я ещё два раза изучила вырванное из текста предложение, словно хотела убедиться в том, что не разучилась складывать буквы в слова. Но ровный почерк некого Александра чётко и ясно вывел слово «отца» – в этом ошибки быть не могло.

Нервно прижав письмо к груди, на ватных ногах подошла к раковине, и только после того, как опустошила стакан холодной воды, я задышала спокойно и опустилась на неудобную табуретку. Тут, в полумраке кухне, я просидела почти до утра, пытаясь вспомнить то, что знала о своём отце. А знала, на самом деле, очень мало. И это «очень мало» почти граничило с «ничего».

У меня не было отца. Я не помнила и не знала его. Мама никогда не говорила о нём, а потому мне просто приходилось верить в то, что папа просто потерялся. Но в семилетнем возрасте, когда поступила учиться в первый класс, я долго расспрашивала маму, где мой отец и почему он не забирает меня из школы, как это делает папа Юли? Мама отвечала, что он уехал в длительную командировку. Тогда моим главным желанием, как на день рождения, так и на Новый год, стала встреча с папой.

С тех пор прошло много времени, и, в конце концов повзрослев, мне уже окончательно стало ясно, почему мама живёт одна. Такие истории слышались отовсюду, они были сплошь и рядом, случаясь с каждой третьей семьёй. Я не решалась тревожить мать расспросами о своём появлении на свет, надеясь на то, что она сама мне всё расскажет.

– Где мой отец? – не выдержала в день своего восемнадцатилетия и задала волнующий меня вопрос матери.

– Не знаю, – честно ответила она.

– Как так? – искренне удивилась я.

– Понимаешь, дочка, мы виделись с ним всего несколько раз. А потом он уехал.

– Куда? – печально выдохнула в ответ.

– Какая теперь разница! – Мать отвернулась к горе немытой посуды.

– Есть разница! Мама, я хочу знать, кто он, где он! – я сорвалась на крик.

– Я не знаю, дорогая. Наш роман был такой быстрый и такой бурный…

– Он знает, о моём появлении на свет? – резко прервала её рассуждения.

– Не знаю… Возможно. В любом случае, лично я не говорила ему об этом.

Я уронила скользкую тарелку на пол, открыв рот от неожиданности.

– Почему ты ему не сказала?

– Потому что так было бы правильно. Твой отец встретил меня за несколько дней до собственной свадьбы…

– Свадьбы? – хмуро покосилась на осколки разбитой тарелки и лужу на линолеуме.

– Да. Он собирался жениться. Надеюсь, что удачно. – Мать быстро вытерла руки и, бросив полотенце в сторону, удалилась из кухни, дав мне понять, что разговор окончен.

Позже, когда я вновь пыталась узнать что-то о своём отце, мама всячески обходила эту тему стороной. В конце концов, мне пришлось смириться с тем, что эти разговоры ей бесконечно неприятны, и покорно окунулась в мир семейной жизни, напрочь забыв о том, что когда-то в детстве мне хотелось отцовской заботы и любви.

Замёрзшими пальцами я провела по измятой бумаге и задумалась: а вдруг Александр не лжёт и не шутит? Вдруг эта встреча расставит все точки над «і», и я хоть что-то узнаю о своём отце? Но в таком случае почему Александр не назвал свою фамилию и улетает уже послезавтра? И куда он улетает?

Ещё долго просидев в темноте кухни, так и не решаясь уйти спать, я никак не могла понять, почему, спустя двадцать сем лет после моего рождения, незнакомец хочет рассказать что-то важное, касающееся моего отца. Нет, это всё нелепости, и их надо срочно выбросить из головы! Надо возвращаться в спальню и постараться заснуть. Однако конверт на этот раз я всё же взяла с собой и бережно уложила его на ночной столик. Усталость, нервное истощение и позднее время, наконец, сморили. Пришёл тревожный сон, не обещающий должного отдыха и бодрого утра уже через пару часов.

Новый день выдался совсем не бодрым, каким-то сонным и ленивым. Будильник на мобильном телефоне окончательно развеял надежды на то, что мне всё-таки удастся выспаться. Бегло кинув ещё сонный взгляд на загоревшийся дисплей телефона, я поначалу зажмурилась, но потом, резко распахнув глаза, подхватилась и заметалась по комнате. Я проспала. Опаздывала, причем катастрофически. И у меня было всего сорок минут для того, чтобы одеться, наложить макияж, позавтракать и добраться до гимназии, в которой преподавала.

Естественно, из этого долгого списка, на который коротких сорока минут явно мало, учитывая, что тридцать минут будет занимать только дорога, пришлось героически вычеркнуть «наложить макияж» и «позавтракать». Обычную неторопливую трапезу заменила чашка горького кофе без сахара между одеванием юбки и спешным расчёсыванием спутанных волос. Всё, что я успела сделать – это быстро умыться, наспех вытираясь мягким полотенцем, и нанести на запястья и шею несколько капель духов с ароматом жасмина.

Отыскав сумку и папку с нужными к урокам материалами, я выбежала из квартиры, громко захлопнув за собой старенькую, но надёжную железную дверь. Выпорхнув из подъезда, на ходу застегнула большие пуговицы своего пальто и натянула меховой капюшон, прячась от сырого холодного ветра.

Судя по всему, ночью температура воздуха опустилась до ноля, а то и вовсе к плюсовой отметке. Вчерашние снежные холмики превратились в неприятное грязное месиво. Холод, лужи и слякоть вперемешку с речным песком, которым ещё вчера были посыпаны скользкие тротуары, окончательно испортили настроение в это утро. Успокоило лишь то, что мне всё-таки удалось вовремя успеть к первому уроку. Элитная гимназия с лингвистическим уклоном жила размеренной жизнью, радуясь щедрыми подарками богатых родителей своих учеников. Она была единственной в своём роде в этом большом городе. Тут учились одарённые дети и те, чьи родители решили, что их чаду ещё с пеленок просто необходимо знание таких языков, как французский, испанский, арабский, китайский и даже латынь. Ну и английский, который включили в общую образовательную программу.

– Марина Артуровна, зайдите ко мне, – в коридоре, во время перемены, мне встретился директор.

– Уже иду. – Поздоровавшись, я незамедлительно вошла в кабинет Анатолия Игнатьевича. – Что-то случилось? – спросила, заметив его взволнованное лицо.

– Случилось. Садитесь, – он указал на стул с мягкой кожаной обивкой рядом со своим столом и продолжил: – Видите ли, Марина Артуровна, на вас поступила жалоба, – замялся он, подбирая нужные слова.