Говорят, волны времени лижут раны любви… Но я-то знаю, что цветы спрятаны в стеклышках восприятия, этих контактных линзах сознания. Надо лишь протереть их от жарких испарений любви к себе. Стереть испарину своей жадности. И больше не давать обществу себя провести. Танцуя в хороводе их обрядов, ритуалов и стереотипов поведения. В безотчётной попытке выпросить у этого Деда-Мороза конфетки новых впечатлений. И получая вместо леденца цветную стекляшку, подобно Джонсон. Только так можно навсегда избавиться от давления времени, перестав быть птенцом с его раскаленной глоткой постоянного ожидания подачек от собственной жизни. Этого суррогата воображения. Его атрофирующего вербовкой тебя на службу к желанию. Став вместо этого – всегда – настоящим!
Надо заметить, что вначале Лёшу, для которого на судне почему-то не оказалось свободной каюты, хотели поселить в кают-компании. И он, согласный, как всегда, на всё что угодно, тем более что внутри него неотступно клокотало то, что и заставляло его не обращать уже никакого внимания на все эти бытовые мелочи, уже растянулся было на диванчике возле общественного стола.
В отличии от других перекати-поле, вещей у него не было. И даже положить под голову было нечего. Но затем другие покупашки, зашедшие в кают-компанию выпить чаю и наткнувшись на его неотвратимое присутствие, мешавшее им откровенно между собой поговорить о делах, заставили его пойти возмущаться к Капитану. Мол, за что я плачу вам такие деньги? Пятьсот долларов! Не только за место под машину, но и за амортизацию каюты! Согласно заключённой с директором их компании договором. А не возле двери на коврике! Шумно настаивали они. Его на путь истинный. Социальной справедливости и прочий бред.
И лишь после того, как Лёша громогласно исполнил все эти ритуалы подковёрной борьбы за место под солнцем, его тут же поселили в каюте Старшего Механика. Который до этого жил исключительно один – в двухместной каюте. В силу своего привилегированного социального положения на нижнюю шконку. Как второй человек на судне. После Капитана. И долго отказывался войти в сложившееся положение хотя бы на верхнюю шконку этого попаданца из другого по отношению к членам экипажа мира. За которым стояли незримой тенью более высшие, чем они оба, силы. Объяснял Капитан.
– Взявшие у меня за это пятьсот долларов! – подтвердил Лёша.
Капитан тут же уверил Стармеха в том, что они всем экипажем сейчас что-нибудь ещё придумают. И ушёл. Думать.
– К себе в точно такую же каюту! – скрипел зубами Старший Механик. Всё никак не желая смириться с тем, что ему весь этот долгий теперь – из-за него – рейс придётся терпеть у себя под боком Лёшу. Словно занозу! В заднице.
И пару раз, не взирая на годы, подымался на мостик, раз за разом побуждая Капитана как можно активнее начать думать. Поселить Лёшу в своей каюте. Разумеется, но не говоря об этом вслух. Но – тщетно! Капитан упрямо переключал его внимание от этого, торчащего у Стармеха из задницы вопроса, на решение уже других, не менее насущных теперь задач. «Бессердечная сволочь!» – бормотал Стармех, спускаясь вниз, в свой нижний мир.
И лишь после того, как Лёша попросил Стармеха оценить с литературной точки зрения его «Infernal love», тот надел очки, прочитал и ответил ему, что понял из этого только то, что кто-то, – подчеркнул он, – сделал Лёше очень и очень больно. Шумно вздохнул и, скрипнув сердцем, примирился с этим неудачником. Начав нормально общаться.
«Наши слёзы и страдания вербуют наших сторонников», – ещё раз понял Лёша. И пошёл на ужин.
«Наш язык – врагов», – запоздало понял Иисус, как только священники приговорили его к распятию8. И больше не открывал рта. К удивлению Пилата.
Во время ужина в кают-компании Лёшу подловила уже знакомая нам Кухарка, которой так и не удалось совратить его пирожками, наконец-то поняв, что тогда ему было просто не до неё. И попытавшись взять реванш, заявила, что они «с девчатами» сегодня вечером у неё собираются. И она хочет его… там… со всеми познакомить. Мол, не бойся. Я буду не одна. И любезно согласилась его сопровождать.
А точнее – отконвоировать. Не отступая ни на шаг.
Так же, помимо всех четырёх женщин-покупашек, в данный «салон» были приглашены ещё парочка симпатичных молодых людей из числа уже опытных бизнесменов. Которые многому могли бы Лёшу научить, подмигнула по дороге Кухарка. Если бы они не выпили пару стопок и минут через десять, когда беседа стала проваливаться в сугубо женскую рутину, не покинули тусовку, сославшись на неотложные дела и необходимость срочно обживать каюты. Пока не наступило на горло время сна. А Лёша…
Ох уж этот Лёша! Которого соседки по коммуналке ещё с детства регулярно обвиняли в том, что он постоянно их подслушивает. Даже тогда, когда он уже достаточно подрос и уже не крутился на кухне, наливая то суп, то чай, то ещё чего, а сидел уже в общем коридоре с ногами на столе и с книгою в руках делал вид, по их мнению, что читает. А сам только и делает, что подслушивает! Пока они шумно общались между собой на кухне, обсуждая свои проблемы.
– И интересно тебе выслушивать бабские сплетни? – мимоходом спрашивала одна из соседок, проходя мимо него в свою комнату. И прихватив сигареты, тут же выходила обратно. – Когда тебе это уже окончательно надоест? Шел бы в комнату и смотрел телевизор. Как все. Книжку-то переверни! – усмехалась она. Исчезая за поворотом.
Он усмехался ей вслед, заметив что книга в руках лежит нормально. Переворачивая восприятие.
И спокойно продолжал читать, между строк, что именно не даёт соседкам покоя.
И теперь чувствовал себя в обществе дам, как дома. И даже иногда смешил их, давая свои наивные, по их мнению, советы. Делая ему скидку лишь на то, что они расценивали это как способ поддержать беседу. Мол, надо же хоть что-то говорить?
– Или напомнить о том, что он не просто так с нами тут сидит? – подмигивала одна из них. И тут же наливала ему в стакан виски. Найдя его очередное замечание как внеочередной отпуск от пересудов о делах, перемывания костей всем своим близким, и повод ещё раз всем вместе выпить.
– Ну, на здоровье!
– Чтобы купить те машины, на которых можно будет навариться! – вставил Лёша свои «пять копеек». В этот автомат, выдававший ему уже не стакан лимонада, как в детстве, а четверть стакана виски.
– Да, за это стоит выпить! – шумно соглашались они.
Понятно, что его терпели возле себя и не решались прогнать взашей только из-за того, что его пригласила туда хозяйка всей этой цветущей от их улыбок накрытой на стол «поляны», для которых Лёша тут стал своего рода любимцем. Видя, что их подружка всё ещё надеется на продолжение банкета. Да и просто ради того, чтобы среди них околачивался хотя бы один представитель мужского пола, превращавший своим присутствием эти сугубо бабские посиделки в культурно-массовое мероприятие. Для тех, «кому за тридцать».
Оставаться одним почему-то становится особенно противно. А других, более молодых девчонок, среди них не было. В силу экономических и других, не мене остро повернувшихся к ним задом причин. Как та «избушка на курьих ножках»9, о печальном происхождении которой рассказала Лёше та, которую он, для себя, прозвал «Кухаркой». Ещё на открытой (к ней своими ушами) палубе. Желая не менее сказочно повернуться к Алёше Поповичу (видя как тот страдает по Поповичам): «к лесу передом, ко мне – задом». А затем и все остальные. Но уже – в каюте. Поведав о своих не менее кривых избушках, которые всё ещё держались на плаву в этом болоте жизни благодаря их всё ещё стройным ножкам! Да и не могли ещё молодые и неопытные девушки быть столь же ответственными, чтобы отправится в самостоятельное плавание по волнам свободного бизнеса. Тем более – в реальное плавание. За бугор. Не тянули они это ни умственно, ни эмоционально. Не умея ещё столь часто сталкиваться с цинизмом и хамством окружающих и выходить из этих битв и склок неизменно победительницами. Даже если для этого необходимо было просто переорать своего оппонента! Как те участницы реалити-шоу, что окружали сейчас Лёшу. Всё тесней и тесней. Постепенно вынуждая его общаться на всё более сокровенные для него темы. Откровенно отбрасывая то, что этими профурами давно уже не воспринималось как табу. И даже – грязные намёки.
