Там, в коридоре Министерства, я не ответила ничего. Лишь кивнула, давая понять, что услышала его предложение. Тогда я ещё не знала, что такое Воскрешатель, но мысль о том, что этот предмет даже в теории может оказаться способным воскресить Волдеморта, привела меня в настоящий ужас. Будь это правда, и пожизненное заключение в Азкабан стало бы самым мягким из положенных нам наказаний.

Прежде отец никогда не говорил со мной о Воскрешателе, поэтому я не стала его ни о чём расспрашивать, а просто пошла в библиотеку.

— К Малфоям, я полагаю? — впервые за долгое время, прервав молчание, произнёс Снейп. Он хорошо знал, что информация о воскрешателях едва ли найдётся в обычной библиотеке. А ещё он знал, что воскрешатели на самом деле никого не воскрешают. Разве что предрассудки и людские страхи.

— К Малфоям, — легко согласилась Дафна. — Там я узнала, что Воскрешатель воскрешает не человека, а магию. Вот только легче от этого не стало. Узнай в Аврорате, что в нашей семье веками хранился предмет, способный вернуть магическую силу утратившему её волшебнику, и «жернова правосудия» завертелись бы для нас с новой силой. Что, если отец уже однажды использовал Воскрешатель, чтобы помочь Волдеморту возродиться и восстановить свои силы? Что, если он попытается сделать это вновь?

Подмоченная репутация. Северус кивнул, давая Дафне понять, что хорошо знает, о чём именно идёт речь. Ещё бы ему было не знать — ведь он сам долгие годы сталкивался с подобным предубеждением. А ещё он мог бы рассказать Дафне о том, что однажды Тёмный Лорд действительно побывал в доме её отца ради Воскрешателя. Вот только ожидания его в тот раз так и не оправдались. Артефакт не мог забирать магическую силу у других волшебников и не мог извлекать её из предметов, а значит — в понимании Темного Лорда — был совершенно для него бесполезен. Воскрешатель создавался, чтобы служить проводником семейной магии, и, по слухам, мог помогать сквибам или магам, лишившимся силы по рождению или в результате проклятья. Ни то, ни другое не имело ценности для Тёмного Лорда и уж тем более не имело никакого отношения к чёрной магии. Но всё это едва ли могло помочь слизеринцу с подмоченной репутацией.

— На следующий день мы вновь встретились со Смитом в Министерстве, — продолжила Дафна. — Он назвал мне цену, к моему удивлению, вполне умеренную и разумную, и я согласилась. Но, несмотря на всю её разумность, подобных денег у меня, конечно, не было, а обращаться к отцу я не хотела. И я взяла деньги в долг… У друга.

— У Драко, мисс Гринграсс, не стоит умалчивать очевидное, — поправил Северус, внимательно наблюдая за её реакцией. Казалось странным, что Дафна избегает упоминать о Малфое, хотя его участие во всём происходящем едва ли вызывало сомнение. — Ваше решение было разумным и предсказуемым. Малфой не стал бы вам отказывать, ведь после обручения с Асторией ему, как и всей вашей семье, совершенно не нужны скандалы.

Дафна сделала глоток виски, раздумывая о своих последующих словах, но спорить всё же не стала.

— Вы правы, профессор, Драко был выбором очевидным и разумным. Мы выросли вместе и знали друг друга много лет, и, как бы унизительно это не звучало, жизнь запачкала нас одинаково. Но Драко согласился дать денег только в том случае, если я честно расскажу, для чего именно они мне нужны. И я рассказала: о Воскрешателе, о Смите, и о сделке, которую заключила.

Драко долго молчал, прежде чем что-то ответить, а затем неожиданно признался, что наша семья была далеко не первой, кого шантажировал Смит. Нотты, Мальсиберы, Руквуды… Драко в точности знал только о трёх, но был уверен, что подобных семей значительно больше. В течение полугода Малфой пытался выяснить подробности, но так и не смог. Никто не хотел говорить, все были напуганы и молчали. Оно и понятно! Для простого стечения обстоятельств Смит знал слишком много о секретах, долгие годы хранившихся в слизеринских семьях, а это значит, что у него был сообщник — из своих, из внутреннего круга. Кто-то, кто предал нас в очередной раз. И Драко был рад узнать, что предатель — не мой отец.

Взяв кочергу — старую и порядком погнутую, Дафна с неожиданной злостью разворошила камин: искры брызнули во все стороны, и огонь с утроенной силой загудел, завладевая разбросанными по очагу поленьями.

— Деньги я отправила с совой. Смит выполнил все условия сделки, и через два дня после того, как сова отнесла оговорённые галеоны, меня вызвали в Аврорат. Мне сообщили, что все формальности соблюдены, нарушений нет, и в конце недели нам непременно вернут конфискованные вещи. Я подписала бумаги, а при выходе из канцелярии неожиданно столкнулась с Гарри. Я видела его мельком и раньше — в мою первую встречу со Смитом и, возможно, в свой прошлый визит в Министерство, но тогда я не придала этому значения. Я знала, что он работает в Аврорате, и думала, что наши встречи случайны. Но оказалось — он следил за мной.

Дафна вздохнула.

— Гарри говорил много и местами путано, что знает о Смите и о том, что мою семью и семьи других слизеринцев шантажируют, что это отвратительно и недопустимо, но он ничего не может с этим поделать, потому что все отказываются с ним говорить. Помню, тогда я сказала, что если он действительно хочет помочь, то просто должен оставить нас в покое, но Гарри не послушался. Гриффиндорцы такие максималисты — они не понимают разницы между торжеством вселенской справедливости и понятием чести. Для слизеринца интересы семьи и честь важнее.

Дафна поставила опустевший стакан на стол и, глядя куда-то поверх головы своего собеседника, со вновь проступающей горечью добавила:

— Гарри по сути своей хороший человек, но у него нет семьи, нет корней, и поэтому он всегда борется за правое дело, не задумываясь о последствиях. Такому человеку, как он, просто невозможно объяснить, что нет ничего важнее, чем защитить своих близких — любой ценой, даже если из-за этого пострадают другие. Кому нужна эта правда или арест Смита, если в результате всё наше грязное бельё вновь вывалят на всеобщее обозрение?

Она прикусила губу и замолчала, словно осознав, что позволяет себе лишнее.

— Мы виделись с Гарри ещё несколько раз, и я почти уговорила его не давать делу официальный ход. Но Гарри… Гарри… Мерлин, он просто не мог оставить всё, как есть! Он сказал, что так нельзя, что это неправильно… и если он закроет на это глаза, то будет презирать себя всю оставшуюся жизнь… Я умоляла его подождать, но он ответил, что должен попытаться хоть что-то сделать, поговорить со Смитом… И мы поругались…

— И вы рассказали об этом Малфою? — тихо спросил Снейп.

— Рассказала, — ответила Дафна. — А сегодня ночью он показал мне ваше письмо, в котором говорилось, что вы знаете о нашем романе и что Гарри проклят и находится в Хогвартсе… и что… что… — голос её впервые по-настоящему задрожал, — что, возможно, он умирает…

Снейп залпом допил остатки виски и невольно прикрыл глаза.

«Чёртов идиот!» — подумал он с усталой обречённостью, почти не имея в себе сил и дальше оправдывать гриффиндорцев.

Подобно Дон Кихоту, всегда сражавшемуся с ветряными мельницами, обладая такой же чудовищной тягой к самопожертвованию, Поттер так и не научился самому главному — видеть истинной сущности происходящего. Платя деньги Смиту, слизеринцы покупали не его молчание — они получали индульгенцию, легализацию сомнительных артефактов, которые по тем или иным причинам, даже с риском для собственной безопасности, хотели сохранить в семье. За умеренное вознаграждение Смит продавал бумаги, подтверждавшие, что все эти семейные реликвии прошли проверку в Аврорате и были признаны не несущими угрозы. Все получали то, что хотели — взаимовыгодная сделка, сути которой Поттер так и не уловил. И даже всего очарования мисс Гринграсс оказалось недостаточно, чтобы усмирить в Поттере годами взращиваемый комплекс Спасителя Мира.