Эпохи бывают разными, совершенно непохожими друг на друга. Одни наполнены событиями и испытаниями, витиеватыми поворотами судьбы и трагическими случайностями, другие – просто череда однообразных дней. В бурные времена рождаются герои, строятся и рушатся империи, текут реки крови, разворачиваются головокружительные любовные драмы. В спокойные времена не происходит ничего. Когда я читал хроники, меня всегда умиляло, с какой скоростью в неблагоприятное время на историческом небосклоне зажигаются яркие звезды: Цари, Царицы, Главнокомандующие, Стоящие по правую руку Царя – они как будто притягиваются с разных концов Альрата, чтобы устроить фейерверк, который будут помнить столетиями. А потом все успокаивается: враги повержены, народ спасен, и Боги как будто выключают этот ген героизма.

Мы жили в мирное сытое время, мы не были героями. Конечно, мы очень хотели ими стать, но Боги не насылали на нас бед, так что мы могли бултыхаться в собственных мелких проблемах, считая их глобальными драмами. История знала и будет знать множество ярчайших личностей, на фоне которых мы будем лишь бледными тенями. В иное время никто из нас никогда не вознесся бы до таких высот. Разве что Миртес, но у нее было преимущество рождения. Я же, а тем более Сентек, никогда не оказались бы на самом верху и уж точно не задержались бы там на столько лет.

Но история не знает сослагательных наклонений – мы были в ней. Какой уж смогли, но мы оставили в ней след, и если воспринимать нас не по отдельности, а всех троих вместе, то этот след окажется куда как более глубоким, чем кажется на первый взгляд. Если бы я мог видеть будущее, я бы сказал, что именно мы заложили фундамент событий, которые будут терзать Альрат еще многие годы. Это мы создали прецеденты, это мы создали новые правила и новые силы. На ветрах этих сил воспарит Красный Сокол Таал Ламит, уничтожать эти силы будет Слепой Еретик Атиарн Ракс.

А мы… А что мы? Каждый из нас просто шел за своей мечтой, каждый из нас просто хотел быть счастлив. Мы могли себе позволить заниматься исключительно собственными проблемами – как я уже сказал, наша эпоха была мирной. Я бы назвал ее эпохой несчастной любви.

Девушка кружится в танце, ее тело изгибается так, как будто она не человек, а существо из другого мира. Широкая юбка то и дело взмывает вверх, обнажая длинные стройные ноги. Потрясающие ноги, я не могу оторвать от них взгляд. Идеальная форма. Выступающие икры, бледная кожа, сквозь которую можно разобрать изящный рисунок вен. Невозможно оторваться. Морн ерзает рядом, когда танцовщица приближается, но она останавливается напротив меня. Порывистым движением она подается вперед, и в глубоком вырезе я вижу ее грудь. Идеальная кожа, прозрачная как фарфор. Наверное, она бросает на меня игривый взгляд, потому что Морн начинает ерзать еще больше.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я и наконец-то смотрю на ее лицо.

Лицо у нее неинтересное. Слишком простое, банальное – чересчур широкие скулы, нос с горбинкой, скошенный подбородок. Такое лицо нужно полностью закрывать волосами, когда у тебя настолько потрясающие грудь и ноги.

Она называет свое имя, но я даже не пытаюсь его запомнить.

– Хочешь заработать? – спрашиваю я.

Она смеется. Голос еще ничего, а вот смех уж точно никуда не годится. В общем, Боги были к ней милостивы, когда создавали ее только до шеи, а потом, видимо, куда-то отлучились. Ну и конечно, она хочет заработать. Зачем бы еще она ночью стала танцевать полуголая перед пьяными мужчинами?

– Здесь есть комната?

Она кивает.

– Тогда пошли, – я поднимаюсь.

Она виснет на мне и снова смеется. Призывный соблазняющий смех в ее представлении. Она шепчет мне цену.

– Я дам в два раза больше, – бросаю я.

Она шепчет мне, что тогда сделает в два раза больше, и кусает меня за мочку уха. Я морщусь. Много тебе делать не придется, милая, будем надеяться, ты хотя бы осилишь то, что от тебя нужно.

– Козел ты, Сентек, – раздосадовано бросает мне в спину Морн.

– Она твоя, когда я закончу, – я пожимаю плечами.

Девушка спрашивает, заплатит ли Морн тоже по двойному тарифу, и тот улыбается как дурак.

– Я заплачу за него, если он дождется, – успокаиваю я обоих.

Хотя Морн вряд ли дождется, вокруг него уже кружится новая ночная фея. Слишком костлявая, плохо держит равновесие, грудь явно искусственная, потому что совершенно непропорциональна остальному телу. Но Морну уже все равно, он смотрит на нее как кролик на удава. В общем, на эту ночь у нас обоих есть занятие.

Она ведет меня по темным коридорам, мимо завешенных пологами комнат, из которых раздаются крики фальшивого наслаждения. Наконец, она поднимает один из занавесов и манит меня пальцем. Я захожу. Кровать, умывальник и стул.

– Раздевайся, – я кладу деньги на умывальник, двойной тариф, как я и обещал.

Она не приближается, но жадно следит, как я пересчитываю купюры.

– Раздевайся, – повторяю я.

Она скидывает с себя одежду и ложится на кровать в призывную по ее мнению позу. Света мало. Так не пойдет. Я достаю из сумки карманный фонарик и прилаживаю его к спинке кровати. Она, конечно же, интересуется, что я такое делаю. Я не отвечаю. Яркий луч падает на кровать, тени становятся контрастными. Я сажусь на стул, оцениваю ракурс – не подходит. Переставляю стул. Нет, не так… Снова переставляю. Да, так лучше. Она интересуется, что ей следует делать. Я подхожу к ней, поворачиваю ее на бок, возвращаюсь на свое место, внимательно смотрю на нее.

– Ниже. На свет.

Она покорно двигается. Ракурс прекрасный, я вижу то, что мне нужно. Я подхожу к ней и поправляю левую ногу, потом достаю из сумки альбом и карандаши. Она спрашивает, когда мы начнем.

– Мы уже начали. Если не будешь шевелиться, то получишь свои деньги.

Выражение ее лица становится отсутствующим.

– И все? – спрашивает она.

А что еще? Я смотрю на нее, фигуру, освещенную ровно ниже плеч, пробегаю жадным взглядом по каждому изгибу ее тела. Хорошо. Очень хорошо. Карандаш скользит по бумаге, я почти не смотрю на него, вижу только плоть. Живую плоть, олицетворение животной похоти, лишенное личности. Я рисую это тело во всех его жалких и возбуждающих подробностях. Делаю плоть похожей на плоть. Рельеф мышц, рисунок вен – почти учебник по анатомии, который вдруг превращается в плавные женские формы.

Несколько раз она пытается шевелиться.

– Только дернись, и ни черта не получишь! – рычу я.

Она замирает.

Не знаю, сколько проходит времени, но в окне уже появляется свет, когда я заканчиваю. Очень вовремя, потому что этот свет все портит. Она просит показать, что получилось. Я показываю. Очевидно, рисунок ей нравится, или ей нравлюсь я, потому что она все-таки навязывает мне свой привычный товар. Удовольствия мне это не приносит, хотя немного снимает напряжение от работы.

– Приходи еще, – просит она.

Зачем? Разве в следующий раз ты станешь какой-то другой? Я иду по уже тихому коридору, выхожу через опустевший зал на улицу. Время грехов закончилось, занимается рассвет.

Мне нравится это время, улицы пусты, вокруг тихо, только изредка попадется какая-нибудь заблудшая душа. Я глубоко дышу, воздух свежий и чистый. Хорошо. Нет смысла искать Морна – он либо сладко спит в объятьях случайной подруги, либо уже дома, валяется в прихожей после нагоняя от отца за то, что опять пришел пьяным. Сначала я петляю по переулкам, потом выхожу на широкий и совершенно пустой в это время проспект. Я позволяю себе идти прямо посредине улицы, навстречу восходящему солнцу, которое вот-вот должно появиться из-за Царского дворца. Пока оно не появилось, и дворец предстает передо мной мрачной тенью, эдакой зловещей громадой. Мне хочется нарисовать его, но времени слишком мало, да и сил уже нет. Я решаю вернуться сюда завтра чуть раньше и сделать набросок. Потом доработаю по памяти. Край солнечного диска восходит над центральной башней, и вдруг все здание окрашивается в кровавый цвет. Одним карандашом здесь не отделаешься. Нужно передать эту разительную метаморфозу. Тьма и кровь. Пошлый пафос бульварного романа. Я усмехаюсь. Трубным звуком меня сгоняет с дороги экипаж. Я отвешиваю церемониальный поклон, потому что на экипаже дворцовая эмблема. Можно вообразить, что сам Великий Царь Вейт Ритал возвращается после ночных приключений, да только наш Царь предпочитает, чтобы приключения посещали его, а не он их. Солнце встает, мир становится неожиданно бледным, дворец теряет всю свою зловещую притягательность, и, когда я подхожу к нему, он уже кажется ровно таким, как и обычно: весьма аскетичным зданием, выполненным в канонах четкой геометрии.