Поймав шлагбаумной рукой зазевавшуюся налету машину, он укатил домой.

Хотя, по сути, оставался дома всегда и везде, в любой ситуации. Как улитка, таская на себе панцирь своего разума.

Воскресенье. Каждый оттягивался по мере своих возможностей. А возможности лежали у Банана в правом кармане тонкой бойцовой рыбкой. Обычного огнива там не было, он забыл его вчера у Виталия. Туда он и шёл. С перезрелой надеждой подобрать зажигалку, да половчей оттянуться по мере своих возможностей. Так как на Виталия в тот кон рассчитывать не приходилось.

Да Виталий тогда и сам-то едва рассчитывался.

Деньги, деньги… Словно причудливые аквариумные рыбки, порой нечаянно выскальзывая из рук, плавают они в отстойнике рассудка, вздымая ил проблем. Одним своим видом приводя в соборы восторга и изумления. Миллионы паломников!

Банан не стал порочно работать на рекламу затяжными выкриками хозяина, как это было заведено в частных домах без продрывающего звонка, а по-свойски зашел во двор. И выйдя из синего полдня, проник в дом.

– Тук-тук-тук…– тихий стук.

– Открыто!.. – сквозь дверь, размыто.

– А я-то думал, ты тут занят, – сказал Банан с машинально восторженной лыбой, на рекламу косо скользнув влажным глазом по невинно заправленному дивану и чётко задраил дверь.

Виталий валялся в кресле и курил.

– Да я выгнал её в семь часов, – сказал он с понимающей улыбкой и затянулся. – Я в шесть встаю, как на работу. У меня здесь, – он весомо, не без гордости, гулко постучал себе пальцем по лбу, – у меня здесь будильник.

– А я-то думал, у тебя там мозги! – И тапки были ровно отлетаемы в преддверье.

– А что с Белкой?

Банан ждал этого удара, быть может, даже готовился. Но Виталий, как всегда, был парализующе непредсказуем.

Гнилая лыба слетела с лица Банана, как последний обмороженный лист с дерева, обнажив растеряно-озабоченное выражение, как от удара в промежность. Он даже не заметил протянутой Виталием руки. Не заметил, как пожал её и растёр о штанину закись злокачественной потливости. И даже не заметил как сел в кресло напротив. Ведь пожимая руку, мы как бы подписываем некий контракт взаимоуважения, предполагающий, что если мы и будем драться, то уже – один на один. На равных.

– Она отбила все мячи, – грустно отчитался Банан, беззащитно опустив невыносимо-невинные глаза. – Вчера я так и не забил победный гол.

И только что не заплакал слабым серебром.

– Плохо играешь, – заключил Виталий со строгостью тренера, – из рук вон плохо! Привык, что тебе поддаются, расслабился. Смотри, а то так скоро в одни ворота начнёшь играть, – с усмешкой сунул он окислившемуся Банану «желтую карточку».

– Тренировка… – вздохнул Банан. – Тренироваться надо. А тут, то финансовой поддержки нет, то не климатит. Хорошо ещё недавно с Вольтером «за войну» выпили. Ни то стоял бы он, – и Банан, как по запарке, попутно посмотрел куда-то вниз, – как корабль на мели – в полном одиночестве.

– Какую ещё войну? – не просёк увязки Виталий.

– Ну, чтобы деньги на нас нападали, а мы от них отбиться не могли. Выпили, так они и полезли, полезли, гады.

– Тяжко, – охмурело посочувствовал Виталий. – А мне – легко, – улыбнулся он и, откинувшись на спинку кресла, беспамятно прикрыл жалюзи век. – А то сидишь, думаешь, думаешь. И то надо, и это. Того и гляди, мозги сгорят от перенапряжения. Как лампочка. А сейчас – лафа!

И глумливо усмехнулся в окно.

– Кто там? – заинтересовался Банан. И не выпуская из рук придыхательных аксессуаров, запихал голову в окно.

В густо оранжевой рубахе неведомых заморских материй и рыхло-черных джинсах, припадая на оба костыля, забыченно сложив вороньи крылья бровей, к дому шкандыбал Ара. Шел и тащил на затёкших плечах души тяжкий рюкзак своей загруженности. Ара шёл вперёд, а «рюкзак» угрюмо тащил его куда-то назад и вниз, в подземелье внутреннего опыта, выгибая безумно вытянутое тело. Видимо, от этого и создавался этот хромоногий эффект. Недалеко сзади шёл немногим отсталый от него Бизон, приодетый в просторную джинсовую рубаху, мило изукрашенную стирано-розовыми розами ветров внахлёст каким-то катаболическим знакам, формулам и другим метафизическим игрушкам, да в трикотажно-тонких строгих брючках под ширпотреб.

Оным самопрядным покатом прихожане выгребли из зоны звонко-желтого излучения в мшистую мглу холла, мешковато стукнувшего по глазам лёгкой дезориентацией. И поплачно скрипнув заезженной дверью, впали в цветочную прохладу комнаты.

– Кстати, Виталя, а где моя зажигалка? – вылез Банан из рыхлой мякоти вялости.

– Да, Аня, наверное, схавала.

– Ещё одна ушла, – заключил Банан, дробно звякнув смешком. И взяв со стола зажигалку, подкурил сигарету.

– Да вернётся она, не плач.

– Ага, как же. Она взяла её вовсе не для того чтобы попользоваться ею и вернуть. А для того чтобы хоть что-то с тебя урвать. В качестве вещественного доказательства того, что это не ты, а это она тебя использует. Где ты – лох, а она – тобой играет. Сейчас это самая модная игра в отношения.

– Она просто пыталась хоть как-то обналичить свои услуги, – глумливо усмехнулся Виталий.

– И это касается не только интима. Ведь когда мы кому-то помогаем, мы также, задним умом, бессознательно подразумеваем, что он автоматически становится нам что-то должен. Не важно – что. Просто – должен. И при любом удобном случае тут же спешим обналичить свой задушевный вклад. Даже если и помогаем ему совершенно искренне, с открытым сердцем.

– Не претендуя на награду, – подтвердил Ара.

– Это наш ум делает из нас проституток, – усмехнулся Банан. – Уже после того, как мы оценили произведённый эффект, перепроверив свою эффективность. Ведь если желаемый эффект был достигнут, наша самооценка тут же возрастает. А значит и эго претендует на награду.

– Так вот для чего все стремятся помогать другим! – понял Ара с усмешкой.

– Чтобы вырасти за счет его ошибок. Виртуально решив для себя его проблемы.

– Чтобы, помогая другому, не только доходчиво объяснить себе то, что нужно будет делать самому в подобной ситуации, – подхватил Бизон, – но еще и вогнать его в долги!

– Поэтому-то брак и бессмыслен, – усмехнулся Банан Виталию, – что он лишь сдерживает твоё всё возрастающее сексуальное и прочее могущество, превращаясь в дамбу, которую рано или поздно смоет.

– Если старость не наступит раньше, чем ты станешь более хорош, чем твой партнёр, – недоверчиво усмехнулся Виталий.

– И чем более ты его обожествляешь, тем дольше будут ваши отношения. – понял Банан.

– Поэтому мы и ищем того, кто покрасивее, – усмехнулся Бизон. – Чтобы прощать ошибки, как говорится, за красивые глаза.

– А не обсуждать их с другими «за глаза».

– Поэтому-то красивым быть более выгодно, – понял Ара с запоздалой усмешкой. – В бытовом плане.

– А потому причина разводов не столько в том, что в процессе жизнедеятельности постепенно обнажаются плохие качества партнера, сколько в том, что и у нас одновременно с этим всё возрастают хорошие. Создавая разностью наших потенциалов некую реактивную тягу, позволяющую нам преодолеть гравитацию уже сложившихся отношений. И улететь в открытый космос свободных отношений в поиске других недо-цивилизаций. Для того чтобы, пусть и на время, – усмехнулся Банан, – стать их Прогрессором. Осознавая неизбежность того, что рано или поздно тебе просто придётся сойти и с их орбиты.

– Они просто сами отшвырнут тебя от себя в свободный поиск, – усмехнулся Бизон, – своей вульгарностью.

– И одержимостью буквально каждый день получать от тебя прямую пользу, – усмехнулся Банан, – Делая вид, что пытаются вовлечь тебя в свои долгие-долгие социальные брачные игры.

– Каждый день выжимая тебя, как лимон, – заржал Бизон.

– В надежде хоть на какую-то кислинку, – подтвердил с усмешкой Банан.

– А не на кислую мину! – усмехнулся Виталий.

– С которой ты будешь встречать их каждодневные просьбы сделать им то то, то это, – усмехнулся Бизон. – То тототото.