– Такие манеры, как у тебя, заставляют… контейнерами поляны, – отшутился он, мучительно усаживая в кресле того слизня, в которого его засунул урок Белки. И случайно задел ногой шеренгу отставленных под стол пустых бутылок, заигравших под столом звонкую соловьиную трель. Празднуя свою отставку!

– Осторожней! – подправил его Ара на путь истинный с дежурной долей ответственности.

– Просто, у меня от таких Представлений иногда аж дух захватывает, – откровенно признался ему Банан. – А у тебя?

Но Ара неподвижно сидел уже, жестко переплетя полупустую бутылку холодными твёрдыми пальцами под вид лозовой оплётки. И затвердевшие от тягучих думок агатовые глаза его под чернявыми дугами бровей, казалось, стали ещё черней и огромней.

– Ну что, пойду я домой, – решил Ара, когда в комнату явились Аня и Виталий. – А то тут уже стриптиз устраивают.

– Саша! – мглисто надавила Белка.

А Ара повздыхал утробно за жизнь, за работу, да выскочил до придорожного столба. Где оставил сырую визитку и ушел домой усталый и унылый. И немного грустный.

Банана согнали с кресла на стульчик, усадили на его место Аню, как Королеву Бала, и стали уничтожать оставшееся пойло. А Белка взяла зефирно нежную сигарету «Kenta» и, под-закинув голову, опять обернулась хладной.

Нет, нет. Это не была безрукая Венера, хотя чем-то и походила на неё, ведь далеко не случайно Виталий не на ней остановил свой выбор. Это была ещё и близорукая Венера. И в полусвете светильника она регулярно сжимала ладошки густых ресниц, бросая усечённый взгляд на микро циферблатный хронометр, вознесенный вглубь секретера.

– Чего ты, Лена, надрываешься? – посочувствовал ей Виталий, угнетаемый чувством вины за то, что не оправдал её ожиданий. И переставил часы на стол.

– Не клади часы на стол! – встрял Банан. – Это что тебе, столовый прибор, что ли?

Виталий стебанулся, но – дико. И переставил часы на подоконник.

– Вот ты приколол, Виталя, со своей услугой, – усмехнулся Банан. – Когда человек смотрит на часы, ему кажется, что он куда-то опаздывает, чего-то не успевает. Время угнетает человека. А ты поставил переносчик этой заразы прямо перед носом! Наверное, поэтому-то ты и не носишь часов?

Но Виталий уже сидел на стульчике, упав головой на колени, и, обхватив их руками, ни то о чём-то переживал, ни то что-то пережёвывал. Или уже пережевал свои переживания, но никак не мог их хоть как-то проглотить, смирится с тем, что из рациональных побуждений он отверг иррациональные, стоявшие за Белкой:

Как за цветастой ширмой, за которой она ещё вчера уже прямо за столом начинала медленно для него раздеваться у него в предвкушении предстоящего им сегодня соития, слушая, как туго бьётся его мозолистое (от сердечных подвигов) сердце. Стараясь попасть в ритм с его тамтамом. И сегодня, в душе уже абсолютно обнаженная – всем своим трепетным сердцем – и готовая ко всему, совершенно искренне устремилась было к нему навстречу, светясь от счастья. Абсолютно уверенная в том, что она, безусловно, победит в этом нелепом состязании свою неказистую подругу. Которых все красавицы берут с собой отнюдь не для того чтобы им проигрывать, но только для того чтобы более выгодно смотреться на их фоне. А вероятному другу покорённого ею красавца было кем заняться, и их компания не распалась раньше времени. Да и чтобы красавцу не пришлось разрываться пополам между старой дружбой и новой страстью.

И теперь, от внезапно охватившего её разочарования, Белка столь же решительно завернулась от Виталия в черный плащ абсолютного равнодушия. А потому – столь же решительно и распахнула его полы Банану. Представ перед ним, так сказать, во всей красе! В том самом обнаженном от любых предрассудков сиянии счастья, которое в ней вчера за столом буквально весь вечер искрилось улыбками в предвкушении своей сегодняшней победы. Снова накрыв Банана с головой плащом своего величия. Чтобы он опять утонул у неё на груди в его нежных складках и навсегда в них с тех пор потерялся, даже уже не пытаясь выпутаться из этих блестящих – в свете луны – иллюзий.

Когда Аня не выдержала этих художественных толкований Бананом реальности и заслышала новый позыв страсти, она сгребла Виталия в охапку со всеми его сомнениями и уволокла его прочь, в ночь.

И пока Виталий и Аня висли в мягком воздухе двора, спешно скрещиваясь в сарае, в опьяненном мозгу Банана судорожно извивался скользучий червячок сумасбродной активности. И он, чтобы стать в её глазах Человеком, с энтузиазмом пролетария кидал в свою «Мальвину» словами, отточенными, как серп, и вескими, как молот:

– Вся так называемая проблема падения Красной Империи только в том, что советский человек поддался чарам сирен радиостанций «Голос Америки» и ей подобных. Поддался и подался всей душой на Запад, и попал в Запад-ню. Именно в запад-Ню! То есть – остался голышом. После того, как Запад произвёл с ним тот же фокус, что и Азазелло5 – в варьете.

Но Белка его слов в рот почти не брала, не спеша с ответом. И только утомленно отмахивалась от его ударов по её психике, думая, что он предлагает ей раздеться, укромно под’развалившись в роскошном кресле, как на троне. Да в тишь, знай себе, потягивала остаточный «шампунь», на каждый его тезис отсверкивая хрустальным бокальчиком мерцающие радуги блуждающей под музыку рукой.

– Ну, что, пойду я домой. А то уже времени много, – решила Белка, когда «идеальная пара» вернулась в дом. – Лёша, ты проводишь меня?

– Я назову тебя «день грусти»,

Я дам тебе взаймы ночей.

Расплавив плоть твоих очей.

На слёз «пластмасски» я наложу пласт ласки,

Словно художник, что на грунт накладывает краски.

– Размечтался! – усмехнулась Белка.

Заставив его возмутиться:

– Твоё имя – день грусти глухой!

Над тобою – звезда циферблата.

Ты уйдёшь.

Я останусь лежать,

Как печаль на могиле Солдата!

Стебанул Банан и, отвернув морду в сторону, демонстративно развалился в кресле.

Но, впрочем, нехотя дал себя уговорить Анне, жаждавшей уже заземлить на него потенциал Белки и поскорее уже избавиться от потенциальной конкурентки.

Банан ещё раз обдал липким взглядом её фигуральную внешность, и они отправились вверх по теченью дороги, в сопку. Держась за руки, как детсадовская парочка, в лёгком облачке страсти. Пока течением их не прибило сесть на придорожную томно жёлтую скамейку в глубине улицы, создававшей изобилием зелени девственно деревенский микроклимат.

В воздухе стоял густой цветочный запах. И мягко обнимал их нежно развивающимися по ветру ароматными руками.

Над их головами с полу романтическим уклоном колыбельно дрыгались листья роскошно огромной черёмухи со свисающими гирляндами пахучих ветвей.

После того как первый приступ страсти выпал в осадок поцелуев, Белка принялась подкармливать его россказнями про домашних, про незатейливые неурядицы и их блистательные развязки, греша, правда, стилем брачных объявлений. Затем перешла к развёрстке расклада про бывших своих мелкоуголовных любовников, постепенно перейдя к нынешнему блуждающему любовнику, по словам её, имевшему жену и ребёнка.

На дорогу, вдруг, выехала чёрная машина и фарами вырвала их из мягких объятий полутьмы.

– Это он! – возбужденно вскинулась Белка.

И заметалась, как перепуганный страус на гололёде, судорожно пытаясь спрятать голову в песке, которым его посыпали. Но лишь судорожно долбила клювом лед.

– Ах, нет. Не он. – И Белка облегчённо вздохнула, когда машина с шумом проехала по её страхам.

– Тебя пугают машины с неоном?

– Только с оном! – улыбнулась та его шутке.

– Ничего глупее и придумать надо было, – стебанулся Банан и закурил, не обделив и Белку.

Белка, вдруг, замерла. Посмотрев на невероятно расширенный, словно при осмотре окулистом, выпуклый глаз неба, тревожно сверкающий тысячью своих зрачков, в недоумении уставившихся на них сверху. Невозможно красивая и бледная, словно статуя из белого мрамора в лунную ночь.