Один раз такая зажигалка угодила на скотный двор. Как ни пытались колхозники вывести стадо – в огне всё равно сгорело около тридцати коров. После этого случая правление приказало не держать стада в загонах, а оставлять пастись в поле.
Работы у Николая после этого только прибавилось.
«Самые первые бомбёжки начались в конце июня – начале июля 1941 года, – рассказывает Николай Данилович, – как-то раз слышу ночью гул. Вижу – включились оба прожектора: один из них «ловит» немца, и в этот момент на него направляет свои лучи второй. Вот теперь-то гад не уйдёт! Сразу начинают работать зенитки. Ещё немного – и самолёт подбит, пошёл на снижение!
Прежде чем начать бомбардировку, немцы сбрасывали на парашютах осветительные бомбы. Летит нечто этакое, полыхает ярким огнём, а вокруг становится светло, совсем как днём».
Часто Николай наблюдал, как бомбили Подольск, как вражеские самолёты летели в сторону Москвы. Было ли ему страшно? Наверное, но после первой же бомбёжки это чувство у него немного притупилось, отодвинулось на второй план, уступив место ненависти к врагу и горечи за всё происходящее.
С самого первого дня войны, Николай сильно волновался за родных, оставшихся во Мшищах. Вопросы «Как там они? Живы ли?» терзали душу намного сильнее, чем частые авианалёты противника.
Однажды он набрался храбрости, подошёл к председателю и говорит:
– Отпусти меня, я должен отправиться домой, к родным, в свою деревню!
– Не могу, – ответил председатель, – если уйдёшь ты, тогда некому будет стеречь колхозное стадо. На фронт то забрали почти всех. Потерпи немного, может всё скоро образуется.
Пришлось остаться. А что оставалось делать? Сторожил бессменно, и днём. И ночью. Спать приходилось урывками. К концу лета вымотался так, что и передвигался кое-как, пошатываясь. Ни и какой же пастух из такого доходяги? Случись что с коровой, бедолага вряд ли сможет её отыскать.
Но, тем не менее, Николай с поставленной задачей справился. А в сентябре председатель вызвал его к себе, выдал немного денег и велел отправляться домой. Враг был совсем близко, какое уж тут может быть стадо?
Когда Николай вернулся во Мшище, его встретили только дети, старики да женщины. Всё взрослое мужское население было давно на фронте. Среди оставшихся в деревне был и его отец – из-за ранее полученной контузии во время финской войны, его признали непригодным к строевой службе и оставили дома.
Что оставалось делать? Помогать! Ведь рабочие руки на селе нужны постоянно и в любое время. Не раздумывая ни дня, Николай решил отправиться в правление местного колхоза, где ему сразу нашли работу. В основном, приходилось возить ночью зерно на обмолот (днём лошади были заняты), но чаще всего брался за любое срочное дело.
Партизан? Гут!
Время шло. Быстро промелькнула осень, а перед самым началом зимы во Мшищах появились немцы. Пришли они неожиданно, хоть все и знали, что это рано или поздно должно случиться. Их появление было столь внезапным, что селяне едва успели попрятать по закоулкам продовольствие и всё самое ценное, что у них на тот момент было.
«Первым делом мы увидели технику, – вспоминает Николай Данилович, – за крытыми грузовиками следовало несколько мотоциклистов, а за ними – велосипедисты. Довершали картину конные упряжки – они тащили артиллерийские орудия.
Незадолго до того, как немцы вошли в село, в деревне всё чаще стали появляться наши солдаты. Оборванные и голодные, они выбирались из окружения как могли, используя любую возможность. В деревне они не задерживались. Приведя себя в порядок и пополнив запасы провизии, они сразу отправлялись дальше. Один из таких окруженцев остановился у нас в доме, да так и не успел уйти.
Как только фрицы вошли в деревню, то сразу начали бесчинствовать. Без всяких церемоний врывались в дома, забирали всё, что могло пригодиться в дальнейшем, а может просто понравилось.
Когда мы увидели, что они направляются в сторону нашего дома, то сильно испугались – ведь у нас был гость. Куда его можно перепрятать? Бежать было уже поздно, поэтому решили его спрятать. Родители придумали такую хитрость: загнали солдата на печку, велели ему затаиться и забросали тряпками. Мама побежала к соседке – благо её крыльцо было совсем рядом с нашим. У них жила слепая некрасивая девушка – её и уложили на солдата сверху, а сбоку поставили доску – получилось нечто похожее на лежанку.
Как ни странно, наша затея удалась. Когда фрицы вошли в дом, то сразу устроили обыск, выгребли всё съестное, перерыли наши вещи. Но солдата они не заметили, да и девушку трогать не стали, лишь поморщились, посмотрев на неё – кому она нужна такая, убогая?
Окинув ещё раз комнату взглядом, один из немцев заметил на мне новую шапку – в суете я забыл её припрятать. Тут же он подошёл ко мне, сорвал с меня шапку и напялил на свою башку. Потом подошёл к зеркалу и уставился в своё отражение. Наверное, увиденное ему понравилось, так как покрасовавшись вдоволь, он повернулся в мою сторону и одобрительно произнёс: «Гут!».
Отец всё это время сидел за столом и немцев сразу насторожил взрослый мужик в доме. После контузии батя вёл себя немножко странновато, при этом он был ещё и стриженый наголо. Впрочем, последний факт оказался ему только на руку. Фрицы глянули на него, помолчали немного, а потом спрашивают: «Партизан?»
Батя помотал отрицательно головой, потом сложил пальцами решётку и отвечает: «Тюрьма!»
Немцы успокоились, закивали одобрительно: «Гут!» В их понимании заключённый – значит противник советской власти, значит свой!
Тщательно обыскав дом, часть «гостей» вышла на улицу. Смотрим – схватили нашего поросёнка. Как только его закололи – сразу поволокли на свою кухню, жрать.
Оставшимся фрицам стало холодно. Растопили они печку – тут-то мы заволновались по-настоящему, ведь на ней спрятан солдат! Выдержит ли он? Но парень показал себя молодцом, ни слова не пикнул, вытерпел, хотя жгло его сильно.
Как только немцы согрелись, то сразу отправились по своим делам. Мы бросились к солдату, освободили его из жаркого плена и тихонько вывели на улицу. Он поблагодарил нас, а потом ушёл огородами. Больше о нём мы никогда не слышали.
На ночь немцы в дом не вернулись. Тогда отец придумал такую хитрость: снял с пола несколько досок, набросал стружек, добавил мусора всякого, в общем, навёл беспорядок. И без того скромный дом превратился в грязный сарай. Матери он велел лечь на лавку и прикинуться больной.
Утром фрицы вернулись и видят: в доме грязно, лежит больная женщина, стонет. Поморщились, плюнули и сказали: «Рус швайн, свин!» и тотчас вон из дома. А нам это и надо было! Смотрим – написали на двери что-то оскорбительное на своём языке. Больше нас они не беспокоили».
Чужая душа – потёмки
Вместе с передовыми немецкими отрядами, в деревне появились дружинники из Waffen-SS. Николай Данилович не стал рассказывать, что они вытворяли во Мшищах, но один случай всё-таки описал: «Однажды я увидел такую сцену: подзывает эсэсовец какого-то старика к деревенскому колодцу и говорит ему на чистейшем русском языке: «А что, дед, сколько человек может войти в этот колодец?»
Сейчас сложно определить, была ли это своеобразная издевательская шутка или затевалось что-то другое. Старика эсэсовец не тронул, но дед сильно перепугался, так как вести о бесчинствах карателей во многих оккупированных населённых пунктах доходили до местных жителей. Правда, Мшищам повезло – здесь фрицы не успели провернуть нечто подобное.
Припоминает Николай Данилович и такой случай: «Был в нашей деревне старый царский офицер Иван Терентьевич Лабазников (в точности фамилии он не совсем уверен). Раз он «царский» офицер, значит, пойдёт на сотрудничество с «новыми властями» – решили те. Ему сделали предложение занять пост деревенского старосты, на что Иван ответил решительным отказом. За такую дерзость полагался расстрел, но его эта участь миновала – он был слишком стар, поэтому его посчитали неопасным и отстали».
