Эрих отказался от всего, сказал, что стандартные варианты устраивают, а если захочется потом что-то изменить, он сам решит, что надо. Но все равно итоговая сумма за услуги оказалась намного больше той, которую объявляли. Эрих не стал спорить, заплатил, но запомнил это.
Он все стал запоминать подробнее, чем раньше, ведь теперь запоминать больше некому. Раньше мать, когда была здорова, многое запоминала и напоминала. И когда болела, тоже иногда что-то помнила, чего не помнил Эрих. Теперь лишь он один, на отца надежды нет. На поминках он только плакал и выпивал, и заснул за столом.
Поминки были в квартире. На них были Эрих с отцом, две соседки, двоюродная сестра матери, которую Эрих впервые видел и которая передала соболезнования от каких-то Сениных, и какая-то знакомая отца. Соседка его или кто, Эрих не понял. Непонятно, зачем отец ее пригласил. Она молча пришла, молча поела, выпила и ушла.
Потом были разные дела по оформлению жилищных и прочих документов.
Потом Эрих взялся убираться в комнате матери.
Выяснилось, что мать хранила:
не поддающееся подсчету количество разномастных стеклянных банок, от самых маленьких, из-под сметаны и майонеза, купленных и съеденных еще в советское время, и из-под джемов и конфитюров, до средних, из-под какой-нибудь баклажанной или кабачковой икры, и больших, двух- и трехлитровых, с крышками и без;
множество пластиковых контейнеров разных размеров;
два десятка бутылок из-под воды;
сложенные в кипы пакеты – на подоконнике, на стульях и под стульями, под диваном, на шкафах, в комоде;
в книжном шкафу и на полу в углу возле него – пачки старых газет, комплектов журналов «Работница», «Огонек» и «Здоровье», все комплекты кончались девяностым годом;
и много, очень много коробок, которые громоздились друг на друге вдоль стен, доходя чуть не до потолка. В них были старые и негодные кувшины-фильтры для воды, которые Эрих собирался выкинуть, но не успел, два неработающих утюга, два электрочайника с коростой накипи на дне, новый мини-пылесос, ни разу не использованный, старая обувь матери и Эриха, детские игрушки Эриха, его школьные тетради, учебники и дневники, обрезки тряпок и тряпочек, клубки шерсти (мать когда-то вязала), а чаще всего в коробках была лишь скомканная бумага или совсем ничего, пустые коробки, которые могли для чего-то пригодиться.
Эрих купил в хозяйственном магазине дюжину мешков и начал все в них выносить. В мешках и удобно, и никто не видит остатков чужой жизни. Сначала вынес весь этот упомянутый мусор, потом одежду матери и всякие ее вещи, потом журналы, книги. В его комнате тоже были книги, несколько штук, он давно не читал и их, а эти точно никто не будет читать. Эрих несколько раз видел у контейнеров мусорки груды книг, которые никто не брал. Зачем хранить то, что никому не нужно? Для лицемерия, показать, что ты образованный? Все книги давно есть в интернете. Читать там намного удобнее, а в старых книгах желтая бумага и мелкий шрифт.
Но все же он не просто вынимал книги из шкафа и засовывал в мешки, он сначала осматривал их. Вот Стендаль, собрание сочинений. Двенадцать зеленых томов. Анатолий Иванов, тоже зеленый, но светлее, веселее. Пять томов. Евгений Федоров, «Каменный пояс». В трех серых толстых томах. Неплохо человек заработал. Черный Ромен Роллан. Девять томов. Морковного цвета Бальзак. Восемь томов. Бледно-голубой И.С. Никитин. Два тома. Кто такой, неизвестно. Коричневый Чернышевский. Пять томов. И еще несколько собраний сочинений разных писателей. Грин, Гайдар, Островский (тот, который «Как закалялась сталь»), Шолохов, Серафимович, Тургенев, Лесков, Чехов, Салтыков-Щедрин, Хемингуэй. Все новенькое, нетронутое. А еще книги одиночные, не собраниями: «Толковый словарь русского языка», «Вегетарианское питание», «Энциклопедия домашних заготовок» и так далее.
Потом Эрих взялся за мебель. Первый шкаф, книжный, с застекленными дверцами, разобрал аккуратно, вынес и поставил у контейнеров на виду, поставил рядом и коробочку с крепежными деталями. Может, пригодится дворникам- таджикам? Но никто не польстился, дворники стали разборчивы или давно укомплектовались: из окружающих домов постоянно выносят устаревшую мебель. И Эрих перестал церемониться, он просто разбивал молотком и раздирал на части сервант, платяной шкаф, комод, письменный стол, кровать, стулья. Это оказалось непросто: мебель при социализме делали некрасивую, но крепкую.
Он не оставил ничего, кроме сумки с разными документами, альбома со старыми фотографиями и настольной лампы, которая была тоже старая, но хорошая: на тяжелой ножке, возможно, бронзовой, с белым стеклянным куполом-абажуром.
Теперь предстояло сделать ремонт. У себя в комнате Эрих давно его сделал: сам заштукатурил и побелил потолок, поменял окно на пластиковое, оклеил стены приятно-бежевыми обоями, снял с пола так называемую паркетную доску – квадраты с дощечками, вытертыми, вылинявшими, во многих местах отскочившими, залил пол цементной стяжкой, положил на нее ламинат цвета «бук Бавария». Стало чисто, красиво, уютно. Каждая вещь на своем месте, ничего лишнего. Мебель простая, темнее пола, цвет – «орех итальянский».
Понемногу после этого он преобразил и прихожую, и санузел, и кухню. Работал урывками: мать на каждое изменение реагировала болезненно. В старый кухонный шкаф вцепилась, как крестьянка в последнюю корову. Пусть старая и не дает молока, но – любимая. Какой-то фильм Эрих видел о деревне, отсюда и сравнение. Все наши сравнения теперь не из жизни, а откуда-нибудь.
Кое-как Эрих все-таки отремонтировал санузел и кухню, заменил трубы, краны, раковины и унитаз, в кухне навесил и поставил новые шкафчики, у себя же мать не разрешала трогать ничего.
Начать надо с самого трудоемкого: снять паркетную доску. Придавленный раньше мебелью, пол теперь под ногами прогибался, трещал, дощечки ломались и вылетали.
Эрих взялся за пол с угла, что был за стоявшей тут кроватью: квадрат паркетной доски возвышался над полом. Он был похож на люк или крышку тайного хранилища. Эрих легко вынул его и даже не очень удивился, когда увидел под ним пакет. Будто этого и ждал. Он развернул пакет и увидел пачку денег и маленький матерчатый мешочек. Пересчитал деньги. Их было 76 тысяч. Как мать их скопила, непонятно. Наверное, начала копить давно, когда еще выходила из дома и сама получала пенсию. Большинство купюр были тысячные, но были и сотенные, и пятидесятки, и даже бумажные десятки, которые давно не в ходу. И пятерок несколько было, Эрих уже забыл, как они выглядят. 2002 год на них обозначен. Интересно, принимают ли их? Позже выяснилось – принимают.
А в мешочке оказались драгоценности: золотой перстень с камешком, золотой или позолоченный браслет и две сережки – в центре фиолетовые большие камни, по кругу белые. Никогда Эрих не видел их на матери, никогда она их не носила. Возможно, это все осталось от бабушки Эриха, которой он не видел, она умерла до его рождения. Она родила его мать поздно, мать тоже поздно родила Эриха, ей было тридцать семь лет.
Вдруг это антикварные вещи? Вдруг они дорогие? Для кого мать хранила их, зачем? А деньги зачем? И спрятала в самом глупом месте, тут проходит труба отопления, а дом старый, трубы старые, запросто могло прорвать и залить.
Эрих набрал в поиске: «Оценка и прием антиквариата в Москве». Нашлось несколько магазинов, большинство в центре. Эрих поехал туда. Поехал на такси. Таксист был в маске на шее.
– Наденьте, пожалуйста, маску правильно, – сказал Эрих, сам надевший так, как полагалось.
Таксист надел, но сказал:
– Маска, не маска, никакой польза.
Эрих был в хорошем настроении, поэтому не против был поговорить.
Сказал добродушно:
– Откуда вы знаете, что нет пользы?
– Все знают.
– Откуда вы знаете, что все знают?
– Говорят люди.
– Что говорят люди?
– Что маска, не маска, кто болеет, тот болеет, кто умирает, тот умирает.
– Есть какие-то цифры, статистика?
