История эта произошла совсем недавно в одном из старых домов на Василевском острове города Санкт-Петербурга.

Всем питерцам знакомы дома-колодцы, плотно прилегающие друг к другу и образующие собой целые кварталы со сплошным фасадом. Внутреннее состояние таких дворов имеет резкое отличие от их парадной, украшенной лепниной, а иногда и позолотой, части. В окна квартир, расположенных друг против друга, не проникает солнечный свет. В каморках таких коммуналок в своё время жили Гоголь и Достоевский. Быть может, именно отсутствие света, серость и убогость вокруг так повлияли на их творчество?

Дом, в котором прошло детство нашего героя, находился на четвёртой линии упомянутого выше района, буквально рядом с известным всем питерцам Двором Духов. Сам Аркадий Натанович Каплун с семьёй недавно переехали в новую благоустроенную квартиру в Петроградском районе. Но тоска по комнате в коммуналке, где прошли лучшие годы детства, никак не хотела отпускать его душу. Поэтому при каждом удобном случае Аркадий рвался туда под предлогом того, что едет навестить старую больную мать. И лишь одному ему было известно, что только там, в этом мрачном, сером дворике к нему приходило вдохновение, а иногда и озарение.

Дворы старого города насквозь были пропитаны историей и каким-то особым духом. Проводя далеко идущие параллели, Аркадий нередко сравнивал их с головками сыра с плесенью. Внешность такого сыра порой очень обманчива: за резким, иногда неприятным запахом скрывается восхитительный нежный вкус. Попробовав его однажды, ты навсегда становишься поклонником этого загадочного деликатеса с богатой историей.

Именно таким был двор, в котором родители Аркадия поселились после свадьбы, получив в пользование чудесным образом сразу две комнаты в трехкомнатной коммуналке. И ничего, что одна из них была проходной и обе они имели окна, выходящие во внутренний двор.

Именно там, сидя на полусгнившей скамейке рядом с аркой чёрного входа, невидимый никем, он рассматривал окна своего дома в старый театральный бинокль, доставшийся ему по наследству от безвременно почившего отца. В этих окнах кипела своя особенная жизнь, за которой Аркадий любил наблюдать еще в детстве, вот так – тайком. Повзрослев, он не мог изменить своей привычке, даже когда создал семью и у него родились дети, при любой возможности, возвращаясь вечером с работы, Аркадий неизменно усаживался на скамейку и наблюдал, как оживал дом, постепенно одно за другим зажигая свои окна. Он мог сидеть так, не двигаясь, несколько минут, а потом, на некоторое время, закрыв глаза, брал в руку простой графитовый карандаш и записывал в свой блокнот идущие к нему потоком рифмованные мысли. Так рождались стихи. И это была его большая тайна, он никому никогда не показывал свой блокнот.

После того, как Флёру Соломоновну с подозрением на ковид отвезли в больницу, Аркадий перебрался сюда жить. Предлогом и оправданием перед супругой было то, что старый чёрный кот, любимец его матери, не сможет существовать один, а забирать его домой было крайне опасно в связи с аллергией младшей дочери на кошачью шерсть.

Буквально на следующий вечер, сидя в своем излюбленном месте и глядя вверх на чёрный квадрат звездного неба в ожидании вдохновения, Аркадий боковым зрением увидел, как в его окне вдруг стал мерцать слабый свет. Это совсем не походило на отблески ночника или электрического фонарика, скорее всего, на пламя. Пожар или ограбление?

Запихивая на бегу блокнот и карандаш во внутренний карман пальто, он стремглав бросился в свой подъезд и в мгновение ока взлетел на пятый этаж, перепрыгивая через ступеньку старой истертой за сотни лет лестницы.

Еле переводя дыхание, трясущимися руками он достал из кармана ключи, но никак не мог попасть ими в замочную скважину. Мысленно представляя, как сейчас бросится на грабителей, ворвался в квартиру, добежал до порога своей комнаты, рывком распахнул дверь и остановился, как вкопанный.

На письменном столе, пережившем блокаду и доставшемся ему по наследству от деда, стоял массивный канделябр на пять свечей, рядом с ним на подставке из дерева – искусной работы серебряная чернильница. А вполоборота к Аркадию на стуле сидел облачённый в чёрный фрак мужчина, на голове которого восседал высоченный цилиндр.

Немного придя в себя, заплетающимся языком Аркадий смог выдавить одну единственную фразу:

– Вввы кккто?

Мужчина обернулся, поставил в чернильницу перо, коим только что водил по лежащему перед ним листу бумаги, приподнял над головой свою шляпу и произнес:

–Bonsoir, mon seigneur.*

Единственное, что в данный момент смог осознать Аркадий, было то, что этот незнакомец был похож на него самого. Это не была его точная копия, но человек одетый, как городской щеголь пушкинской эпохи, очень смахивал на Аркадия чертами лица.

Незнакомец привстал, улыбнулся хозяину квартиры, слегка склонив голову, потом взял в руки канделябр и одним ловким выдохом задул его. В этот самый момент Аркадий упал без чувств.

Придя в себя, он первым делом нащупал выключатель. В наполнившейся электрическим светом маленькой комнатке всё было, как и прежде, за исключением белого листа бумаги на письменном столе и покоившегося рядом большого гусиного пера с остро отточенным концом.

На негнущихся ногах Аркадий подошел к столу, взял неизвестно как оказавшийся тут лист сероватой и плотной бумаги и стал вчитываться в строки, написанные аккуратным витиеватым почерком.

Узри, потомок, истину одну:

Над словом и оно не властно – время.

А тот, кто создал звёзды и Луну,

Талант дарует. Только это бремя.

И лучше запиши, чтоб не пропало,

Так повелось и будет в мире этом:

Трон – королю, крестьянину – орало,

Но слово и перо – всегда Поэту.

Мелкий озноб бил его тело. Он чувствовал, как лист подрагивает в трясущихся руках. Очень пересохло горло, и он, не отпуская листа из рук, прошел в комнату матери. Там в старом шкафу за стопкой книг она всегда держала початую бутылочку хорошего армянского коньяка. Плеснув себе добрую порцию в стоявшую на столе кружку, Аркадий выпил залпом, и присев на диван, стал снова вчитываться в слова. Он смог запомнить стих со второго прочтения, настолько просто и в то же время искусно были переплетены слова. Закрыв глаза, Аркадий прочитал стих еще раз, произнося слова полушепотом, как будто боясь, что кто-то неведомый узнает его тайну.

Когда же, приоткрыв веки, он глянул на лист, который все так же покоился в его левой руке, Аркадий с ужасом обнаружил, что буквы исчезают прямо у него на глазах. Теперь он расширенными- то ли от страха, то ли от удивления – зрачками наблюдал, как исчезла и поставленная незнакомцем в конце стиха жирная точка. А буквально через минуту плотный лист бумаги стал превращаться в серый пепел, который, словно снег с небес, падал вниз на мягкий ковер и там таял.

У Аркадия еле хватило духа, чтобы не упасть в обморок еще раз. Он собрал в себе все внутренние силы, потом недолго думая вылил в кружку оставшийся коньяк и выпил все одним глотком, даже не почувствовав, как обжигающая жидкость течет по горлу вниз. Его тело сейчас походило на один большой нерв или на тугой стальной канат, который держит на себе вес, превосходящий его собственный в десятки или сотни раз.

Выйдя из оцепенения не ранее чем через четверть часа, Аркадий все еще негнущимися пальцами достал из пальто свой блокнот и стал мелким, мало разборчивым почерком, записывать туда только что прочтенный им стих.

Идти на кухню и готовить себе ужин ему очень не хотелось, тем более пересекаться там с соседкой, которая, как он точно знал, будет приставать к нему с назойливыми вопросами по поводу здоровья матушки. Но он знал и то, что выпитый в таком количестве коньяк сделает свое дело, и оставлять пустым желудок было бы не самым правильным решением, тем более на ночь. Поэтому, открыв холодильник, нашел там пару сосисок, небольшой кусочек любимого сыра, баночку фруктового йогурта и два кусочка батона, бережно завернутого в полиэтиленовый пакет. Все это он отправил в свой уже порядком урчащий живот и только после этого понял, что до сих пор не снял пальто и ботинки.