Что приходится тратить его впустую,

Ожидая, когда нас

Нагонит жизнь….»

– Что ты там бормочешь себе под нос? – спросила меня тётушка.

Я утёрла слёзы и ответила:

– Ничего. Я просто пожелала г-ну Акайо счастья.

– Воистину, странный ребёнок, – прошептала тётушка.

Мы продолжили наш путь, но меня уже совсем не интересовала красота окружавших меня пейзажей, я бросала быстрые взгляды то на тётушку, то на сестёр, и на какой-то миг мне показалось, что я не имею ничего общего с этим миром, что на самом деле всё это так далеко от меня.

Это впервые испытанное мной чувство впоследствие возвращалось ко мне неоднократно. Я вспоминала молодого самурая Тэкэо, и мне становилось как-то не по себе.

«Я так и не увидела императора», – с досадой подумала я, прекрасно понимая, что вся эта дерзкая выходка не имеет к моей внутренней сути никакого отношения. Так бывает, когда ты мысленно отрываешься от земли. Образ опавшей сакуры в саду с беседкой явился для меня каким-то зловещим предзнаменованием. Мне ни о чём не хотелось думать, и почему-то где-то в душе подспудно жила надежда того, что с мамой всё в порядке, и не было никакого письма, извещающего о её болезни.

Тётушка с подозрением поглядывала на меня. Ещё бы! Я вела себя подозрительно спокойно. Она не понимала того, что творилось со мной после всех этих событий.

Вечером мы остановились на некоторое время в небольшом городке Ямагата. Коням требовался некоторый отдых, а мы, в особенности изнеженная тётушка-аристократка, нуждались в ночлеге.

Гостиница была совсем небольшой, но хозяин оказался человеком довольно вежливым и приветливым. Увидев тётушку, он расплылся в излияниях своей благодарности в том, что в его гостиницу пожаловала такая «уважаемая особа».

Он понимал, что эта вечерняя постоялица имела отношение к императорскому двору, и хотел всячески угодить нам. Каждой из нас была выделена отдельная комната, однако мне пришлось ночевать с Кимико, так как моя младшая сестра всё время плакала, и я не хотела оставлять её в одиночестве. Хакира так же была печальна и молчалива, она почти ни с кем не разговаривала, и на вопросы отвечала безучастным: «Да, нет…не знаю».

За ужином тётушка была молчалива, она ушла в свою комнату и не выходила оттуда до самого утра.

Что касается меня, то я, убедившись в том, что Кимико уснула, молча сидела в темноте и смотрела в окно. Ночь с её тишиной завораживала меня. Жена хозяина гостиницы, г-жа Акимото, постучалась ко мне. Это был знак вежливости и заботы о своих постояльцах.

– Вам ещё что-нибудь нужно? – спросила меня г-жа Акимото.

– Принесите мне свечу, бумагу и несколько кусочков угля.

Такая просьба несколько удивила её, но г-жа Акимото не подала вида. Я уснула лишь под утро, а перед нашим отъездом я поблагодарила хозяйку гостиницы, г-жа Акимото долго всматривалась в мой рисунок, затем поклонилась мне и произнесла:

– Очень красиво. Где Вы научились так рисовать?

Я пожала плечами.

– Нигде. В ту ночь меня просто посетило вдохновение.

Тётушка бросила беглый взгляд на мой рисунок и с упрёком сказала;

– Так ты совсем не спала, Оно-но?

– Нет.

– Напрасно. Тебе могут понадобиться силы, когда мы приедем.

– Я не верю в то, что моя мама больна. Может быть, это – всего лишь глупые слухи, не имеющие ничего общего с действительностью.

– Что за вздор! Нам нужно продолжать путь. Садитесь в повозку!

Кимико зарыдала и всем телом прижалась ко мне. Увидев удручённое личико моей младшей сестры, тётушка смягчилась, погладила волосы Кимико. Кого могут оставить равнодушным слёзы ребёнка?

– Я тоже хочу верить, что всё в порядке, – произнесла тётушка, перед тем, как сесть в повозку, – успокойся, Кимико, монах дал хорошее лекарство, оно обязательно поможет Мий-око.

Будущее никому не дано знать, мои мысли в тот день были поглощены опавшей сакурой в заброшенном императорском саду и молодым самураем…..

……

Мама, едва живая, лежала в своей комнате, а вокруг неё суетились служанки. Она на самом деле казалась больна. Кимико вылезла из повозки, сломя голову помчалась в дом и больше не отходила от мамы. Она много плакала, однако старалась не показывать своих слёз, потому что кто-то давненько сказал ей, что больной не должен видеть слёз родственников, потому что тогда ему становится намного тяжелее.

– Успокойся, Кимико, – шептала я ей в те минуты, когда мы, всё же, покидали комнату, чтобы принести ей новых снадобий. Но она не слушала меня.

….К обеду мы собрались всей семьёй в гостиной. Я видела, как сильно был удручён отец, он даже осунулся, на его уже немолодом лице, как будто бы, появились новые морщинки. Я никогда не видела его таким раньше.

– Что же произошло? – спросила тётушка, отложив в сторону свой разноцветный веер. В последнее время она пользовалась им реже обычного.

– Когда я увозила девочек в Киото, Мий-око была вполне здорова.

Отец пожал плечами:

– Наверное, она чем-то отравилась. Такое случалось и раньше, однако это быстро проходило, но сейчас….

Он вздохнул:

– Я слышал о том, что в соседнем селении умерло много людей от какой-то неизвестной лихорадки. Неделю назад к нам приезжали жители из этой деревни. Моя жена, Мий-око, могла заразиться от них.

Мама непрерывно стонала, черты её лица заострились, как это бывает у умирающих людей. Они долго мучаются, а затем уходят в Небытие. Однажды на моих руках умер слуга, за которым я и мама ухаживали, с тех пор смерть рисовалась в моём воображении в негативном виде. Я боялась смерти, смерть приносила людям большие страдания. Смерть уносила с собой хороших людей, с которыми я была близка и которым доверяла. Смерть – это зло. Хакира дежурила возле ложа больной, сменялась со слугами, чтобы хоть немного выспаться, однако выспаться не удавалось.

Когда твой близкий любимый тобою человек умирает, ты стараешься всеми фибрами твоей души помочь ему, облегчить его страдания, но ничем не можешь их облегчить. И вдруг в один момент ты начинаешь понимать, что смерть была бы избавлением для него от всех страданий, что он уже не желает больше жить, но не может сказать этого, ибо умирающие не говорят.

Я подумала тогда о яде и тут же застыдилась собственных мыслей. «Убийство – это грех», – подумала я. Десятилетний ребёнок уже мог слышать эти прописные истины, только вот откуда? Память твоих предков, говорящая с тобой ощущениями каждой твоей клетки, твоим естеством.

– Мамочка, не умирай! Прошу тебя, не умирай!

Слёзы струились из моих глаз, как потоки дождя над Океаном.

Я понимаю, Кимико должна была видеть моё спокойствие, чтобы в доме, наконец, воцарилось спокойствие, однако я ничего не могла с собой поделать.      К обеду тётушка послала за лекарем в соседнюю деревню. В доме царило напряжение. После полудня возле дома остановилась повозка, и оттуда вышел плотного телосложения человек в фиолетовом кимоно. Его волосы были заплетены в многочисленные косички и стянуты на затылке. Он вышел из повозки со своим ярким саквояжем, в котором лежали многочисленные инструменты, которых я никогда не видела.

Лекарь поклонился отцу, поздоровался с тётушкой Акирой. Когда его проводили в комнату больной, он долго не выходил из неё, а мы столпились возле двери и ждали, когда же выйдет лекарь и огласит свой вердикт.

Я видела, как нервничали мои сёстры; Кимико трясло, и она не находила себе места; Хакира держалась мужественно, стараясь никому не показывать своего состояния. Но я-то знала, как ей было плохо. Хакира всегда оставалась для меня загадкой. Я увязалась за лекарем, представившимся г-ном Иоширо Такаясу, однако слуги преградили мне дальнейший путь к матери.

– Сюда нельзя, г-жа.

– Кто сказал? – я нахмурилась, посмотрела на закрытые двери.

– Так доктор сказал.

– Мне наплевать на то, что сказал доктор, я хочу видеть маму!

– Оно-но! – властный голос тётушки Акиры на некоторое время отрезвил меня, однако лишь на некоторое время. Я уговорила доктора разрешить мне присутствовать рядом с ним и во всём помогать.