Помедлив немного, я продолжала:

– «В эту Вечную ночь

Окутаны мглою кромешной

Белой сливы цветы,

Но хоть цвет и

Сокрыт от взора

Утаишь ли благоуханье?!»

Я не заметила того, с какой силой притянул меня к себе Тэкэо, он посмотрел в мои глаза и хрипло произнёс:

– А если однажды ты войдёшь в гарем императора Ниммё, будешь ли ты самой лучшей для него?

Вопрос Тэкэо смутила меня и разозлил:

– Я никогда не войду в гарем императора! Я – не уличная девка и не пустышка! Однажды я выйду замуж за уважаемого чиновника и буду пользоваться уважением общества.

Тэкэо отвернулся, посмотрел на начавшую опадать сакуру:

– Так ли тебе неприятен наш император?

– Я никогда его не видела, – ответила я.

– Но однажды ты хотела бы увидеть. Как ты его себе представляешь, Оно-но?

– Тётушка Акира говорит, что он увлекается философией, но я думаю, наш император – высокомерный толстый старик.

Мне показалось, что Тэкэо улыбнулся.

– Почему ты так говоришь, ведь ты же никогда не видела нашего императора?

Я пожала плечами:

– Не знаю, просто, я думаю, все императоры – сладострастные высокомерные старики.

– А ты хотела бы его видеть?

– Да, чтобы затем похвастаться Кимико, моей младшей сестре. Однажды мы поспорили с ней, я проиграла этот спор.

– Ты хочешь выиграть?

– Очень хочу, если это случится, Кимико отдаст мне рисовые шарики, когда я навещу её во время каникул. Я уже рассказывала Вам о моём давнишнем споре с сестрою.

Тэкэо хотел что-то сказать, однако снаружи за калиткой послышался шорох. Он взял меня за руку.

– Нам нужно уходить. Это – служанки императрицы, если они увидят нас здесь в любимом месте императора, нам несдобровать.

В тот день Тэкэо вывел меня через «чёрный ход» и перед тем, как расстаться, прошептал:

– Приходи сюда завтра, я открою тебе одну свою тайну.

Меня заинтриговали эти слова, и я пообещала самураю, что обязательно приду после урока хироканы.

Но на следующий день меня ждали страшные новости. Пришло известие о том, что умер мой отец, наш дом был распродан за долги соседнему феодалу, Хакира скрылась, и до сих пор никто ничего не знает о её точном местонахождении. Что касается Кимико, то говорили, она была продана в рабство к одной госпоже из небольшого городка под названием Шайори недалеко от округа Амита.

Тётушка Акира привела меня к себе и долго утешала.

– Успокойся, дорогая. Тебе нельзя волноваться, иначе ты станешь плохо учиться и быстро разочаруешь г-жу Юко.

– Мне наплевать на г-жу Юко, если мои близкие неизвестно где, и мой дом разорён!

Я разрыдалась, вспоминая об отце, который, должно быть, уже покоился в земле, а я так и не смогла проводить его в последний путь. Возможно, он заразился от мамы неизвестной лихорадкой, так как в то время он был очень слаб и ничего не видел, поглощённый своим горем.

Я видела, как нахмурилась тётушка, но она тут же взяла себя в руки, не полагается ругать человека, попавшего в беду.

– Прошу Вас, позвольте мне уехать! Мне нужно разыскать своих сестёр и помочь им устроить их судьбу.

– Ты думаешь, ты сможешь их разыскать?

– Как Вы можете так говорить, тётушка! Это же – Ваши племянницы.

– Я могу отправить слугу Йоши, чтобы он разыскал сестёр.

– Нет, пожалуйста, тётушка, позвольте мне уехать на некоторое время, я буду Вам очень благодарна. Прошу Вас, поговорите с г-жой Юко, чтобы она отпустила меня.

Тётушка была рассержена на меня за мою дерзость.

– О, боги, за что мне такое наказание! Г-жа Юко перестанет благоволить мне, если я только заикнусь об этом.

– Но почему?

– Как ты не можешь понять, Оно-но! Завтра приглашён император в литературный салон к г-же. Она меня даже слушать не станет, и весь свет отвернётся от меня тогда.

Я поняла, тётушка волновалась за своё положение в обществе, за свою репутацию, чем за судьбу моих сестёр.

Я сбежала на следующий же день, пошла после занятий в храм к монаху Акайо. Боги не желали внимать моим мольбам, мои глаза не просыхали от слёз, которые струились по моим щекам, как две полноводные реки.

Акайо проводил меня в сад при храме и сел напротив меня на небольшую удобную скамью. Лето было на исходе, уже клонились к земле красочные гибискусы и рододендроны, которые очень любила моя мама. Помню, в нашем доме всегда было очень много этих цветов, и от этого интерьер казался светлее и уютнее. Он взял мои руки в свои и долго смотрел в мои глаза.

– У тебя что-то случилось, Оно-но?

Я рассказала ему всё, что мне самой было известно. Мы долго сидели, молча.

Наконец, Акайо первым решил прервать молчание.

– И что же ты хочешь делать, Оно-но? – спросил он.

– Г-н Акайо, помогите мне уехать из Киото, чтобы я могла найти своих сестёр. В моей душе не будет покоя, пока я не узнаю, что с ними.

– Хорошо, Оно-но, я помогу тебе, а тётушке твоей всё объясню чуть позже, когда соберусь к ней с визитом.

– Прошу Вас, г-н Акайо, не делайте этого, иначе тётушка Акира не будет благоволить к Вам.

Монах вздохнул и спокойно ответил:

– Мне неважно, кто благоволит ко мне, а кто нет. Великий Будда говорил, что люди обладают человеческим сердцем, которое одно может понять боль другого человека.

Акайо скрылся в храме и вышел с небольшим свёртком.

– Это – еда для тебя, – сказал он, затем протянул мне небольшой клочок бумаги, – В Шайори живёт одна моя дальняя родственница, исповедующая буддизм. Я написал рекомендацию для тебя, чтобы она предоставила тебе жильё.

– О, спасибо! Как мне Вас отблагодарить, г-н Акайо?

Акайо улыбнулся:

– Ничего не нужно. Будь благодарна жизни за то, что умеешь мыслить.

Так впервые я очутилась в маленьком городке Шайори, в котором мне было суждено столкнуться с первыми трудностями в жизни.

Городок Шайори не произвёл на меня того же впечатления, что и Киото. Это был небольшой городок с приземистыми несколько угловатыми домиками местной знати, явившимися, по-видимому, выходцами из Китая, потому что во всём ощущалось приверженность китайским традициям и обычаям. И даже фонари, состоявшие из ярко-оранжевой ткани, здесь разжигались совсем так же, как в Китае. Нет, я никогда там не была, но в Японии люди мыслят как-то иначе, по-особенному. До сих пор мне казалось, что мы более утончённые, чем типичные китайцы.

Наряду с домиками знати чуть в стороне от них я заметила бедные домишки людей низшего сословия.

Город располагался на холме, именно поэтому он напоминал ступени, кварталы, дома разделялись друг от друга с помощью садов. Размер этих садов, вероятно, говорил о достатке их владельца. Сразу бросалось в глаза «ухоженность садов» людей из «высшего сословия». И, всё же, эти сады отличались от типичных японских. Для японского сада характерна строгость, некая торжественность, здесь минимум растений и максимум пустоты. Китайцы же любят пестроту и яркость. Невольно я вспомнила о Хакире, моей старшей сестре.

Я выходила на улицы Шайори и останавливала прохожих, спрашивала их о хромой девушке, но никто ничего определённого так и не смог сказать. Я обратила внимание на то, с каким почтением люди кланялись мне, когда моя повозка останавливалась, и я выходила оттуда.

Поглощённая всецело поисками сестёр, сначала я не понимала, что происходит. Затем я поняла, что такая почтительность была связана с моим кимоно – это была форма ученицы Императорской Школы для девушек, основанная родом Фудзивара. Позже я узнала, что Школа г-жи Юко Фудзивара была элитной. Эта форма свидетельствовала о том, что я была близка к императорскому дому и элите Фудзивара.

Когда я бродила по одной из улочек, оставив повозку и кучера чуть в стороне, меня остановила какая-то женщина, шедшая на рынок. Я узнала её, потому что она присутствовала на похоронах мамы. Её звали Юрико, и она являлась моей дальней родственницей по линии отца. Сначала поклонившись мне, Юрико затем обняла меня и зарыдала.