Тот хохочет, стоя по пояс в воде, и лупит огромными кулаками по гладкой поверхности, и ослепительные радужные брызги летят на Годиша. Он неловко прикрывает глаза рукой и всё силится рассмотреть Алена, но не может: вода скрывает его. Однако в памяти пробуждаются смутные образы: запавший жест, почти неуловимый запах, вырванное из разговора слово – из них складывается их общее прошлое. И настоящее – Годиш так стремится к невидимому Алену, что воссоздает его из обрывков самых важных их воспоминаний. И Годиш собирается вот-вот сказать ему самые главные, самые важные слова в жизни каждого взрослого человека.

— Что, капитан, всё боишься подмочить репутацию?

Он прекрасно знает, что последует за вызывающе блядской интонацией, поэтому только улыбается и, не снимая сапог, движется к воде. Ему уже мерещатся ранние морщинки вокруг смеющихся глаз на обветренном лице.

Годиш входит в воду, и тотчас же становится трудно идти. Он удивляется, ведь мокрая одежда не может быть такой тяжёлой. Брызги по-прежнему летят прямо в лицо и искрятся тысячью солнц, но Ален исчез. Капитан панически озирается и вдруг понимает, что остался совсем один. Тяжёлое предчувствие сдавливает грудь. В глазах щиплет.

Вдруг откуда-то сзади крепкие руки сжимают в нечеловечески сильных объятиях, и знакомый чуть насмешливый голос говорит в самое ухо:

— Любой бы растерялся на твоём месте, Матео, клянусь. Даже я. Ты навсегда останешься моим капитаном.

Прохладная колючая щека прижимается к его щеке.

— Тебе не в чем себя винить. Живи, Матео. Только живи.

Годиш оглядывается, пытается вырваться, но тщетно. Он чувствует, что Ален исчезнет, как только разомкнёт руки, поэтому он вцепляется в его предплечья и кричит.

Он вздрогнул от звука своего голоса и очнулся. Пахло сырым горьким железом.

Плот был забрызган кровью.

Под ослепительным солнцем она казалась совсем чёрной.

Этьен сидел у противоположенного борта и что-то бросал в воду.

Годиш бездумно опустил голову в воду и помотал из стороны в сторону, чтобы прогнать наваждение.

— Ален умер, капитан, — хрипло проговорил Люка. Его рот, борода и щёки были в крови.

Он заслонял собой что-то страшное. Слышалось сопение. Из-за широкой спины Люки выглядывала сложенная кисть, ритмично подёргивающаяся в такт кряхтению Жирара.

Голос Этьена казался надтреснутым.

— Мы должны жить, капитан. Ален очень бы этого хотел.

— Помилуй нас Озарённый, — всхлипнул Жирар из-за его спины.

Годиш рванулся было к нему, но упал, туго связанный обрывками тряпья.

— Не смей поминать Озарённого!!! Будьте вы прокляты, звери!!!

Палуба начала крениться, и чернота укутала его бездной, лишённой видений.

— Закройте глаза и откройте рот, капитан Годиш.

Он знал эту игру, поэтому только истерически расхохотался.

— Люка, ты не в моем вкусе!

Но комит был серьёзен. Борода под нижней губой слиплась и была бурого цвета.

— Мы все, находящиеся на плоту, выбрали жить. Нас больше, Матео. Если ты не согласен, вали к чёртовой матери. Как только доберёмся до суши.

— Это бунт?

— Отдашь меня «капитанской дочке». Но потом. Считай, что бунт, да.

Годиш нервно хихикнул и сплюнул.

— Будь по-вашему, бакланы.

Люка жестом подозвал Жирара, и тот завязал Годишу глаза и разжал челюсть. Капитан вяло дёрнулся.

— Может затошнить, но надо сдержаться. Жирар поможет. Так надо, капитан.

Спустя мгновение в глотку Годиша повалились вязкие солоноватые комки с привкусом железа. Тотчас же желудок свело от рвотного позыва. Пятерня Жирара зажала его рот.

— Глотай, глотай, так надо.

Этьен сидел спиной к ним и молчал. Только лезвие поскрипывало о нечто твёрдое, да слышался почти беззвучный плеск чего-то мелкого в воде.

Чернота в очередной раз поглотила Годиша.

Когда он очнулся, по-прежнему связанный и слепой, над ним сидел Этьен. Годиш представил, как смуглыми от крови и солнца пальцами тот держал бледно-розовый кусок мяса.

— Вам нужны силы, капитан.

— Откуда…

— Чайка. Мы поймали чайку, капитан.

Он приоткрыл рот и нехотя взял кусок. Ни перьев, ни пуха на палубе наверняка не было. Не было их и в воде вокруг плота. Мысли путались. Сколько человек погибло из-за него! Сколько человек перестали быть людьми… Он жевал и жевал, и слёзы наворачивались на глаза.

Его чайку звали Ален.

К вечеру капитана развязали и сняли повязку с глаз. Казалось, тишина стала жидкой и залила все уши, ноздри и рты на плоту.

Жирар собирал разложенные тонкие полоски мяса, чтобы ночная сырость не наполнила их влагой заново. В центре тёмного пятна посреди плота на спине лежало обезглавленное тело.

Годиш подсел ближе. Грудная клетка и брюшная полость трупа были раскрыты и вычищены, только вывернутые рёбра манили рассмотреть жемчужно мерцающие позвонки. Рядом с Люкой лежали отрезанные руки и ноги, а сам он откручивал берцовую кость и иногда вытирал локтем проступавшую испарину. Этьен срезал с обрубка плоти куски мяса и отправлял в рот мелкие обрезки с кости.

Капитан почувствовал неудержимое желание убить Люку и Этьена. Хотя и не мог даже помыслить себя, отнимающим жизни братьев по палубе. Ему померещился тихий смешок.

— Мне нужны его кисти, — хрипло сказал капитан и испугался звука собственного голоса. Моряки вздрогнули и оглянулись на него.

Этьен молча кивнул, отложил куски тела и принялся за руки.

Во влажном хрусте отделяемых связок и мелких костей Годишу мерещились звуки их с Аленом поцелуев. Он расхохотался до рези в глазах. По щекам наконец побежали слёзы.

— Не сейчас, капитан, не надо, сэр, — тихо проговорил Жирар.

Годиш мелко закивал и судорожно вздохнул. Боковым зрением он увидел серповидную голову прозрачной тени.

С ними на плоту будто был некто пятый. Глаз никак не фокусировался на зыбком силуэте, который сидел неподвижно и напевал прилипчивую злую мелодию.

— Команда, отбой, — процедил сквозь зубы Годиш и осёкся. — То есть… я принимаю на себя всю ответственность за случившееся. К какому бы концу оно ни привело. Только необходимость руководила всеми нами, — добавил он чуть мягче, и голос его был глухим от горя. Раздался едва слышный смешок.

— Да помилует нас Озарённый!

Моряки оглянулись на Жирара. Кто-то с отчаянием, кто-то — зло.

Впервые за долгое время они засыпали сытыми.

Ночь принесла с собой короткий, но сильный ливень и оставила к утру хмурое, затянутое рябью небо.

— Свершилось чудо, хвала Озарённому!

От голоса Жирара все проснулись. Сам он заворожённо смотрел на тело.

Будто отвратительная чаша из стремительно сереющей плоти, оно было полным пресной дождевой воды. Этьен всхлипнул. Люка посмотрел на Годиша.

— Пейте.

На четвереньках, как дикие твари, моряки приближались и по очереди жадно пили из брюшины воду, кажущуюся сладкой, с чуть пробивающимся запахом тления.

Отрезанные руки и ноги уже не казались такими страшными. Годиш подошёл последним и, не поднимая на команду глаз, допил воду. Как бы он ни крепился, рассудок покидал его. Мельком глянув на плот, он замер, глядя на неверные очертания пятого. Рогатую голову призрака сотрясал беззвучный хохот. Капитан нервно сплюнул и прокашлялся.

— Итак, вот что мы будем делать. Поскольку теперь у нас есть наживка, будем по очереди удить рыбу и давить из неё сок для питья. К вечеру пить из… из… отсюда станет опасно. Есть возражения?

Возражений не было.

Потянулись дни за гранью безумия и ночи, приносящие утешение и покой.

Питались вяленым мясом и горстями солёной воды пополам с рыбьим соком. Ни у кого на плоту блюдо не вызвало болезненного чувства омерзения или страха, ибо оно служили пищей их воле к жизни.

Пелена облаков скрыла солнце на долгие дни.

У надежды был голос чайки.

И возмущённый бас Этьена.

— Куууда, бляаааааадь?!.

Дремавшие вполглаза моряки проснулись и в недоумении уставились на него. Удаляющуюся птицу они заметили позже.