² Макс - приёмный отец Винбарра, вождь племени Ткачей Ветра

³ Renaigse — чужак

⁴ надайг - гигантское чудовище-хранитель острова Тир-Фради

5 dob anem shadi - чёрная тень души

6 On ol menawí - связанный с Тысячеликим богом

Если бы у него было тело, он сидел бы, положив на колени локти и сжав запястья.

Если бы он мог, он защитил бы хотя бы одного дикого зверя, хотя бы одну доверчивую птицу, хотя бы один крошечный цветок.

Если бы он мог, он взбежал бы на кратер и ласточкой прыгнул в его пылающее жерло.

Если бы он мог, он простил бы всех… самого себя…

Если бы он мог, он отдал бы свою жизнь и стал ещё одним ликом в коре en on mil frichtimen¹…

Если бы он мог перестать быть, он немедленно бы исчез, немой и непрощённый, только что не пустое место.

Он вспоминал, что Макс² плакал как ребёнок, жалуясь на несуществующие боли в оторванной ноге, которой не стало после очередного набега на заставу renaigse³. С каждым разом он приходил по частям, не весь. C каждым набегом Макса становилось всё меньше. И однажды он не вернулся, и в Винбарре что-то навсегда ушло вместе с ним. Теперь же от него самого ничего не осталось, и страшно, и мучительно болело всё, чем он был, и что потерял.

Бессилие. Немощь. Слабость. Жалость к себе.

Какое счастье, что Кера никогда не видела его таким. Какое счастье, что Мев видела и молчала.

Он умирал вместе с Катасахом, не в силах отвести неотвратимость наказания. Даже ради него. Он умирал, когда тот не закрывался от удара, когда только заслонял собой ублюдка. Он умирал и смотрел в его печальные жёлтые глаза, он провожал выходящую из них жизнь. Он убивал лучшего друга. Только надайг⁴ не давал его сердцу разорваться от горя.

Он умирал вместе со своим надайгом, мучительно и страшно, проживая умноженную надвое смертную боль, за него и за себя.

Он умирал вместе с en on mil frichtimen, и за горечью и неизбежностью его гибели брезжила надежда наконец умереть самому, раствориться в звёздном небе, шевельнуть былинки умирающего острова, преодолеть время и пространство, чтобы вернуться и сделать всё правильно…

Он умирал вместе с рассыпающимся в пепел миром, хватаясь дрожащими пальцами за прах, которым станет без него будущее Тир-Фради…

Наивысочайший, мудрейший, сильнейший.

Бессильный, жалкий, бесполезный.

Он не мог жить, не мог умереть. Ничего не мог.

Если бы у него были глаза, они бы плакали.

Если бы у него была глотка, небо содрогнулось от рёва его ярости.

Если бы у него были зубы, они бы выгрызли из ублюдка renaigse сердце и скормили бы его en on mil frichtimen.

Если бы…

Стотысячный раз кольцо мыслей вращало Винбарра по мучительному кругу заключения. Какая ирония — заключения внутри заклятого врага, по соседству с его подлым разумом и червивым сердцем.

Когда он услышал родной голос Катасаха, он рассмеялся: рассудок наконец благословил его безумием, и теперь… Он не додумал мысль, потому что увидел брата во плоти, как если бы тот был жив, и не было чудовищного прошлого.

«Очнись, баран! Отойди от нас! Беги, брат мой!»

Он говорил с Самозванцем, а Винбарр больше всего хотел бы вцепиться в целителя и увести далеко-далеко отсюда. Уйти вместе с ним к вулкану и долго и яростно спорить. Или просто молчать, сидя у жерла плечом к плечу. Чем дольше Катасах был рядом, тем сильнее нервничал dob anem shadi5. Так ему, суке, и надо.

Когда Катасах проник в темноту его заключения и взглянул в глаза его бесплотному духу, Винбарр хотел хохотать от радости. Он жадно слушал новости и читал Катасаха, не переставая удивляться, до чего смерть его преобразила. Живой, пьяный самой возможностью жизни, взгляд. Невозможно прекрасное счастье лучилось сквозь его озабоченность и оттесняло груз ответственности. Мой дорогой, мой возлюбленный брат. Сколько свободы и безрассудства ты принес с собой! Спасибо, спасибо за все твои обещания не бросать, и что вы меня вытащите. Обещаний достаточно, брат мой. Как хорошо, что ты не сдался. Как хорошо, что ты не забыл… Больше ничего не нужно…

Если бы у него были силы, они бы покинули Винбарра.

Время полностью потеряло для него значение и тянулось невыносимо долго, словно болезненно-тугие шнуры хвори из его ноздрей в далёком детстве. Мёртвый король сухо смотрел на опустевшую землю, и совсем было приуныл. Однако он почувствовал резкую перемену в Самозванце и насторожился. Ублюдочный renaigse начал волноваться и искрить…радостью?

Dob anem shadi, до этого чувствовавший себя полноправным хозяином, к удивлению Винбарра неожиданно зашипел в бессильной ярости, не в силах даже поднять взгляда.

Винбарр оживился.

О, ну надо же. On ol menawi6. И она здесь.

Она посмотрела в глаза Константину, в глаза их троих, срощенных и связанных. И её взгляд прогремел как последний выстрел твёрдой сухой руки и отбросил мёртвого короля в тот вечер красного неба.

Он никогда не боялся ни направленного в него оружия, ни ран, ни смерти. Слишком был в себе уверен, и лежал, истекая пламенно-красной кровью, которая так приятно холодила горящие рваные дыры от злого гремящего огня on ol menawi. Красное пульсирующее небо — последнее, что запомнил Винбарр, прежде чем выпустил найдайга, с которым они так и не успели стать единым целым.

Конечно же, она не видела его сейчас. Винбарр непроизвольно мотнул головой, отгоняя навязчивый момент смерти. Он заставил себя растождествиться с грузом последних минут жизни и превратился в слух. Он поднимал брови и шевелил губами, как если бы они у него были, повторяя слова вслед за ней, пристально читая мимику, думая, чувствуя…

Бестолковая девчонка, беги со всех ног от нас! Они пожрут тебя так же, как пожрали en on mil frichtimen. Они будут пить тебя так же, как пьют меня самого. Впрочем, какая теперь разница.

На него с любопытством уставилась пара глаз dob anem shadi с немым вопросом, достаточно ли ему больно, или он способен выдержать ещё больше. Если бы он мог, мёртвый король отвернулся бы. Но он не мог. Поэтому сбежал в память.

Словно вгляд надайга, взрезающий земные толщи, память Винбарра прорезала его самого и вынимала окровавленные воспоминания об en on mil frichtimen. Каждую их встречу, когда как впервые, Винбарр открывался и позволял войти Тысячеликому. Надайг становился потешным неловким ульгижонком, подставляя бока ласковым прикосновениям их Возлюбенного, их Отца, их Бога.

То были редчайшие моменты, когда срощенные намертво Винбарр и надайг разделялись и смотрели друг на друга, словно впервые, обнюхивали и будто примерялись друг к другу: странный смертный человек и странное бессмертное чудовище, а над ними возвышался Тысячеликий и благословлял каждого из них.

Каждый из них ревниво смотрел на другого, и тогда Винбарр разрезал свою ладонь и вытирал об алтарь, не сводя внимательного взгляда с надайга. Тот не мигал дерзкими глазами и откусывал себе пол-лапы, поливая уже своей кровью алатарь поверх дара Винбарра и смотрел победоносно и вызывающе. И молодой жрец не выдерживал и бросался на него, заламывая гибкую шею чудовища, раздирая руки до мышц об железные перья, поскальзываясь на лужах их общей крови.

En on mil frichtimen жадно вбирал их дары и разнимал, только когда кто-то из них уже начинал издавать хрипы, встречающие силу смерти. Он растекался по их жилам горячей сладкой истомой, обжигая льдистыми волнами каждый порез, каждую рану, благосклонно принимая каждое чувство, каждый осколок надежды, каждую молитву, обращенную к каждому из тысячи его ликов…