Когда на остров прибыли чужаки, renaigse¹, первое, что они сделали, — тщательно собрали всё, до чего смогли дотянуться. В том числе и цветные блестящие камни, вынутые из недр мудрым вулканом. Ну, а уже после разработали поэтапный план освоения новых земель. Вернее, самовольного отъёма их у местного населения, союза племён детей Тир-Фради. Тем пришлось отступить вглубь острова и оставить прибрежную линию городам-государствам чужаков.
У renaigse на вооружении была магия Телемы под покровительством Просветлённого и самые прогрессивные технологии Мостового Альянса: огнестрельное оружие и яды. У детей Тир-Фради — агрессивная местная флора и фауна, магия острова и защита en on míl frichtimen², Тысячеликого бога. И огромные чудовища-хранители, nadaíga³, воплотившие свирепые силы природы.
Так они и жили, по возможности поддерживая нейтралитет. Вооружённый нейтралитет.
***
Где-то в районе скалистого подножия вулкана, Стейгер-Фалаг, в укромном гроте сидели молодые мужчины-аборигены, со следами всё ещё живого детства на юных лицах. Их объединяла дружба: оба вожди, оба жрецы, оба утомлённые делами своих племён. Между ними лежала расчерченная дощечка, по которой те задумчиво раскладывали камешки, силясь выдавить соседа с доски.
Разделяли же их взаимоисключающие принципы: один из них считал, что дети Тир-Фради на то и дети, что своего ума не имеют и нуждаются в твёрдой, а порой и жёсткой руке; другой — что милосердие и терпение суть ключи к сердцам и умам земляков.
Один из них был недавно избранным Верховным Королём, главой всех племён и кланов острова. Его звали Винбарр. Он происходил из племени воинов, Ткачей Ветра, хотя поговаривали, что ещё младенцем его принесла в деревню самка nadaíg. Впрочем, в каждом слухе была и своя частица правды. Долговязый, угловатый, Винбарр всё ещё напоминал подростка, однако груз непомерного долга перед Тысячеликим богом и земляками, а также необходимость принимать жизненно важные решения внесли в его резкие черты раннюю зрелость. Скверный характер, цинизм и агрессивная внешность надёжно прятали от непосвящённых справедливого и порядочного человека, вождя, что пренебрегает собственными желаниями и живёт единственно во благо своего народа.
Другой же был талантливым лекарем, увлечённым поиском лекарства от всех болезней, вождём и жрецом племени Речных Целителей. Не было того недуга, который не сдался бы под его настойчивостью и не отступил. Неизменно спокойный, добродушный и дипломатичный, Катасах стал бы искусным политиком, если бы только захотел. Но ему куда важнее было исцелять больных и нести землякам просвещение, обучать, как ухаживать за заболевшими и справляться с хворями, когда целителей не хватает.
Катасах с трудом не выдавал волнения:
— Наивысочайший, если мужчине нравится женщина, как обычно её можно обрадовать?
— В смысле — обрадовать? — в голосе Винбарра не слышалось ни удивления, ни — к прискорбию — хоть малейшей заинтересованности. — Попроси её испечь тебе супружеский пирог или помыть ноги. Даже не знаю… Ну пусть отполирует твой меч, что ли… — не меняя выражения лица, отчеканил Винбарр.
Катасах позволил себе разочарованный вздох:
— …Нашёл, у кого спрашивать…
***
Хранительница мудрости лежала под увядающим деревом и дремала в кольцах хвостов леволанов. Катасах стоял неподалёку и искал слова. Леволаны тревожно тянули носами воздух, но ничего не видели. По старинке Катасах ступал осторожно, опасаясь гнева ящериц. Потом, немного подумав, зашагал более уверенно. Леволаны грозно зашипели и повернулись в его сторону.
— Ладно вам, я уже мёртв, вы не сумеете навредить, — весело, но тихо, сказал он.
Спящая, Мев казалась ещё меньше и уязвимее, чем обычно. Зрачки метались под закрытыми веками, она постанывала. Катасах присел рядом, провёл рукой по её растрёпанным волосам и коснулся рожек. Вдруг Мев схватила его за руку и прижалась щекой к его ладони.
Катасах так и не понял, как оказался на земле рядом с ней. Мев улыбнулась длинным ртом и обнажила зубы:
— Катасах… Как хорошо, что ты пришёл!.. Думала, ты — сон Мев, — она привстала на руках и начала его обнюхивать, глубоко дыша.
— Хранительница мудрости, глупый Катасах просто хотел кое о чём расспросить тебя… — пробормотал он, глядя, как сияет Мев.
— Мев постарается ответить, жрец, — пробубнила она сквозь его одежды и снова улыбнулась, закрыла глаза и прижалась к его груди.
— Скажи, как такое может быть: я мёртв, но меня переполняют чувства, и страсти кипят в душе, — Катасах держал себя в руках изо всех сил и даже был рад, что больше не краснеет. — Твои звери больше не пугают, ты сама кажешься совсем другой… Что я такое теперь?
Мев ещё глубже зарылась в него и, едва касаясь костяшками пальцев его лица, проговорила:
— Мев привыкла верить тому, что видит, и тому, с кем говорит, но она не знает, что ты и где оказался. Ты пахнешь Катасахом, которого она знает как вождя, которого она знает как жреца. Знает как величайшего целителя на острове и за его пределами, целителя, который всю свою жизнь хватал смерть за хвост. Ещё знает твои всегда печальные глаза и бессонные ночи над больными детьми и скотом. Теперь Катасаха самого схватила смерть и держит его руку, но не его разум и не его сердце. Мев знает, как ты уходил, спасая брата on ol menawí⁴…
Катасах сглотнул и, попятившись, сел:
— Прости, хранительница мудрости, глупый Катасах не готов такое слышать о себе… От тебя, лунная жрица!..
Он в панике осмотрелся. Леволаны лежали на солнце бледными брюхами, разевая пасти для голодных птиц. Спина его упиралась в увядающее дерево. Перед ним стояла она и смотрела на него с такой радостью, какую однажды он видел у ульгицы, когда вернул к жизни её задавленного ульгижонка.
Катасах вытер мокрые ладони о кафтан, мучительно подыскивая слова.
— Что было в твоём сне, хранительница мудрости?.. — целитель с трудом разлепил пересохшие губы и нервно облизнулся.
— Во сне Мев снова была у твоих ног, жрец, как тогда, очень давно, три десятка циклов назад, когда мы праздновали Равноденствие, — тихо сказала Мев и сделала маленький шаг навстречу. — Мев снова была твоей Чашей, она снова видела en on míl frichtimen в Катасахе. Сейчас ты пахнешь как живой мужчина: Катасах, которого она не знает, и которого всегда хотела узнать больше всего на свете.
«Не может быть. Всегда знал, что мы могли быть вместе… Чувствовал, что… И она молчала!.. Надо было умереть, чтобы набраться смелости и прийти!» — обрывки мыслей разбивались о грохот сердца. Катасах рассердился.
Мев села к нему на колени, взъерошила волосы маленькими ладонями. И он не выдержал — обхватил её талию и притянул к себе. Она поцеловала его лоб, глаза, складку между бровей, а её великолепные губы Катасах уже нашёл сам. Звери тактично разбрелись по полянке.
Его глаза горели. Она пахла душной землёй, сыростью тайных пещер, травой, прорастающей сквозь лошадиные черепа, а ещё сладкими дымами и нездешними мирами. Она играла волосами на его груди и заглядывала в затуманенные глаза, словно спрашивая: «Ты здесь, жрец, ты ещё со мной? Ты чувствуешь меня?». Он не сводил с неё взгляда и не отрывал жадных рук и пересохшего рта. Сколько циклов у него не было этой женщины? Как давно они не были вместе? Всё теряло значение и ценность. У него была нелюдимая Мев. Он был у нелюдимой Мев.
