Навстречу ему повернулись десятки глаз Людей Тени и вскинулись ладони.

— Здравствуй, Катасах!

— Смотрите, Катасах с нами!

— Ты возьмешь меня в ученики, Лекарь?

— Катасах, я буду учиться у тебя всему, чему пожелаешь!

— Мы рады тебе, Катасах!

Аромат сводил с ума, и как бы ему ни хотелось бежать к его источнику, пришлось задержаться и отвечать на приветствия и договариваться о начале занятий.

Напоследок он торопливо зашёл в хижину Нанчина и выбежал из неё, пряча что-то за широкой спиной.

Он поднялся к хижине хранительницы мудрости и замер перед дверью, пританцовывая от нетерпения.

— Заходи! — раздался низкий голос хранительницы мудрости, — заходи-заходи, Катасах! — в её голосе он услышал улыбку и представил, как она опускает глаза.

Он смог войти традиционно после третьего призыва: дверь наконец стала плотной и поддалась. Он вбежал в хижину, отбросил что-то из-за спины, схватил Мев в охапку и закружил, изящно обходя разложенные кости, кучки минералов и травы. Она обвила его холодными руками и уткнулась носом в щёку. Мужчина сел там же, где стоял, бережно придерживая Мев.

— Здравствуй, minundhanem¹! — прошептал он и поцеловал её глаза.

— Здравствуй, minundhanem! — выдохнула Мев и поцеловала его ладони.

Он смотрел на неё, незнакомую, ощетинившуюся, тревожно-чуткую. Она отстранилась и внимательно рассматривала его. Она нервничала, иногда облизывая сухие губы.

Целитель осторожно погладил её колено и заговорил.

— Жрица, у Катасаха есть для тебя одна байка. Как-то, когда они с Мев старались быть чужими, Катасах отправился за драконьей кровью, самым едким видом хвойной камеди. Задумчиво брёл по каменистым холмам, откалывал от стволов алые жгучие капли. Ходил, набирал, размышлял, как бы найти способ применения её сразу внутрь кожи, минуя пищеварение, без расщепления основных масел — это было бы хорошо для лечения ожогов.

Он посмотрел в её неуловимо изменившиеся глаза, и положил ладонь внутрь ее бедер.

— Продолжай, — попросила она одними ресницами.

— Ну и забрёл хрен пойми куда, с Того Конца Вулкана. Заблудился.

Думает, — дубина стоеросовая, зачем сюда занесло тебя, придётся заночевать здесь. Начал собирать валежник для лежанки на дереве, и вдруг — слышит визги, шум, рёв.

Думает, — вот это я попал, сейчас ещё на тенланов нарвусь или Хранители играют…

Тихонько пошёл на звук, думает, как бы набранное не растерять, и видит: значит запруда у реки, на берегу лежат андриги с телятами. А в воде Мев верхом на андриге резвится. Из одежды на ней только амулеты, сидит, пятками щекочет, хохочет, вся мокрая. Андриг прыгает, плещется, пар из ноздрей, и эта такая же! Что-то кричит, машет тонкими руками, блестит на солнце! Вокруг ещё андриги бесятся: передними копытами шлепают в воду, — брызги стеной!

И я не мог оторвать взгляд от них. Я хотел быть боками андрига, которых касались её пятки. Хотел делить с ней холодную воду, вместе дрожать и покрываться мурашками. И от меня бы шёл пар, как от тех андригов. Кровь вскипает, когда Мев рядом.

Мев внимательно читала его жёлтые глаза, полные совсем юношеского нетерпения, сумасшедшие и отстранённо-спокойные, слишком откровенно и беззастенчиво рассматривающие её. Его горячая ладонь двигалась всё выше по её бедру, и Мев терялась и широко расставила колени навстречу.

— И она поворачивает на него рогатую голову, и Катсах прячется за деревом. И ему невыносимо смотреть ей в глаза, потому что он слишком хорошо знает вкус брызг на её великолепных губах, и по каким дорогам бегут капли, попавшее на её тело, — целитель судорожно сглотнул, не в силах отвести взгляд. — Ну он немного постоял, и обратно пошёл. Залез на дерево, переночевал и домой.

Брови Мев выражали полный спектр переживаний, — от вызванной памятью горечи до кокетливого восторга. Она сидела с застывшим взглядом, приоткрыв рот и будто пересматривала тот момент.

Он обнял её за шею и притянул к себе.

Она прошептала:

— Ты сейчас напрасно говоришь Мев эти вещи. Она слишком давно одна. И сейчас ей очень, очень, очень, очень хочется мужского мяса.

— Вот как, — пробормотал Катасах, забираясь ей под тунику. — А ты опасная, хранительница мудрости. И Катасах тебя очень, очень, очень, очень боится. — Он отвлёк и коварно цапнул её за губу, пока ладони нащупали рёбра и разом схватили и защекотали Мев! Она захохотала и попыталась вырваться, но не тут-то было! Она визжала и крутилась как речной угорь, пока Катасах щекотал и щекотал её бледную кожу.

И сам целитель смеялся, хватая губами короткие волосы сзади на шее.

— Женщина, мы знакомы уже вторую жизнь подряд, а ты всё никак не запомнишь секретные маневры Катасаха!

Вместо ответа Мев потерлась лопатками о его грудь и крепче прижала к себе его руки.

Наконец он отпустил все поводья и отдался своей страсти и её голоду. Она раскрывалась ему навстречу, словно готовая упорхнуть птица, а ему не хватало рук и слов, чтобы удержать её хоть ещё на мгновение. Она не закрывала глаз, жадно наблюдая, как Катасах, незнакомый, чужой, невыносимо другой, поворачивается к ней самой своей безопасной, самой уязвимой, стороной. Робеющий перед собственной силой, удивлённый собственной наглостью, — Мев готова была выпивать до остатка его страхи, и улыбалась, глядя, с какой жесткостью он наступает на горло себе прежнему. Она выкипала раз за разом в его раскалённом солнце, не выпуская его пальцы из жадных губ.

— Теперь я должен уйти, — солнце его жёлтых глаз отливало чем-то опасным и ядовитым, — ты ведь никуда не денешься, Мев?

— Мев дождётся, — целителю показалось, что на его коленях нежится большая чёрная кошка, но никак не хранительница мудрости, — только не иди пока. У Мев для жреца кое-что есть.

Она сладко зажмурилась, потянулась, и вот перед ним стоял огромный, ароматный, самый настоящий Супружеский пирог.

— Вот это да, — целитель сиял, — весь Фрасонегад пахнет твоей любовью, Мев!

— Ты просто вдыхай его вкус и аромат, и пусть память питает все твои чувства.

— И ещё Мев.

— И ещё Мев.

Катасах потянулся куда-то к двери и велел ей закрыть глаза и вытянуть руки.

— Не подсматривай! — строго заметил он и вложил в её маленькие ладони большую изогнутую трость.

Хранительница мудрости непонимающе захлопала глазами.

— Что это? Зачем это?

— Теперь ты можешь стоять и ходить, опершись на эту трость, как если бы могла опираться на меня, — гордо заявил целитель.

Мев робко выпрямилась в поисках равновесия.

Катасах с удовольствием скользил взглядом по линиям её разрисованного тела.

— Но как тебе удалось? — хранительница мудрости изящно покачивалась и ничуть не стыдилась наготы.

Он смотрел и упивался собственным участием в странной жизни её хрупкого тела.

— Нанчин изготовил. Я знаю все твои измерения в ладонях, хранительница мудрости. Если я чего-то и не могу, то всегда найду того, кто сделает лучше меня. Найду, уговорю, достану, украду… Даже не сомневайся.

— Спасибо! — как же он ждал этот её беззащитный, согретый его теплом, восхищенный взгляд. — Катасах, — хранительница мудрости помедлила, пробуя на вкус слова, проверяя, совпадает ли их смысл с голосом её сердца. — Мев не может… неправда… Мев может всё… Мев НЕ ХОЧЕТ видеть тебя удобным её глазам. Мев хочет любить тебя таким, каков ты есть, жрец. Ты просил её думать о тебе как о живом, но ведь такие мысли не будут правдой о тебе.

— Мев любит твоё имя. Ей нравится его вкус на языке, как оно скользит между зубов, и как оно исчезает в её горле.

Она положила руку ему на грудь, и ладонь ушла в зияющую темноту. Пальцы рассеянно касались обугленных рёбер. Она смотрела ему в глаза, и будто её собственная грудь не горела и не вминалась под весом кипящего камня всякий раз, когда она видела его смертельную рану.