Er trägt von weit her so viel mehr…
Mary
Wenn es bloß Täuschung wär…
Rudolf/Mary
Und doch ist’s scheinbar so viel mehr
So viel mehr. Rudolf
Рудольф/Мэри
Остается что-то намного сильнее…
Намного сильнее…
Такое понятное, как никогда раньше…
Намного больше, чем магия, которая нас соединила,
Намного больше, чем может казаться!
Больше…
Намного сильнее, чем просто желание…
Как будто мы предназначены друг другу небесами…
Сильнее, чем сильнейший ветер,
Который бушует и шумит, и свирепствует…
Он несет издалека сюда намного больше…
Мэри
Если бы это был просто обман…
Рудольф/Мэри
И все же, это явно намного больше…
«Намного больше». Мюзикл «Рудольф»
Она прервала его ужасным, резким смехом:
- Поглядите же, отец мой, у вас кровь под ногтями.
Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»
События минувшего вечера казались Юсуфу бессмысленным и диким сном. Несомненно, он окончательно сходит с ума. Он опять стал жертвой жестокого и пугающего ночного видения. Те странные, пылкие слова, которые донеслись до его слуха, не могли быть произнесены наяву. Зато его ужасные ночные откровения были трагической реальностью. Обычно ночная тьма приподнимала ту тяжесть, которая лежала у него на сердце, придавала ему сил и делала его еще искреннее и безумнее. Именно в таком состоянии он излил Бланш свою душу, высказав все самое бредовое и невероятное, что только могло прийти ему в голову в ту решительную минуту. Но сейчас, при свете дня, все его поведение представлялось Юсуфу чудовищным и нелепым. Он снова обрел способность хоть немного владеть собой, и все фантастические ночные безумства оказались заперты в клетке здравого смысла. До следующих сумерек…
Входя в комнату для занятий, сарацин не имел ни малейшего представления, как он сможет взглянуть на Бланш без жгучего, тяжелого стыда.
Она пришла очень поздно, но он не сказал ей ни слова. Она ни разу не подняла на него глаз, ни разу ни заговорила с ним и села, как можно дальше от учителя. Юсуф, в свою очередь, не сделал ни одной попытки. Неужели она так боится его? Неужели он уничтожил последнюю тонкую нить, которая еще связывала их? Невыносимо было думать, что он стал еще дальше от нее, чем был в ночь ужасного праздника…
Когда урок был окончен, девушка хотела выйти вслед за своей сестрой, но учитель остановил ее жестом приподнятой руки.
- Подожди, - тихо сказал он. – Мне нужно знать… В часовне я сказал тебе много ужасных вещей. Не моя вина, что все это правда… Но иногда я бываю совершенно сумасшедшим. Должно быть, я стал жертвой нового пугающего видения… Но я слышал… я слышал слова… Это нелепая надежда… Но скажи мне, в то время, как я сидел на ступенях, ты говорила что-нибудь?
Бланш подняла на него глаза. Они были совершенно иными, чем раньше. Они казались глазами взрослой женщины. В их пугающей темной глубине таились тысячи страхов и искушений.
- О Юсуф, неужели вам мало? – в отчаянии воскликнула она обиженным, резким голосом. – Или вы хотите убить меня?! Зачем вы явились меня мучить?.. Все эти слова чистейшая правда, правдивее который не было и никогда не будет ничего в мире! Даже если бы я от всей души этого захотела, то, что я чувствую, не смогло бы стать и на жалкую каплю меньше!
Он почувствовал, как от жестокого волнения кровь застучала в висках. На мгновенье мир потерял последние остатки ничтожного смысла. Она продолжала стоять в дверях, прижимая руку к груди, чтобы унять бешено колотящееся сердце…
Потом Юсуф в неудержимом порыве вскочил с места и схватил хрупкое, тонкое создание с чудовищной силой. Он ласкал ее и сжимал в объятиях так, словно желал содрать эту белую, чистую кожу, словно хотел сломать ее и уничтожить, прожечь до костей своим жаром и утолить вековую, ненасытную жажду… Он покрывал ее юное лицо пылкими, хищными поцелуями. Он перебирал дрожащими пальцами пряди ее светлых волос. Он хотел в едином миге отдать и получить все то, чего ждала его душа все долгие и бессмысленные прошедшие годы… Захваченная этим безумным вихрем, Бланш едва могла двигаться и отвечать на его ласки. Ей казалось, что ее жизнь сейчас закончится. Сила, во власти которой она оказалась, настолько превышала ее собственную, что любое ее движение было бы бесполезно. Из глубин мрачных клеток тоски и одиночества их истерические, болезненные чувства стремились друг к другу, чтобы смешаться в страстном, последнем порыве. Их безумные, чудовищные объятия напоминали скорее прощание перед казнью, чем трепетные ласки влюбленных… Казалось, будто им в самом деле предстоит умереть в следующее мгновенье, и они жаждут сделать текущий миг бесконечным…
Наконец Бланш почувствовала, что у нее заломили кости, и ей не хватает воздуха. Она сделала слабую попытку отстраниться от Юсуфа. Он медленно разжал руки и выпустил ее. Его адская, страстная жажда была насыщена хотя бы на единый глоток.
Они сели на пол возле окна, озаренные бледным и зыбким утренним светом. Они не отрывали друг от друга жадных, пылающих взглядов. Все было невероятно, как предрассветный сон, и ново, как нежная, первая листва… Слова, не способные выразить и тысячную долю того, что выражали взгляды и неровное дыхание, путались и тонули в сбивающем все на своем пути потоке чувства. Встречались руки, переплетались горячие, дрожащие пальцы. Мыслей не было. Все поглотила волна бесчисленных, невыразимых ощущений. Смешивались вздохи, смешивались страсти, смешивались души…
У них не было ничего, что обычно бывает у юных и прекрасных влюбленных. Они были всего лишь учителем и ученицей. Сарацином и христиан-кой. Отверженным безумцем и отравленной опасными мечтами девушкой. В их мире не было места радости и свету. Он был похож на склеп и состоял из кошмарных снов, ночных бодрствований и необъяснимых страхов. Болезнь, безумие и порок проступали на их лицах. На его лице пугающе явственно, на ее – пока едва заметно…
Но в этот неповторимый миг они, больные и безумные, обладали большим, чем может вместить вся Вселенная… Большим, чем то, что когда-либо чувствовали самые невинные и счастливые влюбленные. Большим, чем огонь звезд и бездна вечности. Те, для кого и в целом, огромном мире не могло найтись ничего им подобного, обладали сегодня сердцами друг друга…
____________
С момента признания Юсуф и Бланш стали необходимы друг другу, как глоток прозрачной, холодной воды умирающему от жажды, как лекарство страдающему от боли. Их мучительная тоска и печаль проходили только в обществе друг друга. И они могли чувствовать себя счастливыми только находясь вместе. Это больше походило на болезнь и одержимость, чем на чистые любовные восторги. Символ навечно соединенных в аду влюбленных страдальцев Данте был для них самым верным обозначением.
Бланш желала стать к Юсуфу еще ближе. После уроков она просила его переводить ей тексты из Священного Корана. Она хотела проникнуться его верой, разделить его мысли, его мечты и грезы. Она слушала, впитывая в себя каждое слово. Иногда девушка задавала вопросы. Очень часто Юсуф их не понимал, и это пугало его.
Однажды она прервала его и спросила:
- Здесь сказано, что те, кто не уверовали, блуждают во тьме по воле Аллаха… Но почему он оставляет их погрязать в грехе и неведении? Бедные создания… В чем вина каждого, кто ничего не знает о Господе? Чем виноваты те, кто не уверовали? Почему же Аллах не наставит их на путь истинный прежде, чем наказывать?
Сарацин глубоко задумался.
- Увы, я не знаю ответа, - наконец искренне признался он.
Он не мог ей этого объяснить. Пророк тоже не мог этого объяснить. В Священной книге не было того, о чем спрашивала все лишь бедная, юная девочка…
Потом они играли в забавную игру. Он поворачивал ее руки ладонями вверх, показывая, как молятся мусульмане. Бланш набрасывала на голову какую-нибудь светлую ткань и садилась лицом к солнечным лучам, держа в руках Коран. Она говорила с улыбкой, что на свете еще никогда не было такой белой сарацинки, и Аллах будет очень удивлен, увидев ее… Он пытался заплетать ее волосы в косы и учил читать на арабском. Она просила его показать, как сидят люди на Востоке, и весело смеялась. Пробовала сама и смеялась еще громче.
