- Да, Сесиль мстительна и коварна, - задумчиво произнес я. – Странно… но мне жаль ее… Ведь я знаю, что значит потерять любимое существо… Это ужасно! Да, вы правы, мне не следует возвращаться в Волчье Логово. Но почему мне нельзя остаться здесь навсегда? Я мог бы, подобно вам, принять монашеский обет, если настоятель мне позволит…
Отец Франсуа сосредоточенно молчал какое-то время. Потом пристально взглянул на меня и уверенно произнес:
- Признаюсь вам, Жозеф, я уже думал об этом. Но такое решение мне не кажется правильным. Я очень сомневаюсь, что вам подойдет наша мирная, размеренная, скучная жизнь. Вы так пылки и несдержанны! У вас внутри огонь, а этим стенам нужен только остывший пепел… Лучше вам уехать отсюда.
Я побледнел.
- Куда? – растерянно спросил я. – Куда я поеду? У меня никого нет в целом мире… Я мог бы попытаться добраться до благословенной родины моей матери, до Гранады в Аль-Андалусе… Но возможно ли это? Я не знаю никого из моих родственников. И я уже был крещен… Боже, я так одинок! Я не знаю, что мне делать! Почему вы не позволяете мне остаться?
- Тише. Успокойтесь, - ласково произнес отец Франсуа. – Только не впадайте опять в это пугающее волнение. Почему вы так жаждете жить здесь?
- Потому что я хочу остаться рядом с вами! У меня нет никого на свете, кроме вас! – с жаром воскликнул я и крепко и порывисто обнял его.
- Мой дорогой Жозеф! Что же мне делать с вами.., - говорил отец Франсуа с растроганный улыбкой. – Хорошо. Я попрошу настоятеля принять вас в наш скромный орден.
Так была решена моя судьба. Передо мной открылось мрачное и безрадостное будущее простого монаха. Но у меня не было другого выхода. Толстые стены обители, отгораживая меня от красок и ароматов мира, от солнечного света и веселого смеха, в то же время надежно защищали меня от острых мечей и ядовитой ненависти моих врагов. Темный склеп становился и чудесным убежищем.
Но в то время меня тревожили совсем другие мысли. Я думал о том, что священные обеты и клятвы, которые я произнесу будут лишь холодным пустым звуком. Ведь я был отверженным преступником и грешником, не желавшим просить прощения у бога. Я был заблудшей и проклятой душой, не знающей мира и покоя. Более того. Всей душой я чувствовал, что, несмотря на полученное мной крещение, я так и не стал добрым христианином. Мысли мои были мыслями мусульманина, в моем сердце пламенели строки из Корана. Не знаю, так ли уж сильно я, несчастный грешник, верил в великого Аллаха, но рассказы моей матери навсегда населили мое воображение волшебными образами нашей религии. И на закате я невольно продолжал грезить о Пророке, разрушающем идолов, об Айше, гордо восседающей на верблюде, и о праведном Али, ради молитвы которого Аллах остановил солнце…
Однако, когда пришел срок, я все же принял обет, произнес положенные клятвы и облачился в черную монашескую сутану. В тот ясный и солнечный день на душе у меня было невыносимо грустно и тоскливо, как будто бы на дворе выла злая, темная буря…
И потекли мои бесчисленные дни в святой обители, отравленные мучительной тоской и скукой. Хоры и молитвы уныло сменяли друг друга. Но я не хотел молиться. Мне не нужны были эти святость и благочестие. Я хотел только рисовать.
В ту пору, когда я вступил в братство, отец Франсуа еще не был настоятелем. Аббатом был тогда странный чужестранец. Кажется, француз. Это был в высшей степени удивительный человек. Он был молчалив и печален, но его темные глаза пылали жарким огнем противоречивых страстей, голос был властным и резким, а вид величественным и внушающим невольное почтение. Все в монастыре уважали и боялись строгого аббата. Какие тайны скрывались в его темном прошлом? Почему он всегда был так суров и печален? Что заставило его покинуть свою родину? Никто ничего не знал об этом. А полумистический страх, каким была окружена мрачная фигура настоятеля, мешал строить разные догадки о его неведомой судьбе…
Незадолго до моего появления в монастыре, в нашу обитель прибыл еще один чужеземец. Это был Ульфар. Говорили, что святые, являвшиеся ему в чудесных видениях, велели ему покинуть родной дом и семью и ревностно следовать по стезе Господней… Это очень удивляло меня. Ведь я нашел здесь убежище, убитый горем и лишенный надежды, и не представлял, как можно было покинуть любящую семью и тепло домашнего очага по своей воле! Как безумны и слепы люди! Они с легкостью отрекаются от того, за что другие с радостью отдали бы свою жизнь…
Мне несказанно повезло. Оказалось, что в прошлом настоятель был искусным художником по витражам. На окне-розе в нашей обители до сих пор остались его прекрасные картины, дышащие потрясающей красотой, невероятной силой и высоким вдохновением. Образы святых лучились печальным и глубоким благочестием, а их силуэты словно парили над грешной землей. Но в чертах Пресвятой девы не было ни просветленности, ни спокойствия, ни мира… Грустная и задумчивая, она царила над мрачной Вселенной, взирая на людей с удивлением и печалью. Рисунки учителя были наполнены удивительным, мистическим, сверкающим светом…
Если бы когда-нибудь мне удалось создать картину, хоть немного приближающуюся к такому чудесному мастерству, я почитал бы себя самым счастливым человеком на свете!
Для славы нашего монастыря аббат задумал выучить меня с братом Ульфаром этому тонкому, нелегкому ремеслу. И тогда моя жизнь снова заиграла сверкающими красками, ибо теперь я смотрел на нее сквозь хрупкое, разноцветное стекло!
Я учился усердно и вдохновенно, отдавая всего себя этому великому и сложному делу. Тот, кто решил посвятить себя какому-либо серьезному искусству и ремеслу, должен навсегда забыть о светлых человеческих радостях. Оно поглощает человека целиком. Но зато взамен дает неземные мгновения счастья, неведомые никому из простых смертных! Я знал такие мгновенья. А значит, я изведал в тысячу раз больше, чем остальные люди…
Аббат был строгим, но прекрасным учителем. Хвалил нас редко и только в случае исключительной удачи. Не ругал почти никогда, ибо это было бессмысленно. Картину надо чувствовать. Даже сами ангелы не смогут научить человека рисовать, если у него нет этого глубокого внутреннего чутья, которое водит его рукой по стеклу, по бумаге или по дереву… Любые слова, любые примеры здесь бессильны. В художнике должна быть искра, которую не заменить ни усидчивостью, ни часами упражнений, ни подражанием старым мастерам. Но когда она есть, не нужно ничего другого. Она сама прожжет себе дорогу к свету!
Учитель часто говорил мне, что в моей душе теплится такая искра. Я и сам это чувствовал.
Вообще, он доверял мне гораздо больше, чем холодному и сухому Ульфару. Быть может, поэтому в один из темных вечеров, когда мы задержались в мастерской, он поведал мне нечто странное и пугающее:
- Послушай, Жозеф. Я стар. Моя жизнь подходит к концу. До того, как я вступил в ваш орден, я вел ужасное и греховное существование. Я бежал в ваши далекие края от преследований своих смертельных врагов. Но я все еще опасаюсь, что они когда-нибудь отыщут меня… Можешь ты сделать для меня одно доброе дело?
Потрясенный тем, насколько темная история настоятеля была похожа на мою собственную, я молча кивнул.
- Если кто-нибудь из чужестранцев прибудет в монастырь и будет рас-спрашивать обо мне, сразу же извести меня об этом.
- Хорошо, святой отец. Я непременно так и поступлю. Но что вы собираетесь делать?
- Моя вина слишком тяжка. Я не хочу попасть им в руки живым. У меня есть смертельный яд, - произнес он, глядя остановившимся взором на осколки витражей, разбросанные по столу, и достал из широкого рукава маленький, изящный флакончик. – Говорят, что он убивает без мучений…
Его бесцветный голос звучал страшно. Лицо было неподвижно. Живой взор угас. Тем не менее, мне ни на единое мгновенье не пришла мысль отказать ему в помощи.
К сожалению, учитель оказался прав. Через несколько месяцев он умер. Правда, таинственные враги так и не нашли его…
Не знаю, то ли мрачный рассказ аббата, то ли сходство его горькой судьбы с моей произвело на меня такое сильное и неизгладимое впечатление, но в ночь похорон я украл с тела флакон с ужасным ядом! Учителю он был уже не нужен. Там, где он пребывал, больше не имеют значения жизнь и смерть… А я? Как знать… Быть может, в конце концов мои злейшие враги настигнут меня и пожелают предать мучительной смерти. Но я устал от страданий. Я больше их не вынесу. Тогда этот чудодейственный яд, возможно, поможет мне легко уйти из этого проклятого, злого мира…
