Я продолжал сидеть в жуткой неподвижности. Когда отец Франсуа проснулся, он взглянул на нее и слабо вскрикнул. Потом я услышал его короткое, горькое рыдание. Но когда он поднял глаза на меня, с его губ не сорвалось больше ни звука.

Свеча догорала. Но она угасла быстрее, чем свеча. В комнате было холодно и тихо. Она лежала на постели. На полу валялись старые четки. Ветер стучал в окна. Пахло запекшейся кровью и расплавленным воском. А через мгновенье всего этого не стало. И меня не стало тоже…»

Бланш съехала с кровати, упала на пол, и из груди ее вырвались душе-раздирающие, истерические рыдания. Она плакала, пока не стала задыхаться, пока все тело не начали сводить жестокие судороги, но не могла остановиться. Ей казалось, что она умирает. Какой сильной и жгучей виделась ей всегда боль Саладина, боль людей, описанных в хрониках и поэмах… Боль людей давно умерших или вовсе никогда не существовавших… Но что же тогда должен был чувствовать этот живой, настоящий человек?! Ее учитель… Какие кровавые раны зияли в его душе, если только рассказ о них пронзал сердце Бланш, как лезвие острого, холодного меча…

Прошло не меньше часа прежде, чем она смогла читать снова:

«Три дня безвозвратно выпали из моей жизни. Вместо них были мрак и пустота. Когда я наконец вернулся в мир людей, то увидел склонившегося надо мной отца Франсуа. Он с глубоким состраданием гладил мой лоб и волосы и благодарил бога за мое выздоровление. Он сказал мне, что все это время я пролежал в ужасной горячке, и он сильно опасался потерять еще и меня…

Я выжил. Но то, что началось для меня после этого, вряд ли можно было назвать жизнью. Часами я сидел в комнате матери, обхватив колени руками, и раскачиваясь из стороны в сторону. Я больше не рисовал, не читал книги. Я не ходил на ее могилу. По целым дням я не произносил ни слова. Ел только после долгих уговоров. Мои мысли не могли вырваться из узкого, порочного круга. Я видел только ее смерть, и не мог думать ни о чем другом. Мой мозг пылал дни и ночи…

В конце концов, я понял, что не смогу вернуться к жизни, пока не отберу ее у тех, кто лишил меня моей матери».

========== XVIII Месть ==========

Чума возьми семейства ваши оба!

Уильям Шекспир «Ромео и Джульетта»

Священник, увидев это, нащупал концом пальца

острие кинжала, спрятанного у него на груди.

Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»

- Догоните убийцу! – кричал Райнхольд.

Я злобно расхохотался, и смех мой раскатами

пронесся по зале, по коридорам.

- Безумцы! – грозно закричал я. – Неужто вы

мните, что вам удастся связать карающий

грешников Рок?..

Э. Т. А. Гофман «Эликсиры Сатаны»

Неистовая буря и метель за окном не прекращалась и этим вечером. Весь старый, мрачный замок был пронизан мертвящим, сковывающим холодом. За бегущими, рваными от порывов ветра, тучами бледный, мутный диск луны показывался лишь на краткий миг, и тут же снова исчезал за плотной завесой снежного вихря…

Бланш поднималась наверх медленно и тихо, погруженная в глубокую, мрачную задумчивость. Ее взгляд погас, губы были сурово сжаты.

Вдруг снизу ее окликнул чей-то голос:

- Мадемуазель, перестаньте жечь свечи допоздна и извольте ложиться спать пораньше! Приличные девушки по ночам спокойно спят.

- Даже не подумаю! – зло ответила Бланш. – Я буду делать то, что мне хочется. А приличные дамы, мадам Жанна, не подглядывают под чужими дверьми!

И она с досады так громко хлопнула тяжелой дверью, что гулкое эхо прокатилось по всему темному коридору.

Убедившись, что надежно защищена от посторонних взоров, девушка, как во сне, взялась за старые листы. Она уже догадывалась, какие страшные события ждут ее на этих страницах, но все равно нашла в себе мужество вернуться к чтению:

«Не думаю, что мне удалось бы оправиться от моего мучительного, смертельного отчаяния, если бы меня не посетила счастливая (как мне тогда казалось) мысль о мести. Всем своим разбитым существом я ощущал жажду наказать убийц моей любимой матери!

Если бы наши враги отняли жизнь только у отца и брата, вероятно, я бы не решился на свое ужасное преступление. Разумеется, их смерть тоже потрясла меня, но к ним я не был так сильно привязан.

Но как только моя беспокойная мысль возвращалась к страданиям и смерти матери, вся кровь вскипала у меня в жилах! Как можно было посреди дикой и бесчеловечной кровной вражды уничтожить этот невинный, прекрасный, хрупкий цветок?! Она никому не причинила зла. Она умела только любить и смеяться… Я не мог оставить безнаказанным это жестокое злодеяние. Это убило бы меня.

И вот в моей пылающей голове начали роиться смутные планы гряду-щей мести. Для начала, я притворился, что начинаю забывать мое горе и воз-вращаюсь к прежней жизни. Я вновь взялся за книги и рисунки, стал есть и разговаривать с людьми. Я хотел обмануть отца Франсуа, который по-прежнему принимал искреннее и горячее участие в моей судьбе, обмануть моих врагов, наслаждавшихся плодами своего ужасного злодеяния, обмануть весь мир, полный отвратительной и жесткой несправедливости… Но каково мне было говорить и улыбаться, когда внутри у меня все горело от нестерпимой боли?!

Осуществить задуманную месть было очень сложно. Почти невозможно. Мои враги были сильны и могущественны, а я остался один на свете без опоры и поддержки. Как мог я надеяться отнять жизнь у ненавистных дяди и кузена? Вызвать их на поединок? Это было нелепой и глупой мыслью. Как мне, питавшему отвращение к мечам и турнирам, было состязаться в военном искусстве с опытными, достигшими успехов в ратном деле людьми? Пусть на поединке они убили бы меня. Это меня не пугало. Зачем мне жизнь без чудесных кос и сверкающих глаз моей матери?.. Но я не отнял бы жизнь у них. А только это единственное мне и было нужно.

Тогда я решил, что, живя среди злобных и кровожадных волков, я могу воспользоваться их же оружием: ужасным вероломством. Они уничтожили мою семью, с улыбками заманив в ловушку. Что же мешает мне отбросить глупые правила рыцарской чести, которые я всегда презирал, и просто-напросто жестоко и бесчестно убить моих смертельных обидчиков?

С того мгновенья, как эта жуткая мысль пришла мне в голову, я начал лихорадочно обдумывать ее воплощение в жизнь. Я не стал никого посвящать в мои черные замыслы. Вассалов у меня осталось мало, и я не хотел жертвовать их жизнями. Эта ужасная месть была моей навязчивой идеей. Я один и вынесу всю ее тяжесть. И буду подвергать опасности лишь собственную, отныне никому ненужную, жизнь…

Первым делом, мне нужно было пробраться в замок дяди, а там уж я сумею осуществить свои жестокие намерения. Я несколько раз бывал в его замке и смутно помнил расположение зал и комнат.

Итак, в один из вечеров, я пошел к моим друзьям-крестьянам и попросил у них старые, ненужные обноски. Они были рады услужить мне даже в такой малости. Друзья предлагали мне и более существенную помощь, если я в ней нуждаюсь, но я наотрез отказался. Я не хотел подвергать смертельной опасности их жизни.

Соорудив себе из этих живописных лохмотьев костюм странствующего нищего, и закрыв лицо капюшоном, я отправился в сторону замка старого Филиппа де Сойе.

На землю уже спустились сумерки. Снега не было, но небо заволокли тяжелые, черные тучи. Где-то далеко, в лесу, слышался зловещий, тоскливый вой волков. Резкие порывы ветра развивали полы моей убогой одежды. Возле моего сердца я ощущал ледяной холод острого кинжала.

Наконец на горизонте, среди окружающей тьмы, показался мрачный силуэт высокого замка. Я постучал в тяжелые, деревянные ворота. На стук ответил грубый голос стражника, который спросил, кому там не спится в такую адскую непогоду. Я назвался бедным, заблудившимся в чужих, незнакомых, краях паломником. К благочестивым странникам, искупающим грехи рода людского, всюду относятся с уважением. Поэтому меня тотчас же впустили и отвели на кухню. Там мне предложили еды, но я отказался, сославшись на строгий обет. Я не мог есть. На ночь слуги постелили мне постель у догоравшего очага.