- Да пропади ты пропадом! – не выдержал Жозеф, вскочив с места и решительно направляясь к двери. – С дьяволами в преисподней веселее, чем с твоими нудными и несносными проповедями! Никогда мне не стать другим! Даже если бы я этого и пожелал…

И он быстро вышел из мастерской, оставив брата Ульфара наедине с крохотным огоньком свечи и холодными, безмолвными стеклами…

========== VII Мрачные мысли ==========

Этот мир, как он есть, выносить нельзя.

Поэтому мне нужна луна, или счастье, что-нибудь пускай

безумное, но только не из этого мира.

Альбер Камю «Калигула»

О, Господи! Ты дал мне отсрочку, но прежде,

чем твой меч вернется, чтоб сокрушить меня совсем, да

рассечет он несусветный узел гнездящихся во мне

противоречий, чтоб на миг единый, на пороге небытия,

познать себя… Много лучший и много худший…

А. де Монтерлан «Мертвая королева»

Раздраженный и истерзанный тяжелыми и драматичными событиями прошедшего дня, вернулся брат Жозеф в свою келью.

Было уже очень поздно. Молодой горожанин спокойно спал на своей убогой постели, и его безмятежное лицо заливали бледные, голубоватые лучи луны. На стенах плясали неровные, черные тени острых ветвей, колыхавшихся за окном.

Жозеф бессильно опустился на свое жесткое ложе и застыл в неподвижности, обхватив руками колени и рассеянным взглядом следя за причудливыми узорами, которые рисовались на стенах.

Давно уже не принадлежал он к числу людей, которым знаком мирный и освежающий сон.

Как это бывало почти всегда, когда он оставался в одиночестве, на него сразу потоком нахлынули мучительные, тревожные мысли. На самом деле, эти мысли всегда были с ним, не покидали ни на миг. Они только немного стирались в суете повседневных забот, при свете дня. Но темной ночью, при мерцающем свете одинокой свечи или холодных, скользящих лучей луны, ощущения Жозефа становились намного ярче и острее, и он мог без помех беседовать со своим неумолкающим, беспокойным внутренним голосом…

От природы брат Жозеф был нервным, неуравновешенным и подверженным странной игре своих чувств и настроений. Но в последнее время ему стало казаться, что всем его измученным существом овладевает непонятное, болезненное состояние…

Любое неосторожно брошенное слово, любое самое мелкое происшествие заставляло вспыхивать всю его душу. Нелепая фраза, внезапно подувший ветер, разбитый кусочек витража, потерянная книга приводили Жозефа либо в тягостное, мрачное отчаяние, либо в самое неистовое бешенство. Ему тяжело стало удерживаться от рыданий. Сон перестал приносить отдых и успокоение. Сердце постоянно нервно вздрагивало в груди, а рассудок осаждали тысячи печальных и мрачных мыслей…

Быть может, эта многолетняя ненависть медленно и тихо разрушала его несчастную душу? Его смуглое лицо от бессонных ночей приобрело желтоватую бледность. Под глазами залегли глубокие, темные тени…

Постепенно, незаметно для себя самого, брат Жозеф все глубже погружался в мир болезненных, тяжелых грез и отчаяния. Вскоре у него пропало желание выходить во двор монастыря для прогулок, как он иногда делал это раньше. Потом он стал настолько замкнутым и печальным, что отдалился от остальных братьев и аббата. Их разговоры нагоняли на него невыносимую тоску. И вырывали его из круга своих причудливых, мрачных мечтаний, с которыми ему не хотелось расставаться.

Еще позднее, Жозеф ощутил холодное отвращение к еде и сну, к голосам, ко всем непрошенным и ранящим звукам и краскам, которые вторгались в его страдающую душу из внешнего мира. Его мучили приступы невыносимой давящей тоски, когда лишний шаг, лишнее слово становились жестокой пыткой.

Ночные часы, полные таинственных фантазий и мрачного очарования, были единственным временем, когда он еще возвращался к жизни и снова начинал ощущать ее острый вкус. Он читал старые пыльные книги, неистово чертил на бумаге свои причудливые эскизы и с упоением предавался самым невероятным, драматическим грезам. Страшные воспоминания прошлого оставляли его. Глубокая ночь окрашивала весь мир своим удивительным волшебством. Он снова становился живым и пылким, потухшие глаза сверкали, душу тревожили безумные смутные порывы и вдохновенные замыслы…

Жозеф долго не мог заснуть, увлеченный причудливой игрой своего больного воображения, рисовавшего ему невероятные, сверкающие тысячью красок картины, которые он должен был поймать за зыбкие крылья мечты, чтобы навсегда запечатлеть их на своих холодных витражах. Постепенно эти капризные узоры необузданной фантазии тонули в тяжелом, беспокойном сне…

Но как только теплые лучи рассвета касались сомкнутых век брата Жозефа, мучительная, непонятная тоска, боль и страдания сразу возвращались в его опустошенную, охладевшую душу. Вчерашние замыслы казались бледными и жалкими, как только их переставал окутывать таинственный и спасительный ночной мрак. Воспоминания о далеком и безвозвратно утерянном счастье начинали вновь терзать его истекающее кровью сердце…

Отвращение к жизни было таким сильным и жестоким, что Жозеф не хотел открывать глаза навстречу этим сияющим и тошнотворным лучам солнца. Он ненавидел новые дни. Ему так надоело делать усилия для продолжения своей пустой и мучительной жизни, что он все время жаждал погрузиться в непрерывный сон. Быть может, в его полумертвой душе теплилась смутная надежда, что однажды такой сон станет последним и разом освободит его от скучных обязанностей и бесполезных вопросов, от всей нескончаемой и нестерпимой боли холодного, ненужного мира…

Он вел образ жизни какой-то странной нечисти. Жил, размышлял и мечтал в ночные, сверкающие тайной, часы, а днем все чаще и чаще впадал в прерывистый, теплый и мерзкий сон, после которого не становилось ни ка-пли легче, а только слабо и нудно начинала болеть голова, наполняясь тяжелым, смутным туманом, который опутывал мысли, делал их неуловимыми и зыбкими, а взгляд – бессмысленным и потухшим…

Иногда голова болела жестоко, пронзительно и резко. Болела до тошноты и беспросветного отчаяния. Кусая губы и стиснув зубы, Жозеф по полдня терпел эту ужасную боль, которая словно пронзала его мозг острыми, режущими стеклами, не зная, как от нее избавиться…

Никто не мог бы помочь ему. Он хотел быть одиноким, и он, действительно, был пугающе одинок. Относившегося к нему раньше с большим и искренним участием отца Франсуа постепенно отпугнула растущая замкнутость и мрачная вспыльчивость Жозефа.

Его тело продолжало оставаться живым. Оно по-прежнему могло двигаться, чувствовать тепло и холод, боль и ласку. Но он ощущал такие страшные и неумолимые признаки разложения и разрушения в своей душе и рассудке, что порой его захлестывали беспричинные и внезапные волны ужаса…

Да, Сесиль была права. В мрачном склепе, которым стал для него монастырь Сен-Реми, он истлевал заживо, медленно разрушаясь изнутри…

Но в монастыре ли было дело? Не сломалось ли что-то сложное и драгоценное в нем самом?

О чем думал брат Жозеф долгими, бессонными ночами? Какие невеселые мысли подточили его разум и острыми когтями сдавили трепещущее сердце?

Это были не только черные воспоминания прошлого, но и тягостные, печальные думы о настоящем.

После мрачной катастрофы, перевернувшей всю его жизнь и заключившей его в давящие стены монастыря, в жизни брата Жозефа открылась новая страница. И десять лет эта страница оставалось пустой. Ненависть по капле уходила и догорала, оставляя после себя только угли горечи и опустошенности.

Его жизнь была кончена. Больше ни радости, ни привязанностей. С утра до вечера скучные мессы и жалкие хоры, надоевшие проповеди Ульфара и упреки аббата. Несколько часов в мастерской и абсолютная пустота.

Пустота и бессмысленность его жалкой жизни. Вот, что чувствовал Жозеф. Ему было уже тридцать три года, но в его жизни не было ничего… Мир был для него чужим и холодным, люди – жестокими и ненавистными, а сам он чувствовал к себе только унылое и неугасимое отвращение. Иногда у него возникало дикое и безумное желание изрезать себе все руки колкими и острыми осколками витражей… Может, тогда стало бы легче переносить эту нестерпимую боль не согретого ни едином смыслом существования…