– А что, как в салоне? – подбоченился он и огляделся удовлетворённо, потому что спустя два часа напряжённой работы паразиты, по крайней мере на первый взгляд, исчезли полностью. – Те, которые были перед нами, пожалели хлеба или же об этом не знали, поэтому, без всякого сомнения, потеряли немало крови. Мы же, однако, не поддадимся! Хорошо подметите, парни, и можем принимать гостей!

И гости действительно начали вскоре прибывать. Сперва появился какой-то поляк, который в течение долгого времени пребывал здесь на поселении. Он побеседовал со всеми, расспросил о дороге, особенно интересовался теми, которые должны были остаться в Омске, и ушёл. После него прибыли два сибиряка, которые каким-то образом обнаружили в этой партии своих знакомых. Затем, согласно обещанию, снова появился Попов. На следующий день произошло что-то такое, что привело всех в удивление.

Ранним утром за окнами неожиданно гулко раздались твёрдые солдатские шаги и, немного погодя, кто-то сильно толкнул двери прихожей. Вошла элегантно одетая дама в фиолетовом, обрамлённом соболями пальто и красивой шляпке, которые удовлетворили бы требованиям наиболее привередливых щеголих Парижа и Петербурга. Лица нельзя было увидеть, его полностью закрывала вуаль.

Дама остановилась у порога, а в покои ссыльных влетел молодой взволнованный офицер.

– Шимон Себастианович Токажевский! – произнёс он чётко. – К вам гость. Позвольте!

Солдаты внесли большую корзинку и исчезли, сразу удалился и офицер. Токажевский с дамой остались наедине в прихожей. Их не было видно. Только доносились до основного помещения отдельные фразы и смех: бурный, серебристый смех, несомненно, очень молодой женщины.

Долго продолжалась эта беседа. Когда дама наконец удалилась, Токажевский снял с корзины покрывало.

– Ешьте и пейте, сколько душе угодно, – произнёс он, скрывая серьёзностью, распирающую его радость и веселье. – Подарок не из милости, а от сердца. Положил я на это когда-то много сил.

Его окружили кольцом. Отовсюду начали раздаваться полные любопытства настойчивые вопросы.

– Эх, что там говорить! – прервал он вопросы взмахом руки. Это Вера Максимилиановна, – добавил он как бы с неохотой. – Родственница Грава, прежнего коменданта крепости.

Он вытащил бутылку вина. Без спешки открыл пробку, а потом налил в кружки и себе, и другим.

– В настоящее время жена одного из здешних генералов, – объяснил он. – Скажу вам: славная дивчина! – вспыхнул он внезапно. – Когда познакомился с ней, была она едва подростком, однако уже тогда была сильна разумом. Знаете, как она меня выручала? Вот уговорила тётку, то есть жену коменданта, чтобы вызвать меня из тюрьмы для ремонта замков. Что-то подобное случилось у них с дверями.

– Вы также знаете слесарную работу? – удивился кто-то.

– Ба, если бы знал! Не проявляла бы она тогда смекалки, а только доброе сердечко… Привели меня в их жильё торжественно в сопровождении двух солдат со штыками на карабинах, считался я как-никак преступником. Они на этом только выиграли: им дали водки, закуску, и отдохнули себе порядочно. А я с ней и дочками Грава весело проводил время в дальних покоях, потому что замки, очевидно, не требовали никакого ремонта.

Он сделал невинную мину. Вокруг раздался смех. Довольный эффектом, он отрезал тоненький ломтик хлеба, намазал толстым слоем масла, положил на это большой кусок ветчины и уселся на нарах.

– Хороший город этот Омск, – произнёс он снова. – Таким образом, слесарил я так в течение нескольких месяцев…

Разговорился он теперь обстоятельно. Люди слушали охотно, потому что были это, несомненно, интересные истории, и между тем не было никакой работы; в дальнейшую дорогу должны были тронуться только на следующий день. Единственно рекруты, которых прикомандировали к здешнему гарнизону, беспокойно поглядывали время от времени на двери. По-хорошему им должны были объявить об этом ещё вчера, в казармах, но раз никто им этого не напоминал, излишне не спешили.

Здесь в тюрьме, хотя было тесно и душно, они находились среди своих, слышали постоянно польскую речь. Далее с ней не будет легко. Поэтому жадно хватали они каждое слово, тем более что затрагивали они городские дела, упоминали здешние фамилии. А Токажевский, зная, что это всё может сгодиться в будущем, распространялся пространно о подробностях и всё чаще давал практические указания.

– Итак, мои дорогие, – сказал он, поляк тем отличается от других, что в любой ситуации не теряет головы, и при этом каждую работу старается выполнить лучше и быстрее. Благодаря этим преимуществам он сразу обращает на себя внимание. Думаете, эта милая Вера заинтересовалась бы мной, если бы я не понимал этой истины? Ведь, собственно, в первый раз увидела меня на улице…

– На улице? – прервал его живо Черский.

До этой поры он сидел скромно в стороне, сохраняя полное молчание. Не преодолел он до сих пор подавленности, которая обступила его вчера перед крепостными воротами. Зато наблюдал он старательно и слушал очень внимательно. Токажевский взглянул на него исподлобья. Должно быть, заметил что-то неестественное в этом неожиданном вопросе.

– Ну, да, на улице, – ответил он медленно. – Тебя это удивляет? Происходят и такие случаи.

Черский испугался. Оживлённые мгновение назад глаза потускнели и спрятались куда-то вглубь.

– Нет, не удивляюсь, – пробормотал он. – Спросил просто так…

Люди начали рассыпаться по углам и вести разговоры в более маленьких группах. Токажевский встал, нагнулся над корзиной, вытянул из неё не тронутую до сих пор бутылку водки, отрезал порядочный кусок хлеба и ветчины и вышел из избы. Вскоре он возвратился.

– Дают тебе, не жалей другим, – сказал он тоном изречения. – И особенно жандармам и караульным.

Он вытер руки и уселся рядом с Черским.

– Чем так терзаешься, парень? – спросил он тихо. – Тоскуешь о доме.

Грудь Черского рванул сдерживаемый через силу вздох.

– Тоскую, – признался он откровенно. – Хотя и … – заколебался он. – Не только это меня мучит, сколько этот Благовещенск. Это, наверное, страшная дыра?

– Наверное, дыра. Расположен где-то на Амуре, и те территории присоединены к России только несколько лет назад, следовательно, кроме казарм ничего там, наверное, не найдёшь. Но что делать? Назначили тебя туда, должен ехать.

Черский сплёл пальцы и потянулся так, что они издали треск.

– Да, должен… – неуверенно подтвердил он. – А нельзя ли как-то устроить… – опустил он сконфуженную голову, – чтобы здесь остаться?

– Здесь? В Омске?

– Именно в Омске. Ведь это хороший город, как вы сами отозвались!

– Ну да хороший…

– И отсюда ближе до Польши, нежели из Благовещенска.

– Это верно, ближе…

– При этом в городе немало ссыльных. Можно будет в свободное время кого-то навестить, поговорить по-польски… А там, наверное, ни одного.

– И что касается этого, ты также прав.

Установилась тишина. Токажевский долго взвешивал что-то в мыслях.

– Не знаю, что тебе посоветовать, – произнёс он наконец. – Что выдвигаешь справедливые аргументы, это несомненно… Но среди нас омские казармы пользуются печальной славой. Перебиты в них сотни поляков. Несомненно, знаешь дело ксёндза Серочиньского, которого вместе с другими избили до смерти палками?

– Это старая история. Те офицеры, которых до сих пор мы видели, выглядят симпатичными. При этом эта пани Вера ведь жена генерала. Если она дарит вам симпатию, то и нам, наверное, не позволит причинять вред…

Токажевский взглянул на него с замешательством.

– Теперь говоришь, как ребёнок, совершенно не знающий жизни, – произнёс он. – Действительно, Вера обведёт мужа вокруг пальца, так как это хитрая бестия. Но может ли она знать, что происходит в полку, и имеет ли возможность заметить отдельного рекрута? Даже генерал этого не узрит, так как на сегодня капрал является более важным, чем он. На это ты не можешь рассчитывать.

Черский потёр пальцами лоб, как будто хотел лучше уложить переваливающиеся в голове мысли.